Поэма как поэма

Орлов Михаил

Не вспоминалась тень моя дорогам

Гарсиа Лорка, «Сонеты темной любви» (1936)

Утомительные прогулки,

по аллеям, дворам, проулкам

бесполезные дефиле

(привыкайте, друзья, к хуле),

воробьям покрошили хлеб,

небеса, гляди, как в чехле;

полистали весны буклет,

кутались в макинтоши, куртки;

ощетинившись, охмелев,

в инфернальной тушили мгле

звёзд искрящиеся окурки.

Безотрадно, серым-серо,

выбираем — такси, метро,

хоть в какой-нибудь из миров;

неуютная эспланада,

и листва как-то сикось-накось

нахлобучена. Просто наглость,

натурально, со всех сторон,

ливня-проливня (ладно-ладно),

ливня-проливня (страшновато),

ливня-проливня (клоунада)

уклоняемся макарон.

На стене козыряет надпись:

«Жизнь прекрасна!» Оксюморо́н?

Сорвалась непогодь с цепи,

затрещину бы ей влепить,

отделалась лишь замеча-

нием. Небрежно, как бы невзначай

(поаккуратнее, однако!),

летит снежинок саранча,

наждачной изморози накипь,

заката олимпийский факел;

жаль, поздно начал замечать

твоей губительной любви,

неутешительной любви

опознавательные знаки.

Прелюбопытно снег ложится;

пошатывало с голодухи

от зимней спячки цокотуху,

март собирал свои пожитки,

на ерунду ушло полжизни,

аврора понемногу тухла;

мои (не по сезону) туфли

на мостик наступали жидкий.

«Сын человеческий, ну, здравствуй!

Поизмывайся, позлорадствуй.

Лафитник водки натощак?

Поди, устал от долгих странствий?»

.....................................................

«Не до свиданья, а прощай, —

цедил он, горло полоща;

зачем-то задал стрекача;

моих лодыжек постарался

коснуться полами плаща. —

На искривление пространства

внимания не обращай».

Берёзы, каштаны, вязы,

завяли нарциссы в вазе,

в прекрасной китайской вазе;

нам не по себе немножко,

по лестнице бродит кошка,

у двери стоит некошный,

шокированный, непрошеный.

«Ну, проходи, не стесняйся!

Не нужно, не разувайся».

Повесишь пальто в прихожей,

....................................................

снимаешь чулки, подвязки,

здесь нет ничего плохого

(«Какие-то неувязки?

Бокальчик полусухого?»);

темнит фонарь долговязый,

стучится весна в окошко;

от нашей опасной связи

мурашки бегут по коже.

Давай-ка расскажу тебе про грех,

моя невольная попутчица,

посмотрим, что у нас получится,

посмотрим, может, что получится,

посмотрим, кто за нас поручится,

куда умчит экспресс полуночный;

скажи, любезная, так ты в игре?

Заката выцветающая фреска,

евангелисты трескали нарезку

за обе щёки. Ветра занавеска

подёргивалась. Небезынтересно,

вот тут, неподалёку, в перелеске —

луны огромный греческий орех.

Только с дороги,

сброшу тунику

(слышишь квадриги?),

вот вам интрига,

классные строки —

курит в сторонке

сумрака ниггер,

нервно так курит.

Верно, оскома

от этих комнат.

«Барышня-пуля,

будем знакомы».

«Чёрт! конец марта.

Ждёшь приказаний,

новых стигматов?

Без вариантов,

парадоксально.

Вот, мой хороший,

сна лейкопластырь;

всё как нарочно,

всё безусловно

как ни прискорбно

было напрасно.

Тьма белых пятен?

Ты, верно, спятил?

(Беглый анализ)

ладно, приятель,

я обозналась».

Будет другая —

двести процентов,

оберегает

веры плацента.

Потягивала ноченька латте,

из воздуха (клянусь!) Пигмалиона

искусно высекала Галате-

я. Помогаю ей по мере сил;

недолго бусенец поморосил,

заказываю сумеркам такси;

лепёшки люков, лиственниц пилоны;

практиковался ветер в карате

(переизбыток, знать, тестостерона),

летели щепки. Но пришла зима,

врасплох, скоропостижно, как обычно,

как бы не стали мы её добычей

(забыл напомнить, ты мне безразлична!);

Иуда, Пётр, Никодим, Фома

не прочь состряпать наспех свой апокриф,

помазанник осваивает погреб;

глубокое зимцерлы декольте;

поколь её не приняли дома,

дороги, улочки, мосты. Лимонный

окрас луны. На Миллионной

припарковалось НЛО.

Всё в охре.

Вращается фортуны колесо,

мелькнёт в толпе знакомое лицо,

разлуки оловянное кольцо

надену на твой палец безымянный;

заре к лицу — как думаешь — румяна?

(что там у нас на закусон,

туч пастила или сугробов манна?),

сюита затихает Телемана,

молчанья циркулярная пила;

смерть полный курс таблеток пропила

для похуданья. Старина Пилат

покинул, наконец, Иерусалим,

столь ненавистный. Поразвеселил.

Спокоен Финский, мать его, залив;

Иванушка, желая стать козлёнком,

настропалил, поднатаскал Алёнку,

сестрица снимет всё на киноплёнку;

луна (опять!) неловко подскользнётся

на розовой блевотине зари.

Столуется денница с моих рук,

белеса, ласкова, а как пуглива;

щекой к ней прислонюсь, поглажу гриву,

через какой-то миг начнётся ливень,

антипассат натягивает лук,

сердечко неразумное тук-тук;

с троллейбусами наперегонки,

деревья поснимали парики,

хвалебный сочиняли панеги-

рик осени. Сдавали ловко карты

(вновь о листьях). Не особо деликатно

ноябрь обратился заикатый,

эвентуально что-то там из Канта,

визгливым, отвратительным дискантом;

переругался с Истиной Витрувий,

«иди ты к чёрту!» — гаркал на ветру ей,

несдержанность его не по нутру ей,

без промедления его пристру́нит;

не став выслушивать её тираду,

он выскочил тогда на Ветеранов —

10.

стремглав, по эскалатору, во тьму...

И на тебя обрушится всё сразу —

звёзд фиолетовые стразы,

слюна во рту халвы Шираза

нежней — мгновение чуть растяну —

луна красивая, зараза,

варила на плите супешник

(Какой? Гороховый, конечно!);

опаздываешь, вечно в спешке,

совсем не до чего.

«Нет, почему».

11.

Да, я влюблён, да я отравлен,

да, наступил на те же грабли,

да, заблудился мой кораблик,

да, в драку с поднятым забралом

в который раз, в сто первый раз,

в последний раз?

Тьмы раскрывается вагина,

зазывно так. Уже талан покинул,

боюсь, найду свою погибель,

Иеремия, помоги мне

всё вынести, всё охватить,

покой обресть.

12.

Не знает себе равных Чак Паланик,

на кухне дегустирующий драник.

Стол раздвижной, газета, четверть водки,

солёные огурчики, таранька,

нет пива — явная недоработка;

Чарльз Майкл чем-то недоволен крайне

(ему б пошла французская бородка?),

измазанная жиром сковородка,

амбре, художественный беспорядок,

всклень пепельница, лужа. Вот как

примерно дело обстоит. Ну и погодка!

Все в ожидании мостов разводки.

..................................................................

Претенциозный солнца многогранник

13.

появится вот-вот (будь он неладен!);

обчистил воробья нахальный голубь;

на улицу выскакиваю голым,

почти без ничего (а ведь прохладно),

с ним поквитаться, сбить немного гонор;

поддерживают небеса атлантов,

всё ж Питер как-никак. Судьбы баландой

сыт досыта (вернее, сыт не будешь),

теперь до преисподней на попутках;

весна чуток поплакала и будет.

Пожалуй, промочу-ка лучше горло

пивасиком или, допустим, колой;

14.

тут по дороге непростая лавка,

позёвывает демон у прилавка,

поплёвывает старость у прилавка

(ест семечки). Часы пройдут, недели, годы,

избавиться б от чёртовой перхоты,

да связываться с ними неохота.

15.

мне нравится смотреть как умирает боль

Борис Кутенков

Как скучно жить, как, братцы, несерьёзно — жить...

Постельный игнорируя режим,

буквально всю квартиру перерыли,

ища ответы. Глянь, без перерыва,

ангелы скачут, словно бы впервые,

по облакам (как вас там, перьевые?),

мои высокомерные пажи.

Мне нравится смотреть, как тлеет боль,

как отступает боль, пасует боль;

как веселит созвездий зверобой,

жаль, не нарвать.

Планида истоптала все набой-

ки. Веры безбилетный пассажир.

Как будто в патоке, как будто в янтаре

садящегося солнца минарет,

день прожитый валяется в канаве,

парадный одиночества портрет.

Ты сбрасывала блузку и бельё

(скажи спасибо, кожу не снимает!),

под одеяло быстренько, зима ведь;

твоих волос, бровей, ресниц белё-

сость; ресниц осоловелый мотылёк

(простишь мне этот милый полубред?);

изученная вдоль и поперёк,

твой оставляя аромат на память,

я отхожу.

22 марта / 14 апреля 2016