просыпаясь в свету духоты лощин

просыпаясь 
в свету 
духоты лощин,
роковых, 
потому как здесь 
засыпают 
под скрипки волны 
ребристой игры,
запертым в гробовом ряду 
под единый крест,

признаёшь 
замечать:
человек — материал 
тоски; не более 
смертоносной 
служит рука, 
жилы которой 
блещут на солнце...
пылью заполненный, 
ныне же 
бархатный стан,
нарисованный 
очертаниями доски, 
костью; громче

артикуляция ряби 
пустого ветра 
небес, 
как предвестника 
вечного 
времени; ты встречался, 
бывало, с косой: 
для тебя 
то рутинно 
примерно, 
для других —
сюрреализм 
бытовых вещей...

но твой дом уж 
теперь
обрисован 
изгибом леса; 
главным образом, 
отречение
от мольбы 
существу
пред сторонниками 
прогресса, 
загибающих палец 
очередью 
на углу,

где мудрец, 
склонен вести 
подсчёты
живых и отправившихся 
в преисподнюю
с целью 
оставить звук позади 
и распрощаться 
с гнётом
колоколов 
музыки, раздающейся 
под часовней,

где ручеёк 
вперемешку 
с кровью 
завершает 
свои уста 
и навзничь 
предвещает 
изречённые давеча 
Данте 
мелодии, 
и позволяет тебе 
с собой говорить,

где луна, 
будучи гневной кузиной 
тьмы, 
возвышает 
своё величие, 
(так как схожи она 
и твой эгоизм)
имеет право 
ступать 
импотенцией 
собственной мысли...

в этом здании, 
монументе 
Христа
ты — 
всего-навсего 
процедура, 
естественного течения 
эволюции, 
как трава, —
не полезней 
концепции 
мироздания 
грубой;

вскрытие 
зазвенело призраком, 
явлением 
пламенной красоты:
проецируемый 
жерлом зрачка 
оков, 
упущением той 
убивающей 
по-мучительному
грозы...

если бы 
всякий желающий 
знал, 
как рядом прилечь,
избежав 
те страшные 
девять оврагов,
кто бы мог знать навернó
тогда, 
что смерть — 
это подпись
всего лишь
внизу 
одной жалкой, 
шершавой бумаги?