строго в яблочко мишени
ты снова надрываешь связки
голосовые,
а также перепонок
моих барабанных;
разбиваешь
тарелки о стены с грацией
и с последующим, соответственно,
звуком;
рваной
одежды в доме
становится
меньше,
следовательно,
в чемодане больше
я стою молча:
наблюдаю за полётом вещей вещих,
вымеряю
уходящий шаг твой
стучащими каблуками,
под которыми поселился ранее
существом кротким;
сейчас
остаюсь таким же:
без тебя —
только напряжение вырастает — мрачное,
какими началась
эта война усилиями?
жили надменно,
наверное, даже с шиком —
то есть не то чтобы
громко и ярко,
просто не обращали внимания
на странных мозгом
фриков,
пугая людишек счастьем своим и мечтами
о будущем —
о белой арке,
о платье, цветах:
обычных и жизни (это о детях);
рисовали наш ежедневник
лет на двадцать вперёд,
гуляли в парках,
смотрели без защитных очков на солнце
летом,
и прямо как птицы —
только с крыльями ломаными — разбегались,
отпуская себя в,
подобный звезде на Землю,
полёт;
а потом так случилось,
что устали мы;
вдруг —
звуки áльта угасли
в бездне лжи и предательств,
молитва о поцелуе
ещё об одном —
призрачная и вечная,
наша любовь — продукт,
к сожалению,
ставший неактуальным,
ставший похожим
на свастику:
вроде и сулит свет,
вроде и светит,
но сравнивая с главенствующей Звездой
(может, даже тобой), —
окурок бессмысленный, догорающий почему-то в сером зените,
за облаками —
в общем, где-то,
куда я не сверну,
потому что боюсь
попасть в место,
где меня приласкает
чужой прибой,
твоего вместо.
последняя тарелка
летит строго
в яблочко мишени
комнаты —
связки уже иссякли,
как истекает срок годности молока;
исчезли
в движениях грация
и звук одежды рваной,
ибо прощай,
навсегда пока.
последняя тарелка
летит строго
в яблочко мишени —
мне в голову.
а также перепонок
моих барабанных;
разбиваешь
тарелки о стены с грацией
и с последующим, соответственно,
звуком;
рваной
одежды в доме
становится
меньше,
следовательно,
в чемодане больше
я стою молча:
наблюдаю за полётом вещей вещих,
вымеряю
уходящий шаг твой
стучащими каблуками,
под которыми поселился ранее
существом кротким;
сейчас
остаюсь таким же:
без тебя —
только напряжение вырастает — мрачное,
какими началась
эта война усилиями?
жили надменно,
наверное, даже с шиком —
то есть не то чтобы
громко и ярко,
просто не обращали внимания
на странных мозгом
фриков,
пугая людишек счастьем своим и мечтами
о будущем —
о белой арке,
о платье, цветах:
обычных и жизни (это о детях);
рисовали наш ежедневник
лет на двадцать вперёд,
гуляли в парках,
смотрели без защитных очков на солнце
летом,
и прямо как птицы —
только с крыльями ломаными — разбегались,
отпуская себя в,
подобный звезде на Землю,
полёт;
а потом так случилось,
что устали мы;
вдруг —
звуки áльта угасли
в бездне лжи и предательств,
молитва о поцелуе
ещё об одном —
призрачная и вечная,
наша любовь — продукт,
к сожалению,
ставший неактуальным,
ставший похожим
на свастику:
вроде и сулит свет,
вроде и светит,
но сравнивая с главенствующей Звездой
(может, даже тобой), —
окурок бессмысленный, догорающий почему-то в сером зените,
за облаками —
в общем, где-то,
куда я не сверну,
потому что боюсь
попасть в место,
где меня приласкает
чужой прибой,
твоего вместо.
последняя тарелка
летит строго
в яблочко мишени
комнаты —
связки уже иссякли,
как истекает срок годности молока;
исчезли
в движениях грация
и звук одежды рваной,
ибо прощай,
навсегда пока.
последняя тарелка
летит строго
в яблочко мишени —
мне в голову.