Поэма без названия

Иисусу, сынишке моему горемилому

 

 

Плевок последний

 

Покуриваем с сатаной гашиш.

«Так на меня рассчитывал, а шиш

тебе! Не знаешь, что сказать? Молчишь?

Ну вот и поменялись мы местами;

снимают добросовестно с креста, вишь,

неподалёку ватного Христа ишь

ученики». — «Лет сорок, сорок с небольшим,

поди, сейчас тебе? Ведь неспроста, Миш,

окрест тебя (заметил?) пустота лишь

 

одна? Не думал, что после себя оставишь?»

«В толчке истории не смою чиркаши».

 

Плевок пятнадцатый

 

Какой, братцы, исключительный трип.

Покою предпочитаем экстрим,

великолепнее музея Прада

(«Тот, что в Мадриде? Правда?» — «Правда-правда!»);

обыденные распри — брат на брата

(речь о снежинках здесь),

чуть только помирились — и обратно;

находит ветер, вроде, повод веский

(что он без головы — давно известно)

облапать фамильярно занавески;

 

итак, Всевышний поправляет феску

(«Наверно, ты хотел сказать ермолку,

кипу́?» — «Конечно!») Отпустив двуколку,

включил Господь метели кофемолку,

туч нависает (ужасть!) меч дамоклов,

апостол Паша избежал ареста

в который раз. Любезный пилигрим,

в лукавое бездонье посмотри,

зажмурься и прыгай — на раз, два, три...

 

***

 

Надел ермолку, Жюля зыркнул Верна.

«Ему, поди, понравилось?» — «Наверно».

А за окном похныкивала верба.

 

Плевок четырнадцатый

 

Осторожно, не подскользнись, наледь.

Осторожно, яд в фужер твой налит,

до краёв давно наполнен, всклянь

(Всё нормально будет, перестань;

ждёт на подоконнике герань

микродозу. Сам на люминале.

Зафига вставал в такую рань?);

потихоньку обступили нави,

Саваоф, гляди, уже сигналит —

раз сигналит, два сигналит, три сигналит,

раз сигналит, два сигналит, три сигналит.

Раз сигналит, значит, дело дрянь.

 

Плевок тренадцатый

 

Летит на Петропавловский собор

метель, не выключая свой пропеллер...

Учти дружок, ты у неё не первый,

не плачь, возьми платочек носовой;

наивные соседи было спать

намылились. Да, видно, не судьба.

Выдавливаем из себя раба —

бедняжка водосточная труба

 

первостатейный получает пендаль,

пусть на меня спускают всех собак

(вы, верно, полагали — мне слабо?);

прекрасен отступающий Стрибо́г,

снежинок ускользающая пена;

а под ногами развлекалась, пела

земля, весьма довольная собой.

 

***

 

Санкт-Петербург без солнышка изныл,

которую неделю бюллетеним,

решительно расклеились мы с ним,

так неуютно нам, не объяснить,

наведаться б хоть ненадолго в термы;

знакомые уже слышны антемы,

не спутаешь ни с чем ты лабутены,

из тысячи узнаешь лабутены

рискованной, кокетливой весны.

 

Плевок двенадцатый

 

В городе неком

утра альсекко,

мнить себя некем.

Мне б оглядеться,

мне б отсидеться;

не отвертеться —

быть человеком

вовсе без сердца.

 

Правды немножко б,

чайную ложку

(это возможно?),

(как же всё сложно!);

перестань дрыхнуть,

ладно, соври хоть —

я твоя ноша,

я твоя прихоть?

Тщетных попыток

переизбыток,

искренность, где ж ты;

мне любопытно,

есть хоть надежда?

 

Плевок одиннадцатый

 

И этот Бог, и эти облака,

и годовщина снятия Блока-

ды (надо думать, семьдесят вторая);

«Вы так больны,— сказали доктора мне, —

вы влюблены, — сказали доктора мне, —

вы пленены, — сказали доктора мне, —

усыплены, — сказали доктора мне, —

обречены, — сказали доктора мне.

«Влюблён?» — «В себя, без памяти!» — «Взаимно

хоть?» — «Разумеется. Адреналина,

должно быть, вам не хватает». Необъяснимо

на наркоту тянуло. Яд змеиный

пока приму. Самоубиться утром ранним

желательно. Да лень вставать, ребята,

с одра.

 

Тем временем в Иерусалиме

помазанник испытывал Пилата

на прочность. Отметая постулаты,

все перепробовали опиаты;

на эмпиреев выцветший плакат,

на эти звёзды, эти облака

атланты с энских пор не облока-

чиваются даже.

 

Плевок десятый

 

Не этого совсем она хотела —

торчать одна в копеечном отеле,

бессмысленно переключая телек

(спадали вечно чёртовы бретельки),

мучительный испытывая стыд,

осознавая — сожжены мосты

все; не отделаться от пустоты,

на дне бокала не сыскать ответы

на все вопросы. Не по себе от ветра,

что за окном частит.

 

Давай, ты успокоишься сначала

[давай, ты улыбнёшься для начала];

каналы без конца переключала

(реклама, сериал очередной,

Италия — Германия 0:0),

скулила как соседская овчарка;

отставила в сторонку штоф початый,

на тумбочке схватила проездной,

у Яузы проплакала всю ночь;

вода горчит у твоего причала

теперь.

 

Плевок девятый

 

Кажись, сквозняк постукивает в дверь

(в известной мере трепету подверг

тебя). Прохладно? Джемперок поверх

рубашки, может?.. Мы почти у мыса,

теряемся в смарагдовой листве,

лимонной непорочности мелиссы,

под ласточками провода провисли;

всё будет замечательно, поверь,

толкай в три шеи пагубные мысли.

 

Плевок восьмой

 

Расспрашивал декабрь про весну,

действительность предпочитая сну,

намеревался отчубучить номер;

неплохо было б уложиться в нону,

да, видно, не судьба. (Не счесть весну-

шек на лице).

Всё потихоньку приходило в норму,

попахивало чуть не за версту,

верней сказать, проскальзывали нотки

вельтшмерца, знаешь (шёл бы он в пизду),

не понимаю эту простоту,

не принимаю эту простоту,

уже длиннее становились ночи;

мне Ёся Бродский омывает ноги —

книжонку его как-то пролистнул.

 

Плевок седьмой

 

Меняет, значит, Николай Коперник

перине мироздания наперник.

 

Бреду себе по городу. Зане-

вский. Ладожская. Охта. А за ней

как-будто занимается денница.

Чем занимается конкретно? Лица

разглядывает [наши]. Заодно ресницы,

рот, брови подведёт, подкрасит,

припудрит носик. У неё в запасе

всегда найдутся всякие гримасы,

в девятом будто засиделась классе;

ей что-то там сомнительное снится,

ей что-то возмутительное мнится,

лабает ветерок на маракасах.

 

Февраль заметно очканул, зане-

вничал. Неудивительно, зане

весна.

 

Плевок шестой

 

Вот это да! Мне в глаз попал осколок,

мой правый глаз пеленговал осколок,

осколок зла. Икоту запиваю колой.

 

По лестнице, не мешкая, во тьму —

звёзд аллергия высыпала,

пришаркивает, развлекаясь, ветер,

попёрдывает, не скрываясь, ветер;

апостол Паша и апостол Петя

(Лирику ждёте? Чёрта лысого!),

по правде говоря, всему на свете,

утехам всем предпочитали петтинг.

 

Договорились, в ад с собой возьму;

ты ангел, хоть и на одну восьму-

ю. Отдохнёшь хоть, выспишься ли,

мне любопытно?..

 

Плевок пятый

 

Скачущий разговор,

невероятный вздор,

утра крадётся вор,

кожи её фарфор,

запах её волос,

взгляда её мороз,

платье чуть задралось,

сердце оборвалось;

 

что-то не слышно птиц,

падает небо ниц,

взмаха её ресниц,

взмаха одних ресниц —

хватит с лихвой;

 

так, разобрались вроде,

нежность теперь не в моде,

будто бы не спеша,

но впереди на шаг,

бродит тоски кошак,

сам по себе бродит;

 

небо опять пись-пись,

взгляд поднимаю ввысь;

лето — на отъебись

скоро, довольно скоро;

скоро, довольно скоро

май увезут на скорой

(лучше, чем Полозковой

вирши?);

 

дворник стрижёт газон,

ты посмотри — под зонт

спрятался горизонт;

вечер к стеклу приник,

прятаться не привык —

спрашивай напрямик;

ливень тебя спугнул,

месяц я разогну,

многое на кону,

видишь?

 

Это всех отрезвит —

врут ведь всё соловьи,

нет никакой любви,

вечность? всего лишь миг,

жизнь? богатырский сон,

Бог? рядовое слово.

 

Плевок четвёртый

 

Так хочется неспешным шагом

пройтись по набережным Сены,

Каштаны, ветерок весенний,

соборов треуголки, шапки;

поранясь Эйфелевой шпагой,

кричит Эдит Пиаф надсадно,

мальчишки продают газеты

(Юманите, Монд, Паризьен и

Франс Футбол мне);

 

люблю, когда луна-Кассандра

сосредоточенно глазеет;

корзинка свежих круссанов,

аттракционы, карусели,

фонтаны, фонари, мансарды;

свернуть на Place du Carrousel —

прекрасная мадемуазель

фланирует тебе навстречу...

 

Плевок третий

 

Клятой Земли дебелость,

правда сидит в печёнках,

белое было белым,

чёрное было чёрным.

 

Весело жить на свете,

клацая костылями;

не понимаю смерти,

страха не разделяю

 

перед её высочеством.

Стать ведь её уловом

прелюбопытно, словом.

Шипки пока не хочется

 

(карты, пожалуй, вскрою),

предпочитаю Приму.

Облака, смотри, кролик

перемарался кровью

(яблоня пущай скроет);

я полагаю, примет

совестливая глина

бывшего пилигрима.

 

Выкинуть парабеллум

(время уже приспело)

чёрт меня тогда дёрнул,

белое стало белым,

чёрное стало чёрным.

 

Просто спугнули стаю,

просто раздался выстрел,

просто стучали ставни,

просто тебя не станет,

просто уйдут все мысли.

 

Найден ответ искомый —

всё было так, фальшивкой,

не выходи и комы,

не совершай ошибку.

 

Вижу повсюду знаки

(вот же они, вот же!),

засомневался, значит,

но выпускаю вожжи;

выслушай меня, Боже,

меру я свою знаю,

я уже своё отжил.

 

Плевок второй

 

Воздух по-прежнему пахнет календулой,

нам проповедала, нас исповедала

неразговорчивость.

«Ты, брат, откудова?»

«Я, брат, оттудова.

Прямо оттуда я».

 

Невразумительное,

пресловутое,

уничижительное,

беспробудное,

неутешительное,

неуютное

время в тебя упиралось коленями,

время в меня упиралось коленями.

 

Плевок первый

 

Луж ниспосылались лаваши́;

(«Верно, ты хотел сказать лава́ши?»

«Очень может быть, что правда ваша.

Не уверен, так ли это важно»),

безнадзорной ноченьки теплушке

балаболка-дождь и ветер-служка,

самоутверждаясь от души,

задали сеанс гидромассажа.

Ночи безнадзорная теплушка,

утра безбилетный пассажир.

 

***

 

Всё на свете держится на лжи,

также популярны миражи

[крайне популярны миражи];

вынь же из ушей своих бируши,

шоры с глаз сними. Так много лучше.

Что тебе скажу, моя горюша —

жизнь бестолковая игрушка,

смерть ещё надо заслужить.

 

Февраль / март 2016