Тяжесть пера
Я шёл вдоль, не помню, каких домов. Вниз, а может быть вверх по улице со странным названием. И всюду мне чудились странности. Всё вокруг притворялось диковинным, нетипичным. Кроме, пожалуй, окон, проливающих монотонную желчь и рассеивающую тени фонарных столбов.
Вероятно, был вечер, затянувшийся до полуночи. Или утро, с запоздалым рассветом. Очертания и контуры туманились зыбкостью, но иголкой кололи глаз. В отражении зеркала — правый.
Шёл и думал: к чему это все, зачем, почему и нельзя ли без этого обойтись? Долго думал и понял — нельзя. А иначе все мысли зря.
«Но ты сам сказал, что так лучше. Никто тебя не тянул за язык, не пытал, не насиловал, но и переубедить, разуверить никто и не думал. А должны были? Вроде бы — нет».
Вдруг, на плечо, просто левое, без всякого зеркала, приземлилось, упало, или просто коснулось и взвилось, еще на мгновение, чтобы осесть потом ближе к сердцу, маленькое белое перо. Будто кто-то с подушки вытряхнул, как остаток ночного сна из ума. Скрипнула размокшая оконная рама. Задрожало стекло, будто кто-то и вправду захлопнул решительно форточку. Или посыпалась черепица?
До чего же навязчивыми и безуспешными оказались попытки узнать происхождение этого пера. Три вечности пробежало перед глазами. Сотни тысяч дорог, миллионы истоптанных пар. И обуви, в том числе. «Из какой птичьей задницы, или может — крыла, оторвалось оно?
Насколько интересной была жизнь пера на воле, до нашего с ним знакомства?
«Пленить или выпустить? Сжать ли в горсти? Согреть ли теплом ладони? Зачем, почему, и нельзя ли без этого обойтись?».
То, к чему я пришел — всё какой-то замкнутый круг. Кольцо с четырьмя углами. Расстояния равные. От окна до окна, от перекрестка до перекрестка. Не круг, а — квадрат, и оба ботинка — левые.
В полумраке вечернем, или в утреннем полумраке, одинаковость — дар, нисколько не от зыбкого контура. Даже и не дар, а – форменное проклятие. Холодный след ослепляющей болью реальности, столкновения с которой никто не переживет, ибо все мы – смертны.
«Так что же с ним? С кем? С пером. Аа, с пером! Ничего с ним».
Вот коснулось, допустим, плеча. И лети. Доверься попутному ветру. Когда-нибудь да куда-нибудь долетишь. Куда угодно. Разумеется – кроме дома. Нет, в подушку еще можно вернуться, если веруешь в замыслы обстоятельств, но домой — никогда. И не важно откуда ты, из задницы или крыла.
«Надо же, как кольнуло. Где? Да всё там же – в груди».
Никогда. Нет, нисколько не преувеличиваю, не валилось на грудь мою большая тяжесть, чем тяжесть крохотного пера. Сперва оно сшибло плечо, лишь затем острие ребра — самой безмозглой кости, пронзило, и на этот раз окончательно, мою гулкую сердечную мышцу. Кровь застыла в недвижимых клапанах. Только горькие слёзы Гаспара Кампари на до белого сжатых губах повышали аппетит и запоздалую, как рассвет, тягу жить.
«Потому что в реальности угловатые перья из глины зовут кирпичами».
— Бежим! – пискнул мальчик другому на крыше – я, кажется, в кого-то попал!
«Благодарствую, Михаил Афанасьевич»…
2016.
