Ночной разговор.

Ночь, три часа или попозже.

Опять пишу, опять не сплю.

И голос внутренний тревожно

на свет выходит. На краю

закрытой черепной коробки

он замирает:

- Перебью. А вирши эти хоть читают?

 

- Нет, не читают, - говорю.

 

- Зачем тогда марать бумагу,

чернила изводить на труд,

коль никому оно не надо?

И глазом не пошевельнут?

 

- Да я не знаю, право, даже,

к чему страдаю по ночам.

Пишу, терзаюсь, ёлы-палы,

авось, что путное создам.

 

- Вот, право слово, незадача.

Заканчивай с белибердой

и спать ложись. Вон муж твой плачет.

Не плачь, мой мальчик дорогой!

Она сейчас придёт, наверно,

и ляжет рядом на кровать…

 

- А как же стих?

 

- Ну вот же стерва!

Хорош мне баки заливать!

Пойми ты, голова на ножках,

что ты жена и мать сперва,

все остальные формы ложны.

 

- А как же стих?

 

- Нет, я пошла. С тобою пререкаться глупо.

Ты не поймёшь меня никак.

Адьёс! Мы встретимся у мужа!

 

К листу приникла – звук иссяк.