Мама ушла по делам. ПРОДОЛЖЕНИЕ.
Глава 15. Про вежливость
На кухне борщ булькал, как ленивый крокодил в луже, а Тёма, развалившись на стуле, уплетал бутерброд с докторской. Рядом Ерошка сидел, глазами колбасу ловил, а слюни у него по полу растеклись — хоть швабру бери, да лужи вытирай.
— Мам, а докторская колбаса почему так называется? — спросил Тёма, незаметно швырнув псу кусочек под стол.
— Её из докторов делают, — пошутила мама, гремя ложкой в кастрюле, будто в оркестре. — Тех, что детей уколами пугают. В мясорубку — хрясь! И колбаса готова.
— Ага! — фыркнул Тёма. — Значит, «туристская» — это из тех дядек, что в палатках спят? С рюкзаками, с комарами?
Мама поправила причёску:
— Ладно, расскажу! Докторскую больным давали — чтобы быстрее выздоравливали.
— То есть она лечит? — оживился Тёма, а сам Ерошке уже второй кусок под стол пихает.
— А «любительская» — любит! — подмигнула мама.
— Ха-ха! — Тёма закатился, да вдруг замолчал: мамин палец над ним замер, словно стрелка у компаса.
— Не балуй пса! И так всё время попрошайничает!
— Папа его выдрессировал! — оправдался Тёма. — Ерошка за службу премию получает. Волки нападут — он нас спасёт!
— Он же волка даже на картинке испугается…
— Не испугается! Собаки ещё мамонтов гоняли!
— Если б мы в пещере жили, — мама нос сморщила, — папа б меня первым делом на медведя отправлял. Я у вас храбрее всех!
— Это он из вежливости, — Тёма языком щёлкнул. — Как джентльмен!
Мама аж за уши себя схватила:
— Вежливость, Тёма, дороже пряников! Вот Оксана Степановна опять ворчит — ты с ней не здороваешься.
— Ла-а-адно! — ответил Тёма уже из прихожей, натягивая кеды. — Буду кланяться, как попугай в клетке: «Здрасьте-с!», «Спасибо-с!»… — Рожу скорчил сладкую, будто мёд с горчицей съел.
— Не кривляйся! — мама ложкой погрозила. — Вежливость от сердца, а не от хитрости.
— От сердца, от сердца! — Тёма уже дверную ручку крутил. — Я ж весь, как пирог, — добротой начинен! Побежал, мам, мяч гонять!
...На лестнице Тёма, ожидая лифт, ковырялся в носу так усердно, будто там спрятаны несметные сокровища. Двери со скрежетом разъехались — а там как раз та самая Оксана Степановна и Петька, сынишка её, уставился на Тёму, будто на диковинного жука.
— Здрасьте! — буркнул Тёма, в угол вжался.
— Видишь, Петя? — соседка губы поджала. — Невежи так здороваются!
— Не видишь, а слышишь, — пробормотал Тёма. К счастью, лифт загудел — вылитый раздражённый шмель.
На первом этаже Тёма вдруг вспомнил про вежливость.
— Прррроходите, пожалуйста! — запел он сладким голосом, рукой махнул, как фокусник перед трюком.
Соседка ахнула:
— Видишь, Петенька? Тёма, оказывается, — может быть галантным кавалером!
А Петька всё щурился — чуял подвох. И не зря: когда соседка толкала тяжёлую дверь из подъезда, Тёма юркнул следом. Главное — не быть первым! Ведь первый — это как дворник при дверях, а ты за ним — важный господин, хоть шляпу-цилиндр надевай.
Но жизнь — штука коварная. Через неделю Тёма, пропуская из лифта тётю Клаву с авоськами, зазевался, и дверцы захлопнулись прямо перед его носом. И лифт вдруг совсем сломался. Ни туда — ни сюда. И дверцы не раскрываются. Тёма там кнопки давил, ногами дверцы пинал — всё зря. Лифтёр вытащил его только через два часа.
Если бы это случилось перед контрольной — Тёма был бы даже счастлив. Но он опаздывал на фильм про ковбоев и индейцев, где стреляли, скакали на лошадях и вообще — настоящая жизнь!
Ночью Тёме приснилось, будто они с родителями и Ерошкой провалились прямиком в эпоху мамонтов — туда, где снег хрустит, как сухари, а деревья шепчутся о ледниковых периодах. Подошли к пещере, и мама шагнула вперёд: «Я первой войду!» — но Тёма вдруг выпятил грудь: «Не-е-ет, пойду я!» Зашёл — а там у костра, где вместо шампуров — клыки пещерного льва, сидят Оксана Степановна с Петькой. Жарят шашлык из летучих мышей, а рядом мамонтёнок, пушистый, видно, что ласковый, млеет от того, что Петька чешет ему за ухом старой расчёской. Соседка ткнула в Тёму кочергой, словно в неправильный ответ у доски: «Слыхал, сорванец? Лифты — те ещё ябеды! Стоит схитрить — сразу скрипят, как мои коленки перед дождём!»
Проснулся он от того, что Ерошка усердно вылизывал ему пятку, мысленно подводя итог: «А я-то в стае домашней вежливей всех! Может, мне за это — не ливерную, а ту самую… докторскую? Вдруг она от прожорливости лечит?»
***
Глава 16. Полина Репа
Взрослые умотали в гости к тёте Зине, а Тёму назначили ответственным за маленькую Олю. Ну, «маленькую» — это громко сказано. Пятый год — возраст солидный! Давно горшок заброшен, и на мальчишек заглядывается. Настоящая дама!
Озорничала Оля изрядно. Видно, в роду у них все такие — шило в одном месте.
Тёма, чтобы не маяться, усадил сестрёнку в детской с кубиками, а сам с Максом у телевизора завис. Досматривали «Подкидыша» — историю про девчушку, потерявшуюся по вине брата. Фильм старый, душевный, да и сюжет до боли знакомый: старшие отвлекутся, а младшие — хвать, и нет их!
С экрана неслось весёлое щебетание:
— Тогда я буду милиционером.
— Нельзя, маленький потому что.
— А пограничной собакой я могу быть?
— Пограничной собакой — можешь.
Тёма с Максом покатывались со смеху.
— Видал? — подначивал Макс. — Вот что бывает, когда братики за сестрами не следят!
— Точно, точно! — кивал Тёма, утирая слёзы.
Фильм кончился, пора бы и Олей заняться. Но рука сама потянулась к тумблеру — щелк на другой канал — и вот уже на экране директор пионерлагеря Дынин из «Добро пожаловать…» ораторствовал:
— У меня тоже бабушка была. И за всю жизнь я её не расстроил! А он смог!
Оторваться невозможно! Тёма, словно загипнотизированный, уставился в экран:
— «Бодры» надо говорить бодрее, «веселы» — веселее…
Когда и этот фильм был досмотрен, Тёма вздохнул:
— Всё, бежим на кухню. Ольку покормим, и Ерошка небось с голоду скулит.
Дверь в детскую распахнул — пусто! Кубики валяются, а Олю — будто ветром сдуло. Тёма, как герой из «Подкидыша», заглянул под кровать, в шкаф — ни души. Кухня, коридор, другие комнаты — тишина. Сердце ёкнуло:
— Не смешно, Макс… Может, с Ерошкой во дворе?
Пёс, услышав имя, лениво выполз из угла, всем видом показывая: «Я тут, а Оля — ваши проблемы».
Бросились во двор — ни детей, ни подсказок. Соседи руками разводят: не видели. Обошли подъезд, улицу — всё как в кино. У прохожих спрашивали:
— Девочку в голубом платье с бантом не встречали?
— В милицию звони! — решил Макс. — И родителям!
— У тёти Зины телефона нет, а они вечером вернутся…
Тёма, дрожащими пальцами, набрал «01»:
— Пожарная часть? Ой, извините…
— Да «02»! — шикнул Макс.
— Милиция? Пропала сестра! Четыре с половиной года, Оля Снегирёва… Адрес наш…
Дежурный, помедлив, ответил:
— Тут девочку нашли. Только зовёт себя Полиной Репой.
— Это наша! — закричал Тёма. — Она сейчас в Полину играет!
В участке Оля сидела, как королева, ножками болтала. Тёма обнял её, чуть не плача:
— Куда ты пропала?!
— В песочнице играла, потом в прятки. Залезла в машину к дяде Коле, а он и поехал! Я притаилась, а когда он сигареты покупал — сбежала. Зато весело!
— А Полина Репа откуда? — строго спросил милиционер.
— Это она недавно плохо раслышала выражение «Пареная репа», приходит из садика домой и спрашивает маму: «Кто такая Полина Репа?»
— Не знаю, — ответила ей мама. — Нет никакой Полины Репы.
— А вот и есть! — заупрямилась Оля. — Это я теперь! Вот и играет уже третий день в Полину свою Репу.
— Весело у вас, — усмехнулся милиционер, — но без взрослых мы вашу репку не отпустим.
Пришлось звать на помощь маму настоящей Полины. Олю вернули домой, а Тёма умолял всех:
— Родителям ни слова!
Оля хитренько щурилась:
— Тогда с тебя зефир в шоколаде. Целая коробка!
***
Глава 17. Пятый "А"
Кабинет биологи встретил ребят как старый дед-всезнайка: насупился портретами учёных — точно вороны на проводах после дождя. Ишь, сколько двоечников за свою жизнь пересвистели!
Доска непривычно блестела. Ничего, скоро её мелом закидают, как снежками.
Парты за лето соскучились по школярам. Очень скоро кто-нибудь обязательно вырежет перочинным ножичком: «Я же тебя люблю, дура!» Главное — чтобы без ошибок.
А посреди класса — скелет Кеша! Стоит у карты, будто его к ответу вызвали. Челюсть отвисла — наверное, хочет ляпнуть: "Эй, сопляки! Кости мне не мять — а то вам же хуже! Я хоть и дряхлый, а кулаком потрясу!"
Все возбужденно галдели после летней разлуки. Макс, высунув язык до пупа, выдавил из себя анекдот:
— Мама спрашивает: «Саша, почему дневник в углу?» А тот: «Это он сам виноват! Двойку получил!»
Полина фыркнула, как жизнерадостная пони, а Тёма тут как выстрелит:
— В нашем магазине "Набор отличника" — пенал, дневник, портфель... А ремень — в подарок!
Тут дверь — бах! — будто её Ньютон пнул, открывая закон подзатыльника. На пороге — Нина Сергеевна! В сиреневом пиджаке, глаза блестят, как у кошки, которая крысу в портфеле учуяла.
— Ну, бывшие пупсики! — гаркнула она, тряся журналом, будто пират картой сокровищ. — Кончились ваши сопли-раскраски! Теперь вы — пятиклашки! Взрослые, как арбузы в июле, только без полосок! Но с домашкой — вот такой сосиской! — развела руки на метр. — И слопать её надо без остатка! Кто не справится — тому колы на ночь вместо компота!
— Нина Сергеевна! А если я сплю с плюшевым драконом под подушкой? Это мне скидку на взрослость даёт? — поинтересовался Генка.
— Ты бы лучше с учебником спал. Глядишь, Василиса Премудрая приснится! — быстро среагировала учительница.
— Или Царевна-лягушка! — влез Тёма. — Утром квакнет — и в школу без опозданий!
— А ещё лучше — Егорова! — фыркнула Полина. — Помнишь, Генка, как ты её за косу дёрнул? Она тебе тумаков надавала — ты как головастик запрыгал!
— Чего сдачи не дал? — подколол Макс.
— Потому что она девочка? — прищурилась Нина Сергеевна.
— Да он её испугался! — засмеялась Полина. — У Лены Егоровой мышцы — о-го-го какие сильные, а у Генки — как у комара. Его, наверное, в детстве лейкой недополили!
Класс заржал. Генка надулся.
— Не кисни, — хлопнула его учительница. — Мальчишки — как грибы: тихо растут, а потом — бац! — и выше папы. Проверим через год.
— Чтобы опять Егорову за косу дёргать? — хмыкнул Генка.
Та с последней парты показала ему кулак.
— А догонялки на перемене можно? — спросил Вадик. — Или мы теперь, как павлины, хвостами махать должны?
— Бегай, Вадик! — подмигнула Полина. — Только штаны смотри не порви... Хотя те ромашки на трусах были бесподобными!
— Какие ромашки?! — Нина Сергеевна округлила глаза.
Вадик покраснел, как варёная креветка, и вдруг брякнул:
— Теперь у меня там не ромашки... а слоники!
Класс взорвался так, будто Вадик объявил, что уроков больше не будет. Белкина захлопала в ладошки, Тёма орал: «Слоники-ха-ха-ники!» — пока не начал икать.
— Ну, Вадик... — еле сдерживая смех, сказала учительница. — Теперь ты у нас и дрессировщик, и модельер. Только смотри, чтобы слоны... э-э-э... не разбежались!
— А если они прыгать начнут? — подняла палец Полина. — Мы тебе на физре батут принесём!
Когда смех утих, Тёма скорчил рожу:
— А если я передумал взрослеть? Можно обратно в четвёртый класс?
— Ну вот, ещё один взрослеть не хочет! Артём, тебе хоть в ясли! — фыркнула Нина Сергеевна. — Будешь с малышами в салочки играть. Но мы тебя по ушам вычислим — они у тебя прямо локаторы!
— Один раз в аквариуме застряли! — засмеялась Полина.
— Как застряли?! — ахнула учительница.
— А вот так! — Тёма оттянул уши в разные стороны. — Они у меня, как у Чебурашки!
— Держи крепче, а то ветром унесёт, — шутканула Нина Сергеевна и хлопнула в ладоши: — Всё, орлы! Кто скажет, чем биология занимается?
— Это про всё, что пинается и растёт! — выпалил Карен.
А Тёма загундосил, будто у него был сильно заложен нос:
«Бабочка крылышками бяк-бяк-бяк-бяк, а за ней воробушек прыг-прыг-прыг-прыг…»
— Снегирёв! — вздохнула учительница. — Твой талант — для цирка. Или для побега из сумасшедшего дома!
А за окном солнце скакало по крышам, как двоечник, который в школу опоздал, но всё равно рвётся на урок — авось пронесёт!
***
Глава 18. «Розыгрыш»
Митрофанова обожала подслушивать. И подглядывать, конечно. Тёма с Полиной решили её разыграть. Вернее, не её, а Генку с Егоровой — через ненасытное любопытство Митрофановой.
— Давай на переменке! — прошептал Тёма, — когда все в буфет рванут, мы Митрофанову засыплем вопросами типа «Почему вода мокрая?» или «Какого цвета не существует?» Потом крикнем: «Беги, Митрофанова, нам секрет надо обсудить!» А дверь специально недозахлопним и начнём громко обсуждать подробности нашего плана. Она Егоровой всё сболтнёт, а мы сделаем наоборот — и тогда ловушка захлопнется!
При этих словах Тёма даже прыгнул от восторга, как кенгурёнок, а Полина засмеялась так звонко, что в окне стукнулся дятел — подумал, наверное, что это звонок на урок.
Но они забыли, что Митрофанова считала себя Шерлоком Холмсом в юбке. В её портфеле вечно лежали: парик цвета воронова крыла, очки-стеклопузыри и специальный стакан для тайн. Увидев, как заговорщики шмыгнули в лабораторку, она фыркнула, прислонила к стене стакан и прилипла к нему ухом, словно марка к конверту, ловя каждое слово.
— Ага! — цокнула она языком, — будто поймала комара. — Теперь вы у меня запляшете!
Тут в класс всунул голову Макс в поисках Тёмы. Увидел Митрофанову, пришпиленную к стене, и сразу понял — опять подслушивает! Но вместо того чтобы закричать, спрятался за дверью. Настоящий разведчик в тылу врага!
Когда Митрофанова выскользнула из класса, Макс постучал в лабораторку.
— Чего тут? — высунулся Тёма, размахивая тряпкой.
— Пыль вытираешь? — съехидничал Макс. — Или Полину целуешь?
— Сам дурак! — вспыхнула Полина.
— Теперь вся школа будет знать, что вы тут целовались! — завопил Макс. — Митрофанова через стакан подслушала!
— Ой, ёлки-метёлки! — Тёма схватился за голову — Да мы Генку с Егоровой хотели разыграть! Теперь план — в трубу!
На следующей перемене Тёма с Полиной кружили вокруг Митрофановой, как коты вокруг сметаны:
— Ой, Митрофанова, а пенал-то у тебя какой шикарный. Где такой достала? — заискивающе засюсюкала Полина.
Та ухмыльнулась про себя: «Ловись, рыбка, большая и маленькая!» А когда её выпроводили, Тёма гаркнул нарочито громко, чтобы она услышала:
— Митрофанова — дура-дурой!
И тут — «БДЫЩ!» — дверь распахнулась, влетела Митрофанова, схватила линейку как саблю и — жах! — по голове Тёмы.
— Ой, караул! Мозги вышибла! — завопил он, приседая.
— Не мозги, а глупость! — фыркнула Митрофанова.
А по школе уже ползли слухи: «Слышали? Тёма Полину в лабораторке целовал!»
Заговорщики же только переглянулись. Пусть думают, что они взрослые. И целуются, как в кино — с закрытыми глазами и под музыку.
***
Глава 19. «Тили-тили-тесто»
Егорова тайком вздыхала по Артурчику — этакому киногерою с орлиным носом. А Генка, словно мотылёк вокруг фонаря, кружил возле Лисицыной, что порхала по школе балериной. Выдумать такую проделку, конечно, мог только Тёма — вечный затейник с головой, набитой идеями, как арбуз — семечками. Он сочинил два письма: одно — якобы от Артурчика к Егоровой, другое — от Лисицыной к Генке. Макс, чьи руки умели подделывать любой почерк — хоть завуча, хоть инопланетянина, — вывел строчки: «Жду ровно-ровно в восемь вечера у задней двери актового зала. Сюрприз!»
Суть затеи была проще простого: заманить парочку в темноту, а потом — бац! — свет, занавес, и весь класс орёт: «Тили-тили-тесто!» под мигающими фонарями. Для верности Тёма привязал к кулисам колокольчик — дескать, зазвенит, значит, жертвы на месте. Макс только затылок почесал: «Егорова нам всем шеи намылит!» — но Тёма хмыкнул: «Не всех же разом!»
Ровно без пяти восемь класс, затаив дыхание, попрятался за креслами. Темнота — хоть глаз выколи! «Ти-и-ше!» — шипел Тёма. И вдруг — дзинь! Брряхх! — будто ведро с лестницы свалили. «Даёшь свет!» — рявкнул Тёма. Яркие лучи ударили в сцену, осветив... завхоза Михалыча с метлой и тётю Клаву, которая ведро своё искала.
Ребята успели прокричать «Тили-тили…», но «тесто» осталось у них где-то внутри, а про «жениха» одиноко и растерянно допел только Тёма.
«Какие мы женихи?!» — почесал Михалыч седую голову, а тётя Клава, всплеснув руками, добавила: «У меня внучка в третьем "Б"!» Тут как раз вбежали Генка с Егоровой — глаза изумлённые, как у астрономов, обнаруживших новую планету. «Вот они, ваши женихи-невесты, пожаловали!» — фыркнул завхоз. «Брысь все отсюда, а то директору доложу!»
Класс с визгом рванул к дверям. А Михалыч, вдруг подмигнув тёте Клаве, шепнул: «А может, и мы ещё ничего, невестушка?» — та только фыркнула, да так, что даже швабра задрожала.
С тех пор тётя Клава, встречая ребят, посмеивалась: «Чё, опять свадьбы затеваете?» А класс дружно хохотом отвечал, вспоминая, как вместо романтики устроили цирк-переполох. Ведь смешнее всего бывает, когда всё летит кувырком!
А Генка с Егоровой — вот те раз! — стали не разлей вода. Маленький Генка, будто цыплёнок под крылом у наседки, теперь ходит, вцепившись в руку богатырски сложенной Егоровой. И поглядывает на всех так, словно предупреждает: «Тронь мою Ленку — будешь иметь дело со мной!» Так кто ж захочет иметь с ним дело, когда он с Егоровой? Она же за него любого отметелит! Замкнутый круг получается!
***
Глава 20. Два пирожка с повидлом
Тёма шёл из школы, лупил ботинками по рыжим листьям, и они взлетали, будто искры от костра. Небо наливалось сизой краской, как чернила в промокашке.
И тут он увидел, как за гаражами местный хулиган-переросток по прозвищу Баклажан со своим дружком Виталиком трясли за шиворот Карена, будто щенка.
— Ну, чучело гороховое, — Баклажан ухмылялся, — деньги есть? Нет? Тогда завтра с тебя — пятьдесят копеечек! Нет, лучше рубль! А то щас как тресну — мамка тебя в больнице не узнает!
— Да откуда… — Карен захлебнулся, — мне мама тридцать копеек в день на буфет даёт…
— Опа! — Баклажан засопел, как паровоз. — Значит, мои денежки сегодня ты уже слопал? Ладно, теперь каждый день двадцать копеек в мою копилку! А на оставшееся, так и быть, можешь два пирожка с повидлом себе покупать. Видишь, какой я добрый и справедливый! Я же не хочу, чтобы ты помер с голоду, иначе кто мне будет мои монетки приносить!
Виталик заржал, будто ишак, которому под хвост крапивы сунули.
Тёма аж задохнулся от возмущения:
— Отвяжитесь от него!
Баклажан обернулся, его глаза стали похожи на бильярдные шары:
— О, ещё один! Тоже без гроша? Щас проверим!
Тёма сглотнул. Формально — двое на двое. Он умел драться, и с Виталиком мог бы ещё потягаться. Но Баклажан весил, наверное, столько же, как Тёма и Карен вместе взятые, да и то, если в придачу на весы положить их набитые учебниками портфели. Так что силы были явно не равны. Но за дружбу нужно стоять горой. Тёма уже представил, как мама обрабатывает его геройские кровавые раны.
— Ну давай, пацан! — Баклажан сплюнул и стал надвигаться на Тёму.
И тут — топот! Из-за угла вылетел запыхавшийся Генка.
— Опа! — заорал Баклажан. — Да вас тут целая банда! Теперь с вас троих — пятьдесят копеек в день! Можете скидываться, как на подарок учительнице!
— Ты считать-то научись! — Тёма хмыкнул. — двадцать на три — шестьдесят!
— Во! — Баклажан обрадовался, будто двойку исправил. — Шестьдесят!
И тут… БА-БАХ! Из-за Генкиной спины выплыла Егорова.
— Баклажан, — Тёма расхрабрился, — познакомься, это Егорова! Она… э-э-э… чемпион района по самбо!
— Не района, а города, — поправила Егорова и встала в стойку, будто собиралась бросить Баклажана через плечо.
— На кладбище вам, ребятки, будет хорошо, — поддакнул Генка.
— Ну какое кладбище — успокоил хулиганов Тёма — в травмпункте йодом ссадины замажут...
Баклажан вдруг сморщился, будто его облили газировкой.
— Я… это… — замычал он, — с девчонками не воюю! Виталик, пошли! А то в кино опоздаем!
Когда они сдулись, Карен вздохнул, почесывая макушку:
— Он правда с девчонками не дерётся? Или только с Егоровой?
Егорова, ухмыляясь, потрепала его за плечо:
— Зато ты на скрипке волшебно играешь!
А Тёма вдруг подумал: «Хорошо, что Егорова не чемпионка по шахматам… А то бы нас тут всех по доске размазали!»
Ребята ещё долго возбужденно обсуждали случившееся. "Я бы Баклажана так приложил!" — уверенно восклицал Генка.
Затем Егорова хотела всех проводить, но решила, что мальчишки обидятся — мол, сами за себя постоять что ли не могут...
Все разбрелись по домам. Листья под ногами шуршали всё громче, словно аплодировали.
***
Глава 21. Парашютная вышка
Шестые и седьмые классы повели в парк — прыгать с парашютной вышки. Высота-то, между прочим, с пятиэтажный дом! Глянешь с верхней площадки вниз — душа в пятки уходит, прямо скажем, страшноватенько становится.
Инструктор провёл инструктаж. Ребята по одному лезут по железной лестнице на самый верх. Там им парашютные лямки пристёгивают — и хоп! Летишь себе вниз, ветер в ушах свистит, а ты в эти секунды — хоть и ненадолго — настоящий Икар, покоритель небес! Хотя, если разобраться, какая тут храбрость? Парашют-то над тобой уже распахнут, словно гигантский одуванчик. Даже если вздумаешь испуганно крикнуть «Мамочки!» — всё равно плавно опустишься, будто ленивый вареник в миску со сметаной.
Подошла очередь прыгать Генке. Он всё равно чуть-чуть струхнул — так, на всякий пожарный случай.
Тёма, видя это, надул щёки пучеглазой лягушкой и важно заявил:
— Знаешь, Генка, я вчера в спортмагазине слышал, как один мужик с парашютом в руках орал: «Ваши парашюты не раскрываются!»
А продавец, не моргнув глазом: «Странное дело… Вы вообще-то первый, кто вернулся пожаловаться».
Ребята заржали. А Генка аж позеленел, точно недозрелый крыжовник, и полез по лестнице наверх. Зажмурился... и сиганул вниз — кому же охота перед всем классом трусом выглядеть, особенно когда Егорова снизу пальчиком показывает и смеётся.
Только вот незадача — до земли наш Генка не долетел! Висит, как пустой рюкзак первоклашки. Значит, противовес, который регулирует плавность полёта, тяжелее Генки вместе с парашютом — вот вниз и не пускает.
Повис Генка на стропах, в воздухе застыл. И парашют над ним замер, словно задумался: «И куда мне, спрашивается, этого мальца девать? На ветку берёзы посадить? Или на облако пристроить?»
А снизу Макс уже кричит, сверкая зубами:
— Генка, смотри, не обделайся от страха! Штаны потом маме стирать!
Тут Тёма, не теряя момента, новую байку выдал, чтоб товарищ в поднебесье не скучал:
— Физрук после урока записку маме Генкиной написал: «Гену надо мыть. Гена плохо пахнет».
А та ему в ответ — каллиграфическим почерком: «Гену надо учить. Его не надо нюхать».
Ребята закатились таким хохотом, что вороны с ближайших деревьев вспорхнули. А Генка, представьте, даже не обиделся! Засмеялся так звонко, что парашют затрепетал, будто его в стиралку на отжим засунули.
— Сейчас Егорова тебе десяток котлет приволочет — проглотишь, станешь тяжелее и камнем рухнешь! — заливается Полина, держась за живот.
— Лучше торт «Наполеон»! — парирует Генка, болтая ногами в воздухе. — Или коробку эклеров!
— Не спешите меня спасать! — орал он, раскачиваясь на стропах, будто маятник в дедушкиных часах. — У нас же контрольная по математике… Я тут до пенсии провишу! Тёма, передай Марье Петровне — пусть оценку в журнал ставит, я отсюда всё вижу!
Сняли его в конце концов, как котёнка с ёлки. Инструктор, пряча улыбку в усах, строго сказал:
— Запомни, орёл: кашу надо лопать, а не в тарелке ковырять! А то тебя и правда в стратосферу унесёт — будешь там вместо спутника кружить!
Глава 22. Урок вьетнамского
Новый учитель вошёл в класс не спеша, поправил очки и улыбнулся так тепло, будто за окном расцвели ромашки. На столе у него стоял старый глобус — весь потёртый, словно его катали с горки.
— Здравствуйте, юные исследователи! — сказал он, поглаживая глобус ладонью. — Надеюсь, сегодня мы вместе отыщем на карте Гондурас. А пока давайте знакомиться: меня зовут Михаил Михайлович. А по вашим хитреньким лицам вижу: сарафанное радио уже нашептало про мою фамилию. Ну-ка, выкладывайте, какие смешные прозвища придумали!
Лисицына аж под парту нырнула:
— Откуда вы знаете?!
— Да меня с пелёнок дразнили! — учитель весело ухмыльнулся. — Я закалённый! А сейчас конкурс объявляю: кто придумает кличку, которой меня ещё не обзывали, — тому пятёрка в журнал!
Класс замер. Все думают — подвох! Сейчас чего-то не то ляпнешь — и тут же вызовут родителей, как мартышек в цирк.
А географ лукаво:
— Не стесняйтесь! Это разминка перед историей про Колумба. Он, между прочим, Америку открыл, а думал — Индию! Как первоклассник, который в буфет за коврижкой ходил, а попал в гардероб!
Ребята захихикали. А учитель подначивает:
— Нуу? Или вы к доске больше любите?
Тут Карен руку тянет, и так неуверенно:
— Ботинкин!
— Уже было! — географ махнул рукой. — Полуботинкиным хоть назови!
Класс как рванёт! Полина с задней парты:
— Тапочкин!
— Ближе! — Но чаще Тапкиным дразнили.
Егорова сквозь смех:
— Туфелькин!
— Это больше бабушкам подходит! — учитель носом сморщил.
Тут уж понеслось! Ребята как сорвутся:
— Сапожников!
— Кедов!
— Каблуков!
— Стелькин!
— Босоножкин!
Учитель только успевает отбиваться: «Было!», «Слышал!», «Браво, но мимо!».
— Последний шанс! — учитель на Тёму пальцем ткнул.
Тот вспомнил свои вьетнамки для бассейна и выпалил:
— Вьетнамкин!
Михаил Михайлович аж подпрыгнул:
— Гениально! Географично! Победил! Только пятёрку позже поставлю — за рассказ про вьетнамские муссоны!
— Нечестно! — буркнул Тёма. — За шутку домашкой наказали!
А Карен, глазами хлопая:
— А вы фамилию не хотели сменить?
Учитель вдруг серьёзный стал:
— Никогда! Отец мой с этой фамилией до Берлина дошёл, чтоб вы карты не путали. Зовите меня "за глаза" географом. Или, на крайняк, — Михал Михалычем! А про шлёп… то есть — про фамилию — ни-ни!
И представьте — сработало! Да, чуть не забыл — фамилия у него была — Шлёпанцев. А позже в школе появилась учительница пения Тараканова — но как её прозвали, я вам не скажу.
***
Глава 23. Музыкальные страдания
Алла Аркадьевна Тараканова оказалась классной училкой! Рассказывала про музыку так, что все рты разевали. Оказывается, песенку про Антошку-лентяя списали с реального двоечника. А уж она Тёму жалела — ну нет у парня ни слуха, ни голоса, хоть тресни. «Пой, — говорит, — но тихонечко, как мышь в валенке!»
К концу учебного года Алла Аркадьевна решила: будет концерт-экзамен! Разделила класс на группы — пойте, что хотите, хоть «Во поле берёза стояла » наоборот. Вот, кстати, сами попробуйте — " Аляотсазёребелопов" получится...
Актовый зал замер. Первые номера прошли сносно — учительница одобрительно кивала.
Вышел изображавший волка Вадик с «козлятами». Только вместо семерых — двое, словно волк остальных ещё до звонка сжевал. Да не в числе дело! Кто ж догадался, что у «волка» фамилия Козлов, а у «козлят» — Волкова да Лисицына?
Хохот стоял — кресла ходуном ходили! Вадик вытягивал морду и выводил хрипло:
— Отворите, мамаша! Я голодная как зверь! Па-бу-ду-ба-ба!
А «козлята» ему в нос:
— Ты фальшивишь, толстый! Мама не так орёт!
Потом Тёма с Полиной выкатились — лиса Алиса и кот Базилио. Полина — звонко, чистым голоском:
— Пока живут на свете хвастуны…
А Тёма, вместо того чтобы губами шевелить, давай горланить:
— Ляп-топ-ду-ду-ду! Лай-лай, как собака!
И несёт чепуху, хоть припев кончился сто лет назад. Полина ему — шлёп по маковке! Помогло.
Апофеоз — Генка с Егоровой. Генка — малявка, а орёт так, что на соседней улице слышно:
— Увезу тебя я в тундру, к седым снегам-а-ам!
А Егорова — богатырша, подхватывает:
— Помчимся на оленях утром ра-а-анним!
Будто сама в упряжку впряглась! Везёт Генку в сторону солнечного сияния, аж унты скрипят!
Тут все артисты — волки, коты, лисы — давай плясать вприсядку! Даже группа в кокошниках с ложками примкнула — тундру с ярмаркой перепутали! Алла Аркадьевна хохотала, пуговицы на кофте дрожали:
— Все молодцы!
А пыль с бархатных штор кружилась под потолком — сама музыка, видать, от смеха чихала.
***
Глава 24. Теория относительности
Тёма поклялся пацанам, что в субботу рванет на дачу, а следующим утром они вместе отправятся на рыбалку. Уже видел, как удочки у забора скучают, а речка шепчет сквозь ольху: «Тёма-а, тут под корягой — окунь! С палец, не меньше!» Да и вечерний костёр манил чудесами: картошка в фольге от «Алёнки» печется, будто золотой слиток из сказочной печи.
Собирался ехать на утренней электричке, да Макс вцепился, как репейник: «Ты чего, Тёма! Футбольный матч сегодня принципиальный! С этими соседскими — жизнь не жизнь, пока не победим!» Пришлось остаться. Тёма вогнал четыре мяча — прямо в историю! А потом... Потом пошло-поехало: мороженое в парке, велосипед Карена, который чинить — всё равно что головоломку собирать, да кино — "Смерть под парусом" на вечернем сеансе.
Да, еще травили анекдоты. Каждый рассказчик, как водится, смеялся громче всех. Макс от своего аж похрюкивал:
"Учительница:
— Дети, крот съедает каждый день столько пищи, сколько весит сам.
Вовочка:
— Но откуда крот знает, сколько он весит?"
Тёма не остался в долгу:
"Загадка.
- У кого 2 серые и 2 коричневые ноги?
- У слона при поносе."
Если бы он знал, что напрасно смеялся и над аппетитом крота, и над невезучим слоном...
В итоге Тёма едва успел втиснуться в последнюю электричку. Уселся на скрипучую лавку, глядел в окно, а стук колёс бубнил: «Че-бу-рек! Че-бу-рек! Че-бу-рек!» — ровно как те три штуки, что он слопал на вокзале. И вот тут-то всё началось. Живот скрутило так, будто внутри завелся злобный гном с гаечным ключом.
В электричке туалеты — только в первом и последнем вагонах. Тёма рванул вперёд, перепрыгивая через чемоданы и бабулькины сумки. В первом — табличка «Не работает» ухмыльнулась ему ржавой буквой «Н». Пришлось скакать назад. А там — очередь! Длиннее, чем хвост кометы! Старушка в платочке вздохнула: «Ну что, пропустим хлопца?» Пузатый дядя фыркнул: «У меня тоже революция в животе!» Женщина с ребёнком добавила: «А мой Петя щас… ну вы поняли».
— А кому туда попасть важнее? — задумчиво пробормотала старушка.
— Продолжительность минуты зависит от того, по какую сторону двери в туалет ты находишься - философски подметил пузач, будто объяснял теорию относительности, и протиснулся в освободившийся туалет.
Чистоту Тёминых штанов спасла остановка. Он вылетел из вагона, как пробка, и помчался к вокзальному туалету. Свободная кабинка! Облегчение было таким, будто он сбросил с плеч гирю в сто пудов. Но радость — штука недолгая. Осознал: попал в ловушку. Либо ждать утреннюю электричку, либо топать семь километров пешком.
«За час добегу!» — решил Тёма. Но дождь начал хлестать, словно из ведра, ветер свистел под курткой, а луна ухмылялась, как злобный колдун. Когда, наконец, Тема добрался до посёлка, дорогу преградила два здоровенных бродячих пса. Тёма сперва попытался взять их лаской: «Эй, свой же я, свой!» Но псы почему-то не поверили ему. Один тут же вцепился в штанину — р-р-раз! — и вот уже лохмотья треплются. Второй готовился прыгнуть, как из кустов выскочил седой Ерошка и га;вкнул так, что матёрые псы вдруг сразу отстали. Испугались? Или из уважения к Ерошимому возрасту.
Откуда ты? — обомлел Тёма. — Ты же на подстилке дома дрыхнешь!
А Ерошка будто ответил взглядом: «Я ж тебя с пелёнок опекаю! Кто, если не я?»
И тут Тёма понял — побеждает не тот кто больше, а у кого храброе сердце.
***
Глава 25. Новичок
Вчера схоронили Ерошку. Тёма проплакал всю ночь, уткнувшись в подушку так крепко, что к утру на щеке отпечатался узор от наволочки. «Как же так? — думал он, сжимая краешек одеяла, будто хотел выжать из него ответ. — Ерошка-то всего на два года старше меня. Я ещё ребёнок, а он… умер от старости? Нечестно!» Мальчику казалось, будто время сыграло злую шутку — словно кто-то невидимый перепутал песочные часы, отмеряющие собачий и человечий век. И почему друзьям положено расставаться так рано?
Вспомнился ему Полинин рассказ — про пёсика Фикуса, волшебный пирог да ребят, которые то враз старели, а потом снова превращались в малышей. «А если бы Ерошка откусил кусочек? — мелькнуло у Тёмы, и он даже привстал на кровати, будто хотел побежать искать тот самый пирог. — Тогда б он сейчас гонял за воробьями, как щенок!» Но в той сказке лакомства хватило только на одного. Полина тогда решила спасти пса… Может, и правда, где-то в старом шкафу или под диваном завалялся волшебный крошка? Хоть с горошину?
Собаки, рассуждал Тёма, в отличие от людей, не боятся времени. Они просто живут, зная, что каждое «сейчас» и есть волшебство. Греются на солнышке, гоняются за мухами и даже седина на их морде — не печаль, а просто ещё один оттенок шерсти.
А люди вечно торопятся, боятся опоздать… Вот Ерошка точно никуда не опаздывал. Особенно — к обеду. Стоило маме достать сковородку, как он уже сидел у кухонного порога, серьёзно помахивая хвостом, словно проверял: «А не забыли ли про суп?»
Утром мама, гладя сына по взъерошенным волосам, осторожно предложила, боясь разбудить спящее горе:
— Может, позже заведём другую собачку?
— Д-другую?! — Тёма снова расплакался, и слёзы закапали на полосатый пижамный рукав. — Мне н-нужен т-только Ерошка!
Забился в комнату, будто ёжик в листве, и принялся перебирать старые игрушки: вот погремушка со следами Ерошкиных зубов — ещё тогда, когда Тёма был грудничком в колыбельке. Вот потрёпанный мячик, который пёс таскал в пасти, когда мальчик учился ходить, держась за его ошейник, как за перила. А на полке — палочка с речки, высохшая и шершавая, словно ветка древнего дерева. Сколько раз Ерошка её из воды доставал!
Ребята звали играть в футбол, но Тёма покачал головой. Даже мамины плюшки с вишней, подрумяненные и дымящиеся, проигнорировал — случай неслыханный!
Вечером Тёма пошел выносить мусор. Возле помойки что-то зашевелилось. Он присмотрелся — грязный комочек дрожал, тоненько скулил, словно наигрывал грустную мелодию на дудочке.
— Ты чей? — присел мальчик, и щенок лизнул ему нос.
— Совсем как дворянин! — сквозь слёзы рассмеялся Тёма, разглядывая торчащие уши-лопухи и пятно на боку, похожее на кляксу.
Дома мама ахнула, увидев гостя:
— Тёма, мы же…
— Он один! Совсем один! — перебил сын, прижимая щенка к груди так, что тот чихнул от натиска. — И подстилка уже есть! Ерошкина…
Папа, услышав шум, вышел из кабинета, почесал затылок, прищурился, будто рассматривал редкую бабочку:
— Порода… Гм. Лайка с таксой? Или гончая с диванной подушкой?
— Лишь бы не слон, — мама вздохнула, но рука сама потянулась погладить рыжую шёрстку, будто гладила облако. — А то мы его не прокормим!
— Прокорми-прокормим! — Из бабушкиной пенсии! — закричала выбежавшая из детской Олька и, встав на четвереньки, превратившись в резвую лисичку, попыталась поиграть с псом в перегонки.
— Хорошо, что бабушка на даче и об этом пока ничего не знает, — улыбнулась мама, поправляя фартук.
А щенок, почуяв своих, юркнул под кровать и вытащил оттуда истрёпанную пищалку — Ерошкину реликвию, прожеванную до дыр.
— Наследник! — подмигнул папа — Только Ерошка до трёх считать умел, а этого до пяти выучим!
— Фикусом назовём! — выпалил Тёма, и все засмеялись, будто в комнату влетел весёлый ветер.
Рыжий комочек, свернувшись калачиком, улёгся на старую подстилку. Тёма вдруг представил, что где-то далеко, за облаками, Ерошка тихонько тявкнул, довольный. Мол, ладно, человечек. Присматривай за новичком… А я пока тут в солнечных лучах поваляюсь, да погрею косточки.
***
Глава 26. Сотрясение мозга.
Учёба Тёме давалась легко, но домашку он обходил стороной, как кот лужи.
Как хорошо, если бы её вообще не задавали. Как на физ-ре!
В спортзале он ловко кувыркался и прыгал через козла, обезьянкой лазал по канату.
А вот геометрия висела на нём, будто гиря на воздушном шарике. То ли учительница Людмила Семёновна с ним характерами не сошлась — юмору у неё, как у линейки! — то ли сам валандался...
— А помнишь, как ты кнопку на её стул подложил? — мама лукаво прищурилась, разглядывая двойку в дневнике.
— Да я ж не подкладывал! — вспыхнул Тёма. — Меня бы за это из школы отчислили. Эта кнопка там сама оказалась. Случайно.
— Зато ржал громче паровоза, когда учительница подпрыгнула! — не отставала мама, стуча ложкой по кастрюле. — Мне всё мама Макса пересказала.
— А она откуда узнала? — удивился Тёма.
— Догадайся с трёх раз!
— Предатель! — буркнул Тёма и продолжил: — Не ржал я, а... хихикал культурно!
Бабушка философски заметила:
— Кто геометрию знает, тот и пирог ровно разрежет!
Папа, вспомнив школьные годы, добавил:
— Углы бывают острые, как нос у Пиноккио, тупые, как валенки, и прямые, как бабушкины инструкции.
А мама вдруг рассмеялась:
— А ещё кривые — как те обои в прихожей!
Тут все заулыбались — эти обои они переклеивали три раза, но они всё равно висели волнами, будто речка на рисунке.
А потом Тёма с мальчишками играл во дворе в догонялки. Удирая от Карена, он перепрыгнул через забор, да железная перекладина вдруг — цап! — зацепила подмётку. Кувыркнулся он через голову, замахал руками, как мельница крыльями, и — бух! — сильно ударился башкой об асфальт. Так трёхануло! В глазах засверкали звёздочки.
— Ого-го! Череп цел? — обступили его ребята.
В травмпункте доктор пошутил:
— Мозги встряхнул — теперь гением станешь, как поэт Пастернак, который начал писать стихи после того, как с лошади навернулся!
— Я и без падений стихи не хуже вашего Пастернака сочиняю, — скромно отметил Тёма. — Зачем мне для этого собственной головой рисковать!
А через неделю Тёма вдруг понял, что треугольники и циркули — это же интересно! Задачи решались сами собой, будто орешки щёлкались.
— Это как в сказке! — сказала мама. — Упал — и умнее стал!
— Да я и раньше умный был! — надулся Тёма. — Просто… лень было!
И добавил:
— Пойду помогу Максу — тресну его учебником математики по башке. Вдруг и он свою двойку исправит… и секретики выдавать перестанет.
Глава 27. Человеки
Седьмой "А" приготовился бежать лыжный кросс.
Физрук как заорёт:
— Все должны пробежать три километра! Кто с дистанции сойдёт — зачёт мимо!
Тёма тут же подмигнул Полине:
— Давай срежем!
— И они потихоньку шмыгнули в лес.
— Здесь ближе! — Полина ткнула лыжной палкой в чащу.
— Точно? — засомневался Тёма.
— Ещё как! — соврала Полина и зачем-то зажмурилась.
Снег повалил так густо, что следы ребят исчезли, будто их стёрли промокашкой. Через полчаса ёлки стали похожи друг на друга, как пуговицы на пальто, а под ногами хлюпало, словно в тарелке с манной кашей.
— Зря мы срезали… — Полина надула щёки— Куда теперь?
Вдруг Тёма споткнулся о что-то мягкое.
— Смотри! — ахнул он.
В сугробе лежал дядька. Борода в сосульках, пальто в пятнах. А из снега торчала пустая бутылка.
— Живой? — шепнула Полина, потрогала его варежкой и тут же отдернула руку, будто обожглась.
— Дышит! — Тёма наклонился, а дядька заскрипел, как старый диван.
— Похож на Деда Мороза, — сказала Полина, — только без подарков и… ну, выпивший. К соседским малышам такой в прошлом году приходил! Только тот был в красном халате и конфеты раздавал.
— Нет, это точно не Дед Мороз, — вздохнул Тёма. — И Снегурочки не видать.
— И что мы будем с ним делать? — грустно спросила Полина.
— Нельзя бросать!
— Да он, может, просто спит! — запротестовала Полина.
— Замёрзнет! Как пельмень в морозилке.
— Мы сами как пельмени! Заблудившиеся.
— А вдруг это чей-то папа? — не сдавался Тёма. — Например, дядя Вася из пятого подъезда? Он тоже часто пьяненький по улицам ходит и в сугробах заснуть наровит.
Попытка поднять мужчину превратилась в комичный танец: ребята тянули его за рукава, будто пытались выиграть перетягивание каната.
— Эх, Егорову бы сюда, — выдохнул Тёма. — Она его шутя на руках унесла бы!
В итоге Полина побежала за помощью, а Тёма остался «сторожить» дядьку. Хотя чего его сторожить, его разве украсть могут?
Чтобы взбодрить страдальца, Тёма стал травить веселые истории про лыжников, заблудившихся в зимнем лесу, но они быстро иссякли. К тому же, тот, к кому они были обращены, никак не реагировал, только постанывал. Тогда Тёма решил перейти на более знакомую "охраняемому" тематику, пересказав услышанный от взрослых анекдот: "Алло! Здравствуйте! Это телефон помощи алкоголикам?
— Да.
— Скажите, как делать коктейль "Белый медведь"?
— Белый медведь? Никогда не пробовал… — вдруг ожил "охраняемый".
— Ничего, у вас всё впереди! — подбодрил Тёма.
Полина вернулась с физруком, лицо которого изображало явное раздражение.
— Снегирёв, вы совсем обалдели, я хотел уже милицию звать на ваши поиски! — заворчал он, но тут заметил лежащего в сугробе и аж подпрыгнул. — Это ещё кто?!
— Спасали! — выпалила Полина.
— От мороза и… вредных привычек! — добавил Тёма.
Обратно физрук тащил дядьку через сугробы, как куль с углем, а Тёма с Полиной семенили следом.
— Держитесь! — кричала Полина. — Вас сейчас чаем с лимоном напоят!
Когда «скорая», дребезжа, увезла «Деда Мороза», физрук надулся:
— Зачёт… — бухнул он, — ставлю. Но на следующий кросс… — тут он запнулся, будто язык проглотил, — даже не приходите!
— А за что зачёт-то? — удивилась Полина.
Физрук хлопнул себя по коленкам.
— За то, что вы не просто лыжники, а…Человеки! — рявкнул он и зашагал прочь, оставляя за собой следы, похожие на медвежьи.
***
Глава 28. Неотправленное письмо.
Осеннее солнце швырялось золотыми монетками в клёны, а те, шурша, сбрасывали их прямо на школьный двор.
Тёма, переступив порог после каникул, вдруг понял: школа стала ему родной, как старый велосипед с потертым седлом…
Он озирался, выискивая знакомые рожицы, и мысленно рисовал, как Полина ворвётся в коридор, топая кедами. Ту самую Полину, что три месяца пропадала в пионерлагере.
И вдруг — она. Тёму будто ветром прижало к окну.
— Привет, Полина! Думал, тебя медведи в лесу съели.
— Медведи? — Полина фыркнула, доставая из рюкзака сосновую шишку размером с кулак. — Это я их гоняла! Вон, трофей привезла — для нашего "уголка природы".
На уроке литературы Тёма устроил наблюдение за соседкой по парте. Носик веснушчатый, как яичница-болтунья. А глаза — не просто серые, а как лужи после дождя, где тонет небо и иногда плавает бумажный кораблик. А потом он опустил взгляд немного ниже и заметил, как ее школьное платье теперь подчёркивало внезапно появившиеся изгибы...
Процесс любования прервала учительница литературы : "Снегирев! Хватит на Синичкину пялиться! Ты у нас Наташу Ростову в "Войне и мире" нашёл?!" Класс загрохотал.
— "Войну и Мир" мы в только следующем году будем проходить — буркнул Тема.
— А откуда тогда про Ростову знаешь? - выкрикнул Макс.
— В кино видел!
— И кто, по-твоему, красивее? — ехидно спросила Егорова.
— Это же очевидно — неопределенно-хитро выдохнул Тёма...
Вечером, валяясь на кровати, он вдруг понял: взрослеть — это не когда штаны становятся короче. Это когда лучшая подруга, с которой ты в зоопарке на макак корчил рожи, вдруг заставляет сердце колотиться, будто ты пробежал стометровку с портфелем в зубах.
Он схватил ручку и нацарапал:
«Полинка-медвежатница! Если б я был мушкетёром, дрался бы за место за твоей партой.
Но я автоматически это право получил в первом классе, и то только потому, что мне повезло до этого познакомиться с тобой в зоопарке. И мы уже тогда стали друзьями — и всегда защищали друг друга.
Все дразнят нас женихом и невестой. Раньше мы им носы показывали, а теперь я вдруг подумал: а если я тебя на руках понесу? Обещаю, если я тебя вдруг уроню, то не головой вниз! Чтобы у тебя не случилось сотрясение мозга. Как у меня, помнишь? А-то вдруг ты так трахнешься башкой, что тут же начнешь дружить с Вадиком. Я этого не переживу. Шучу, конечно.
Скажи честно — а я тебе нравлюсь? Не как друг, который даёт списывать, а как… Ну, как Барбосик, который за тобой везде бегает! Только я не буду грызть твои кеды, честно.
P.S. Если захочешь гулять "по-взрослому" — я всегда готов. Как пионер!
Письмо так и застряло в учебнике биологии. Лягушка с картинки подмигивала, будто знала: однажды Тёма грохнется с парты, книга упадёт, а листок вылетит прямо к ногам Полины…
Глава 29. На пионерском расстоянии
Тётя Ира, мама Полины, которая день за днём считала нити и клубки на ткацкой фабрике, снова выцарапала для дочки путёвку в ведомственный лагерь «Звездочка»! Но Полина упёрлась:
— Одна ни за что не поеду! Хочу с Тёмой!
— Да где ж Теме путёвку раздобыть? — ахнула тётя Ира, будто услышала про полёт на Луну. — У него ж на фабрике никто из родни не числится!
Пришлось пуститься на хитрость. Папу Тёмы попросили изобразить на стенах фабричного Дом Культуры тамошних работниц. Правда, он сперва долго ворчал:
— Неохота мне рисовать этих трепальщиц, гребнечесальщиц…
— Трепальщицы — это те, кто треплется без умолку? — предположил Тёма.
— А чесальщицы — которые чешутся с утра до ночи! —фыркнул папа, махнул кистью и сдался. Так Тёма заполучил заветную путёвку.
В автобусе горланили «Орлёнка» и «Антошку» до хрипоты. Тёма фальшивил так отчаянно, будто ворона вступила в схватку с пианино. Полина даже уши заткнула, но песня всё равно пробивалась сквозь заслон.
В лагере Полину встречали как родную — все помнили её с прошлых смен. Тёма же, новичок, моментально стал героем: сначала всадил мяч в ворота так, что вратарь застыл как памятник, потом на спор умял зараз аж пять порций макарон по флотски, облизывав тарелку до блеска. А слава его достигла небес, когда на волейбольном турнире он шарахнул мячом с такой силой, а тот угодил прямиком в лоб директрисе. Конечно же, ненароком!
Но настоящий триумф случился на «Весёлых стартах». Тёму поставили бегать с яйцом на ложке. Он рванул, как ракета, да споткнулся о собственные шнурки. Яйцо взмыло вверх, будто его подбросила невидимая рука, и шлёпнулось на макушку — не поверите — директрисы, растекшись золотистой лужей по её строгой причёске.
— Совершенно случайно! — клялся Тёма, но вожатые только качали головами, пряча улыбки.
Вечером в клубе крутили «Неуловимых мстителей». В самый напряжённый момент тишину разорвал громкий звук, будто лопнула шина.
— Снегирёв, опять твоя ария несварения! — не выдержала директриса.
— Да я не при чём! — начал оправдываться Тёма, но тут из дальнего угла донёсся новый «аккорд».
— Ура! — завопил Тёма, подпрыгивая на скамейке. — Залп в честь моей невиновности!
На танцах под быстрые ритмы все дрыгались, как марионетки на верёвочках, и смешно двигали попами. Пары, решившиеся на «медляки», держались друг от друга на расстоянии вытянутой руки, утыкаясь взглядами в потолок. Но Тёма, нарушив все пионерские законы, обнял Полину за талию так, будто собирался вальсировать на балу.
— Снегирёв, руки на плечи! — зашипела вожатая, будто разъярённая гусыня.
— Завидует, — хихикнула Полина и специально прижалась к партнеру...
Летняя смена была мигом проглочена, как вкусный вареник с вишней.
В последнюю ночь пацаны прокрались в девчачий корпус и разукрасили спящих зубной пастой. Удивительно, но никто даже не проснулся! Это было мастерство, передаваемое в "Звездочке" из поколения в поколение по мальчиковой линии.
Утром Полина, увидев в зеркале измазанное лицо, лишь вздохнула.
— Мужское внимание всегда лестно, — сказала она Тёме после завтрака, игриво подмигнув. — Но ты бы ещё усы мне дорисовал!
— Отличная мысль! — оживился Тёма. — Я как раз обожаю усатых красавиц…
— А я-то думала, — прищурилась Полина, — что для тебя других красавиц не существует, кроме одной...
А Тёма покраснел, как пионерский галстук.
И вдруг, не закрывая глаз, поцеловал Полину прямо в губы. По настоящему.
***
Глава 30. "Тридцать лет спустя"
Бывший пионерский лагерь «Звёздочка» встретил их как старый плюшевый мишка — потёртый, с оторванной лапой, но всё ещё улыбающийся. Ворота скрипели, словно жаловались: "Ну наконец-то! Где вы шлялись тридцать лет?"
Тёма заглянул в щель железных ворот проходной. Потом, приподняв ржавую цепь, подумал: «Замок — это ведь тоже память. Только запертая».
Полина, прищурившись, окинула забор взглядом, каким в детстве измеряла высоту яблонь за столовой.
— Перелезем, — заявила она так же решительно, как когда-то звала его в поход за малиной. — Без вопросов.
У медпункта гипсовый горнист махал им обломком горна, словно говорил: "А я вас помню! Вы же те самые, что сковородку на костре прожгли!"
— А где барабанщик? — оглянулась Полина.
— Наверное, сбежал, — постучал Тёма по пустому пьедесталу. — Или женился на скульптуре из парка культуры.
В столовой загадочно пробивался давний дух макарон по-флотски. А под столом нашлась конфетная обёртка 1978 года — может, её оставили специально, как капсулу времени.
— Закроешь глаза — и вот они: грохот подносов, драка за сладкие пончики … — Тёма провёл пальцем по пыльному столу. — А тут твоё стихотворение: «Пионерский галстук — алый парус…»
— Нет! — Полина улыбнулась — Это ты сочинил, когда мы прятались от дождя. А я тогда мечтала о вишнёвом компоте…
— А я — о сухарях, что сушились на батарее вперемешку с носками!
— Ну, это в палате у мальчишек. Мы сушили их отдельно!
— А ещё я мечтал о джинсах «Монтана» и твоём поцелуе, — признался Тёма.
— Джинсы всё ещё на первом месте?
— Наравне с компотом…
Они рассмеялись.
У рояля с клавишами, похожими на кривые зубы, Полина вдруг закружилась.
— Ты тогда наступил мне на ногу.
— Не наступил — обозначил границы. Так пёс метит столбики.
— И до сих пор рычишь на других кобелей.
Озеро, когда-то звонкое, теперь дремало, свернувшись лужицей.
Полина швырнула камушек:
— Юлька хочет тату — звезду на лопатке.
— Ну дочка дает! — Тёма кивнул. Их «Звёздочка» теперь была татуировкой на коже времени — потускневшей, но не стёршейся.
Возвращались молча.
Машина ждала у дороги, терпеливая, как ослик, который продолжает верить в морковку.
— Ещё приедем? — Полина обернулась.
— А мы и не уезжали.
Лагерь, как часть детства, остался их вторым дыханием — невидимым, но тёплым, как воздух между ладонями, сложенными домиком над пламенем прошлого.
Где-то в кустах застрекотала сорока — новая вожатая начинала вечернюю линейку.
