просыпаясь в свету духоты лощин
просыпаясь
в свету
духоты лощин,
роковых,
потому как здесь
засыпают
под скрипки волны
ребристой игры,
запертым в гробовом ряду
под единый крест,
признаёшь
замечать:
человек — материал
тоски; не более
смертоносной
служит рука,
жилы которой
блещут на солнце...
пылью заполненный,
ныне же
бархатный стан,
нарисованный
очертаниями доски,
костью; громче
артикуляция ряби
пустого ветра
небес,
как предвестника
вечного
времени; ты встречался,
бывало, с косой:
для тебя
то рутинно
примерно,
для других —
сюрреализм
бытовых вещей...
но твой дом уж
теперь
обрисован
изгибом леса;
главным образом,
отречение
от мольбы
существу
пред сторонниками
прогресса,
загибающих палец
очередью
на углу,
где мудрец,
склонен вести
подсчёты
живых и отправившихся
в преисподнюю
с целью
оставить звук позади
и распрощаться
с гнётом
колоколов
музыки, раздающейся
под часовней,
где ручеёк
вперемешку
с кровью
завершает
свои уста
и навзничь
предвещает
изречённые давеча
Данте
мелодии,
и позволяет тебе
с собой говорить,
где луна,
будучи гневной кузиной
тьмы,
возвышает
своё величие,
(так как схожи она
и твой эгоизм)
имеет право
ступать
импотенцией
собственной мысли...
в этом здании,
монументе
Христа
ты —
всего-навсего
процедура,
естественного течения
эволюции,
как трава, —
не полезней
концепции
мироздания
грубой;
вскрытие
зазвенело призраком,
явлением
пламенной красоты:
проецируемый
жерлом зрачка
оков,
упущением той
убивающей
по-мучительному
грозы...
если бы
всякий желающий
знал,
как рядом прилечь,
избежав
те страшные
девять оврагов,
кто бы мог знать навернó
тогда,
что смерть —
это подпись
всего лишь
внизу
одной жалкой,
шершавой бумаги?
в свету
духоты лощин,
роковых,
потому как здесь
засыпают
под скрипки волны
ребристой игры,
запертым в гробовом ряду
под единый крест,
признаёшь
замечать:
человек — материал
тоски; не более
смертоносной
служит рука,
жилы которой
блещут на солнце...
пылью заполненный,
ныне же
бархатный стан,
нарисованный
очертаниями доски,
костью; громче
артикуляция ряби
пустого ветра
небес,
как предвестника
вечного
времени; ты встречался,
бывало, с косой:
для тебя
то рутинно
примерно,
для других —
сюрреализм
бытовых вещей...
но твой дом уж
теперь
обрисован
изгибом леса;
главным образом,
отречение
от мольбы
существу
пред сторонниками
прогресса,
загибающих палец
очередью
на углу,
где мудрец,
склонен вести
подсчёты
живых и отправившихся
в преисподнюю
с целью
оставить звук позади
и распрощаться
с гнётом
колоколов
музыки, раздающейся
под часовней,
где ручеёк
вперемешку
с кровью
завершает
свои уста
и навзничь
предвещает
изречённые давеча
Данте
мелодии,
и позволяет тебе
с собой говорить,
где луна,
будучи гневной кузиной
тьмы,
возвышает
своё величие,
(так как схожи она
и твой эгоизм)
имеет право
ступать
импотенцией
собственной мысли...
в этом здании,
монументе
Христа
ты —
всего-навсего
процедура,
естественного течения
эволюции,
как трава, —
не полезней
концепции
мироздания
грубой;
вскрытие
зазвенело призраком,
явлением
пламенной красоты:
проецируемый
жерлом зрачка
оков,
упущением той
убивающей
по-мучительному
грозы...
если бы
всякий желающий
знал,
как рядом прилечь,
избежав
те страшные
девять оврагов,
кто бы мог знать навернó
тогда,
что смерть —
это подпись
всего лишь
внизу
одной жалкой,
шершавой бумаги?