Бежали мы, так радуясь за километры...
Бежали мы, так радуясь за километры,
Что в жизни пробежали и смогли,
Всё остальное – мятые конверты
Тех писем, что однажды не сожгли.
Вдыхали пыль, тем самым, обновляя книжки –
Страницы в памяти врезались глупой строчкой,
Ты для меня была и женщиной, и дочкой,
Ты «малышом» меня звала, а я тебя – «малышкой».
Я помню, как сплетались ласковые руки –
Я умирал от нежности любовных ласок,
И серый мир блестел, как миллионом красок,
И наполнялись тишиной навязчивые звуки.
Ты что-то трепетно запела,
Я подпевал, не зная жизни слов.
Потом мы гладили котов,
И вдруг, слились, но очень неумело.
Мы растворились…
А дальше были люди, города.
И точно – больше никогда
Мне твои губы даже и не снились.
Любите женщин, право, мужики! –
Как вас бы никогда не полюбили.
Потом мы сильно пили,
И друг от друга были далеки.
День кончился.
Отмена прошлых декораций.
Мне ещё только двадцать,
А жить уже не хочется.
Вдох. Выстрел. Чьё-то сожаленье.
Толпа кричит заветное: «Ура!»
В «сегодня» уходящее «вчера».
Сердцебиенье.
Прости за ту тоску,
Что рисовал от алкоголя –
Он заточил меня в неволю,
И насмерть спрятал под доску.
Я – пыль. Ты – туча в пыльном небе.
Союз огня безумного чумы.
Кто есть «ты-я», а кто есть «мы»,
И кто из нас нуждался больше в хлебе?
В окошках жёлтая зараза,
И фон за красочным окошком.
Я помню твои мокрые два глаза,
И помню – сам завыл немножко.
Прощай! Вдох. Выстрел. Чьё-то сожаленье.
Не знаю, что там далее по тексту?
Я подпеваю похоронному оркестру.
Я плачу. Горькое сердцебиенье.
В дверь постучали,
И дождь стучал по крышам,
И сердца стук, почти неслышим,
Стучал тихонько от печали.
Я бил в самый огромный барабан,
Иглой дырявя его праведную кожу.
Я приручил цветущий утренний туман,
И был идущим по нему прохожим.
Стальной фонарь. Хрусталь разбитого искусства.
Кровь девственно-скупого переулка.
Погиб поэт, не укротивший чувства.
Окончена прогулка
Что в жизни пробежали и смогли,
Всё остальное – мятые конверты
Тех писем, что однажды не сожгли.
Вдыхали пыль, тем самым, обновляя книжки –
Страницы в памяти врезались глупой строчкой,
Ты для меня была и женщиной, и дочкой,
Ты «малышом» меня звала, а я тебя – «малышкой».
Я помню, как сплетались ласковые руки –
Я умирал от нежности любовных ласок,
И серый мир блестел, как миллионом красок,
И наполнялись тишиной навязчивые звуки.
Ты что-то трепетно запела,
Я подпевал, не зная жизни слов.
Потом мы гладили котов,
И вдруг, слились, но очень неумело.
Мы растворились…
А дальше были люди, города.
И точно – больше никогда
Мне твои губы даже и не снились.
Любите женщин, право, мужики! –
Как вас бы никогда не полюбили.
Потом мы сильно пили,
И друг от друга были далеки.
День кончился.
Отмена прошлых декораций.
Мне ещё только двадцать,
А жить уже не хочется.
Вдох. Выстрел. Чьё-то сожаленье.
Толпа кричит заветное: «Ура!»
В «сегодня» уходящее «вчера».
Сердцебиенье.
Прости за ту тоску,
Что рисовал от алкоголя –
Он заточил меня в неволю,
И насмерть спрятал под доску.
Я – пыль. Ты – туча в пыльном небе.
Союз огня безумного чумы.
Кто есть «ты-я», а кто есть «мы»,
И кто из нас нуждался больше в хлебе?
В окошках жёлтая зараза,
И фон за красочным окошком.
Я помню твои мокрые два глаза,
И помню – сам завыл немножко.
Прощай! Вдох. Выстрел. Чьё-то сожаленье.
Не знаю, что там далее по тексту?
Я подпеваю похоронному оркестру.
Я плачу. Горькое сердцебиенье.
В дверь постучали,
И дождь стучал по крышам,
И сердца стук, почти неслышим,
Стучал тихонько от печали.
Я бил в самый огромный барабан,
Иглой дырявя его праведную кожу.
Я приручил цветущий утренний туман,
И был идущим по нему прохожим.
Стальной фонарь. Хрусталь разбитого искусства.
Кровь девственно-скупого переулка.
Погиб поэт, не укротивший чувства.
Окончена прогулка
