... Из своего первого Крита, спонтанного, недельного, суматошного, помню мало. Олеандровая тесьма, притороченная к дорогам. Лабиринт Минотавра, сплошное разочарование - ни лабиринта, ни Минотавра. Ущелья, лесенки, сиртаки, прозрачное прохладное море.

 

И уза, отдающая пектуссином. 

 

Помню критский крошечный заводик оливкового масла, во дворе которого стояли громадные амфоры, и внутрь них упрямо лезли экскурсионные российские гражданки. Это было не слишком красиво, но полноту гражданок скрадывало. Потные российские мужья снисходительно фотографировали головы жен, торчащие из амфор. "И чтобы олива в кадр попала!"- командовали жены, притягивая зубами ветки оливковых деревьев. Я очень старалась не ржать, но у меня не получалось. Я отошла и увидела сидящего на кривой скамейке греческого деда, сухого, опаленного, морщинистого и в драных сандалиях. 

 

- Хочешь? - спросил и меня дед по-русски. 

 

- Чего? - заозиралась я в поисках мужа. 

 

- Дура, - сказал дед ласково, - не этого. Уза.

 

 Он достал из-под скамейки мутноватого стекла бутыль, плеснул из нее в одноразовый стакан. Я взяла его, понюхала. Пахло микстурой и ядреной крепостью. 

 

- Пей, - приказал дед, - Джеки Онассис вылечил узой страшную болезнь.

 

- Откуда вы знаете русский? - спросила я. Дед сощурился на плюшевые горы и лаконично ответил: 

 

- Жил в Ленинграде. Пей. Надо. 

 

Я выпила, потому что я дура, как и предположил дед. Было немного противно. 

 

- Не понравилось, - констатировал дед, - так и должно быть. Сейчас будет хорошо.

 

 Он подхватил бутылку и ухромал, за ним увязалась пегая собака с интернациональной мордой. А я вдруг поняла, что люблю весь мир: хромую, как дед, собаку, мужа, который выкрикивал мое имя, головы гражданок в амфорах, зеленое масло, разграфленные поля, неяркий ветреный день. И себя. Я чувствовала чистое счастье.

 

Я заставила мужа купить, помимо зеленого масла, несколько бутылок узы. 

 

В Москве она превратилась в сорокатрехградусный алкоголь с аптечным запахом.