Мне не хватает этой доброты…
Семнадцать раз я видел ту старушку,
Семнадцать раз я с ней не говорил.
Она, держа в руке потрепаную кружку,
Не осуждала тех, кто мимо проходил.
И тех кто рядом с недовольством
Бросался взглядом в сторону ее.
Она с каким-то благородством
Не осуждала тех, кто осуждал сдесь все.
Смотря на них как буд-то понимала:
Что люди не жестоки, мир жесток.
С асфальта ту копейку поднимала
И завернула в маленький платок.
Я в первый раз увидел эти руки,
Они когда-то умерли в труде.
Сейчас же мы не зная скуки,
Не знаем ничего о нищете.
Не знаем то, как дед работал:
Он на заводе смены прожигал!
Но что сегодня заработал?
Он корку хлеба и воды бокал?
Старушка знала, понимала это,
За наше сердце, вновь ее заболит.
И в кружке так глухо звенела монета,
За это она никого не винит.
Как жаль что не хватает в мире света
Шел дождь, раскрылись все зонты.
На лавочке лежала кружка и монета
Мне не хватает этой доброты…
Семнадцать раз я с ней не говорил.
Она, держа в руке потрепаную кружку,
Не осуждала тех, кто мимо проходил.
И тех кто рядом с недовольством
Бросался взглядом в сторону ее.
Она с каким-то благородством
Не осуждала тех, кто осуждал сдесь все.
Смотря на них как буд-то понимала:
Что люди не жестоки, мир жесток.
С асфальта ту копейку поднимала
И завернула в маленький платок.
Я в первый раз увидел эти руки,
Они когда-то умерли в труде.
Сейчас же мы не зная скуки,
Не знаем ничего о нищете.
Не знаем то, как дед работал:
Он на заводе смены прожигал!
Но что сегодня заработал?
Он корку хлеба и воды бокал?
Старушка знала, понимала это,
За наше сердце, вновь ее заболит.
И в кружке так глухо звенела монета,
За это она никого не винит.
Как жаль что не хватает в мире света
Шел дождь, раскрылись все зонты.
На лавочке лежала кружка и монета
Мне не хватает этой доброты…
