Глава 3. Сбоку от святого Эгидия
Каждая настоящая страна в дни войны, в годины социальных потрясений или свалившихся на её долю природных катаклизмов всегда ищет точку опоры, стержень, идеологический цемент, связывающий воедино всё общество, маленьких людей-кирпичиков в непробиваемую стену. И как бы не долбили боги из артиллерии небес, как бы не обстреливали враги из земных орудий, если есть связующие скобы, идеологический быстротвердеющий раствор, тут же появляются ловкие каменщики, заделывают бреши новыми кирпичами, и так может продолжаться годами и десятилетиями, такое государство, особенно если есть ресурсы и природные и людские, свалить себе под ноги тяжело. День и ночь из всех рупоров горнорудной республики разного рода патриоты, историки и просто пропагандисты лили нескончаемый поток проклятий на коварных врагов, напоминая, что именно они, люди горнорудной республики, были первыми завоевателями Терры-три, именно они терпели невзгоды и бедствия первых лет освоения. А уж потом появились тут всякие, кто теперь претендует на «наше кровное», те, кто хотят лишить республиканцев свободы, истории, гордости, языка, достатка и прочего, прочего, прочего… Доля правды в этих речах несомненно была. Но с противоположной стороны тоже была своя правда. И никто, несмотря на кровопролитную и затяжную войну, общей правды искать не хотел. Пока что хватало и кирпичиков, и каменщиков, и раствора.
И все призывали Бога в свидетели своей правоты. А где Бог, там и церковь. А где церковь, там и священники. А где священники, там и храмы. И нет ничего более убедительного в плане надежды на лучшее, на победу, чем затевать что-либо пусть бестолковое, но помпезное, скажем, какую-нибудь стройку, в то время, как дела идут не лучшим образом, пуская пыль в глаза врагам и собственному народу.
Руководствуясь ли этими принципами по собственному разумению, или получив директиву из столицы, но на третий год войны мэрия Чектауна взяла и затеяла расширение и реставрацию главного городского собора – Базилики святого Эгидия., покровителя всех раненных и преследуемых. Стройка шла ни шатко ни валко по причине текучки личного состава строителей, коих то и дело рекруты в массовом порядке благословляли на фронт, дабы в лучшем случае пополнить ряды нуждавшихся в защите святого, а в худшем – просто сгинуть в окопах Чёрных Холмов. Но прошедшей зимой стройку возглавил новый настоятель – преподобный Флориан. Он уговорил руководство епархии, не бедной, надо сказать епархии, купить два строительных принтера, которые за три недели возвели шесть просторных бараков. В пяти из них, что стояли через поляну от базилики, на склоне, ведущим к реке, были поселены двадцать семей многодетных беженцев, выбранных по принципу того, что в них было много детей мужского пола, достаточно взрослых для работы подмастерьями. Кроме того, отцы таких многодетных семей призыву не подлежали. Новые поселенцы были рады тому, что, пускай за мизерную оплату труда деньгами, они за счёт церкви и подаяний прихожан всегда были накормлены, одеты и обуты. Таким образом, преподобный Флориан оживил стройку и заслужил репутацию деловитого попа в руководстве церкви.
В республике духовной жизнью заправляла Новая Евангилистическая Христианская Церковь, протестантское учение, исповедовавшее, понятное дело, нехцианство. С Евангилием и Христом тут всё было понятно, а вот провозглашаемая новизна учения заключалась в том, что нехциане исповедовали божественное всепрощение. Нет, они, разумеется, категорически осуждали и все смертные грехи, и кучу грехов попроще, но истово верили, что даже самые лютые грешники, определённые в ад, будут пребывать там не вечно, а временно, пусть даже и столетия, дожидаясь апелляционного божьего суда, коий рано или поздно простит нерадивые души и позволит им пребывать в раю, или хотя бы в чистилище. Параметры, по которым определяли кому куда, были основными темами прений нехцианских богословов, что носили одежды коричневого цвета разных оттенков, в соответствии занимаемого места в иерархии..
Дабы быть ближе к народу и пастве, преподобный Флориан шестой дом, улучшенной планировки, с медной крышей и затейливыми окошками с тонкой работы кованными решётками, возвёл для своей семьи. А надо сказать, что нехцианские священники целибат не одобряли, семьи имели большие, дружные, с довольно доброжелательными отношениями между домочадцами, где часто всем верховодили матушки. Так вот, дом преподобного окнами фасада выходил на площадь и, по задумке, впоследствии должен был стать скромным флигельком собора.
Именно в этот особнячок и был препровождён Койт, как вы уже догадались, самим отцом Флорианом.
Когда парочка поднялась на крыльцо, преподобный трижды перекрестился и трижды же поклонился. Он глянул на Койта, очевидно думая побудить его повторить вслед за собой положенные жесты богопочитания, но Койт в женской одежде мог оскорбить сиё действо, поэтому ограничился просто лёгким пинком со словами:
- Пожалуйте в нашу обитель, отпрыск безбожный…
Вот так Койт, сам того не желая, начав день в сыром убежище, по вине ли святого провидения, а может по прихоти вырвавшегося на волю бесёнка, ближе к полудню оказался в лоне святой церкви, да не просто в какой-нибудь богадельне, а в жилище иерарха.
Дом начинался с передней и лестницы, ведущей на второй этаж. Лестница была винтовая, чугунная, довольно узкая. Узкая настолько, что Койту даже было интересно поглядеть, как его спаситель сумел бы по ней подняться. Впрочем, Койт тут же понял, что подниматься по лестнице было совсем необязательно, так как рядом с ней виднелись явно створки лифта. Слева в переднюю вела двухстворчатая дверь, а справа, вдоль двух окон, шёл короткий коридор с одной боковой дверью и дверью в конце коридора. Священник набрал в грудь воздух, будто бык, что вот-вот замычит на всю округу, но неожиданно ласково и тонко заголосил:
- Матушка Эмма! Вы нам тут нужны… Матушка Эмма.
Громко цокая каблучками, по винтовой лестнице быстро спустилась заранее встревоженная немолодая женщина в коричневом же длинном платье.
- Смотрите матушка, какого пролетавшего мимо херувимчика я тут поймал для Аркадия…
Матушка, увидев Койта в платье и шляпке, похоже, была готова одновременно рухнуть в обмороке и разорвать прибывшую парочку на клочки:
- Ваше преподобие! Ну ладно там с херувимчиком… Но на кой ляд на этом крысёнке лучшее платье Инги.
- Иначе мне не удалось бы его быстро сюда доставить. Похоже, на этого херувимчика имели виды представители доблестной полиции.
- Я думаю, преподобный, вы во мгновение ока договорились бы с хлыстами, чтобы они оставили этого ребёнка вам. Вместо этого вы затеяли глупый маскарад, испоганили лучшее платье дочери… - Матушка приближалась, и Койт невольно сделал шаг назад, будто прячась за спасителем, а Эмма продолжала. – Я буквально вижу, как шевелиться это дорогущее, натурального хлопка платье от живности, которую носит этот крысёныш. Мне придётся стирать его в режиме кипячения, и краски поползут…
- А вы стирайте мылом в холодной воде, никакой живности на мне нету, и я не крысёныш, а мышонок, - дерзко отозвался Койт из-за спины священника.
- Подумать только, - почти закричала Эмма, - он ещё смеет подавать голос. А вы, преподобный отец Флориан, хоть и прожили со мной добрых три десятка лет, продолжаете поражать меня способностью совершать невразумительные поступки…
- Матушка, давайте не будем выяснять отношение в присутствии вот этого, - преподобный вытолкнул Койта к центру передней. – Вы посмотрите на выражение его лица, на его фигуру и пронзительный взгляд. Это именно тот типаж, что Аркадий ищет для херувима битых две недели.
- Ваш Аркадий много о себе думает, - фыркнула Эмма, - и какую же я могу тут разглядеть фигуру, когда мальчик в платье.. Святые апостолы… В лучшем платье Инги.
- Посмотрите сами, матушка, - отец Флориан сбросил с Койта шляпку и потянул было платье вверх, желая разоблачить мальчишку прямо здесь же, в передней, но Эмма закричала:
- Нет! Нет, не трясите здесь! В нашем доме этот мальчик окажется только через ванную! – и она показала длинным указательным пальцем правой руки на дверь в конце коридора.
- Но послушай, Эмма, - преподобный неожиданно перешёл на «ты», - ребёнку сперва надо хотя бы дать хоть что-нибудь перекусить.
- Знаете что, преподобный, - Эмма на «ты» переходить не желала, - этот ребёнок за свою жизнь голодал достаточно, и может ещё полчаса потерпеть, и принять пищу в чистом виде…
Койт послушно пошёл в указанном направлении. Но в коридоре он обернулся:
- Спасибо вам, Флориан…
- Для тебя он преподобный Флориан, и никак иначе, - строго сказала матушка, провожая Койта в ванную, с таким видом, будто вела его на эшафот.
Ванная была светлым помещением. В ней находилось большое окно, на две трети по высоте занавешенное белыми, плотными шторками, спасавших купающихся от случайных взглядов с улицы. Кроме того, и сама ёмкость ванной была отгорожена ещё одной капроновой шторкой.
В дальней стене ванной имелись ещё две двери. Дом всё больше напоминал Койту лабиринт встроенных друг в дружку комнат.
Платье было снято и помещено Эммой в герметичный пакет. Такая же участь ждала и шляпку. Оба предмета были унесены в одну из комнаток напротив, где Койт заметил грандиозных размеров постирочную машину-автомат. Остальную одежду Койт по приказу матушки просто сбросил на пол. Прежде чем пойти к самой ванной, Койт, уловив кивок хозяйки дома, посетил вторую примыкавшую комнату, где оказался санузел.
Эмма откинула капроновую занавеску, и Койт увидел внушительных размеров акриловую ёмкость. Он слегка усмехнулся, представив в ней преподобного в образе китозавра, что водились в Тёплом Океане у берегов Диких Островов. Но самому Койту поплавать не пришлось. Матушка, отрегулировав температуру поступающей воды по своему разумению, позволила налиться ей только до пупка мальчишки, сказав:
- Ну что ж, вставай, крысён… Прости, мышонок, попробуем тебя отмыть…
- Я прекрасно способен помыть себя сам.
- Ну ладно, продемонстрируй, - Эмма протянула Койту намыленную мочалку, - на левой руке, продемонстрируй…
Койт пожал плечами, намылил левую руку и смыл мыло водой. По его мнению, этого было вполне достаточно. Матушка усмехнулась и вдруг схватила Койта за руку, приблизила к себе и свободной ладонью потёрла его левое предплечье. Койту было не больно но неприятно, а из-под ладони Эммы вылезали неприятного вида тёмно серые катушки, будто он сбрасывал кожу. Стало понятно, что пока все эти многолетние наслоения не будут удалены, матушка вряд ли успокоится. Койт поднялся, отдал мочалку хозяйке дома и приготовился терпеть экзекуцию.
- Наверное, так отмывают беспризорников на консервном заводе, когда готовятся разложить их по банкам - сообщил он Эмме.
- Что за глупость ты несёшь! – Эмма закончила с его грудью и животом, и повернула Койта спиной к себе.
Койт, пока отмывался его хребет и лопатки, подробно изложил теорию изготовления консервов из отловленных хлыстами беспризорников, вызвав у Эммы возмущение вперемешку со смехом:
- Какой бред поселился у тебя в голове! Республика ведёт войну. Ты мальчик, а значит будущий солдат. А девочка – она вырастит и родит новых мальчиков, новых солдат, и какая, святые апостолы, разница беспризорники вы или семейные дети. Республика любит и дорожит вами. Моли Господа, чтобы война закончилась до того, как ты станешь взрослым, но если нет - ты будешь защищать нас. А если наступит мир – ты будешь восстанавливать то, что разрушено. И ловят вас вовсе не на консервы, а чтобы поместить вас в училища, где сделают из вас настоящих людей.
- Что-то я не видал этих училищ, - попытался возразить ей Койт, но в ответ получил приличный шлепок мокрой мочалкой по ягодицам:
- А консервы с написью «Тушёное филе беспризорника» ты в магазинах или в гуманитарке видел? Ладно там, когда несут бред про отлов на органы… Но идиотизм с консервами я впервые слышу от тебя…
- Но Коста говорил… - начал было Койт, но осёкся, поняв, что болтает лишнее.
- Какой ещё Коста? – Подловила его на слове матушка.
- Да так, знакомый мальчик…
Наступила тишина, так как на Койта навалилась усталость. Немудрено, ведь полтора часа назад в него стрелял губровец, а теперь его отмывает в ванной какая-то помешанная на чистоте незнакомая ему тётка. При таком темпе событий и правда можно поехать крышей.
Эмма, тем временем, закончила сражаться с застарелыми черными пятнами под коленками Койта, и с удовлетворением в голосе указала ему на плескавшуюся у него в ногах серовато-коричневую жижу:
- Вот это всё сошло с тебя. Я так понимаю, тебя никогда не мыли по-настоящему.
Кстати, а как тебя зовут?
- Койт.
- Серьёзно?
- Ну, да…
Эмма, похоже, тоже немного притомилась, отмывая мальчишку, присела на придвинутую табуретку. Грязная вода уходила в отверстие ванной, но матушка сказала обрадовавшемуся было Койту, что голову-то они ещё не мыли:
- Так что давай, присядь ещё раз, я напущу свежей водицы, и мы отмоем твои завитушки, чтобы ты стал красивым эстонским мальчиком.
Голос Эммы стал гораздо приветливей.
- А почему эстонским? – спросил Койт, зажмурив глаза, так как матушка намылила ему волосы ароматным шампунем.
- Потому что Койт, по-эстонски, означает рассвет, - ответила она, - мой отец был по происхождению эстонцем, мои предки жили острове Сааремаа…
- А это где? – Койт от волнения открыл глаза, пена попала в них и защипала, Эмма быстро окатила ему лицо чистой водой, - А вдруг я тоже с этого острова? И меня там ждёт мамка. Где этот остров? Где Дикие Острова? В Тёплом Океане?
- Нет, мышонок, он далеко-далеко.. . На Земле.
Опять наступила тишина. Матушка второй раз намылила и ополоснула кудри Койта. В дневном свете из окна они вдруг вспыхнули прозрачным золотом. Койт размышлял о том, могли ли его родители быть и вправду оттуда, с родины богов, и будто угадав его мысли, Эмма спросила:
- А ты родителей совсем не помнишь?
- Нет. Но мамка жива, я верю в это… Папка – не знаю, но мамка жива…
- Что ты вообще помнишь? Я имею ввиду, самое раннее твоё воспоминание.
Койт задумался:
- Я помню семью фермера, где я вроде жил, но они были мне не родными. Лица не помню. Только светлые пятна. Много детей. А потом пришёл взрослый мальчик, почти взрослый, меня забрал и мы долго бродили, пока не пришли в Чектаун.
- Это тот, которого ты зовёшь Костой?
Койт вздохнул и сдался:
- Да, его зовут Коста. А у вас … - Койт хотел сказать просто Эмма, но вспомнил, что ему велено обращаться как положено в армии, по званию, - А у вас, матушка Эмма, есть дети?
- О да, мышонок, и ты их непременно увидишь, уж они-то своего не упустят… А вот Койтом тебя Коста назвал?
- Я тоже спрашивал, но он ответил, что когда меня забирал, я был в комбинезоне, там на плече был… Как его…
- Шеврон? Ну, нашивка?
-Да. Там было три звезды а посередине надпись «Койт», Вот так я Койтом и стал.
Эмма задумалась, нахмурилась, будто что-то припоминая.
- А среди ваших детей мальчик есть? – спросил Койт.
Эмма посмотрела на Койта как-то странно, пронзительно что ли. Так могут смотреть только мамы:
- Хочешь я покажу тебе одну игру, - и, не дожидаясь ответа, она плеснула в воду колпачок шампуня, включила напор побольше, ванная начала быстро наполняться, так, что Койт подвсплыл, оторвался попой от днища. Попёрла пена, и когда она наполнила ванную до краёв, матушка выключила воду и принялась подбрасывать пузыри пены, дуя на них и заставляя лететь под потолок. Койт, смеясь, повторил это.
Эмма потрепала Койта за волосы:
- Был у меня мальчик. Летал он ангелом на железных крыльях… Да так и улетел в рай…
Койт вдруг понял, что вот так в пузыри играла когда-то Эмма со своим сыном, который стал боевым лётчиком, и которого подбили где-то там, на западе, над Чёрными Холмами. Койт не знал, как надо утешать другого, и не нашёл ничего лучшего, чем просто поцеловать Эмму в костяшки правой кисти. Матушка тихо засмеялась, запустила пальцы левой руки Койту в шевелюру, ему даже стало немного больно, потом отпустила его волосы и, положив лицо на сложенные на краю ванной руки, близко-близко от физиономии Койта, затянула низким голосом тихую песню, может быть совсем так, как когда-то- когда-то она пела своему мальчику:
-А на косогоре
Шёлковые травы.
Приключилось горе,
Не найти управы.
С берега высокого
Вниз, к воде зелёной…
Подстрелили сокола
Пулею калёной.
А на босы ноженьки
Липнет смолка тонкая.
Есть на небе Боженька,
Да что, люди, толку-то…
Налетели аспиды,
А он не причём…
Не молилась разве ты
Ему горячо?
А по косогору
Кубарем мой маленький.
Убегал до бору,
Утекал от маменьки.
Пой же чёрный скворушка.
Стреляны мы пушками…
Эх, багряна горушка –
Слёзки всё кукушкины.
Одинокая слезинка скатилась на кончик острого носа матушки и капнула в пену. Эмма тотчас резко поднялась со стула и сказала прежним строгим голосом:
- Ладно, ты тут ещё поплещись, но не смей заливать водою пол. Пойду принесу полотенец… Да и одеть на тебя что-то надо, не голышом же тебе по дому разгуливать.
Матушка вышла, прикрыв плотно дверь, а Койт пустил ещё один пузырь пены к потолку, смотря, как он переливается радугой. Вдруг дверь в ванную комнату начала медленно открываться, потом резко расхлопнулась и на пороге с воплем: - Та-да-дам! – застыла в позе руки в боки здоровенная девчонка лет пятнадцати с лицом отца Флориана.
- Вот ты и попался, херувимчик – Усмехнулась взрослая девчонка, - вот, Аркадий –то с тобой позабавится…
Слева из-за взрослой девчонки показалось лицо девочки помладше, по-виду ровесницы Койта. Мальчишка понял, что это та самая Инга, в платье которой его нарядил отец Флориан. Эта девочка не произнесла ни звука, просто медленно достала откуда-то из-за спины плотный, литой кулачок и показала его Койту, сжав при этом свои губки до узкой полосочки.
А с правого боку старшей сестры выскочила пигалица лет шести от роду, и, тыча пальцем в сторону сидевшего в ванной Койта завопила:
- Ага! Смотри, Агата! Ему, значит, мамка налила полную ванную и с пеной, а мне она так купаться не разрешает!
Взрослая девочка, Агата, то есть, ответила мелкой:
- Потому что он, хоть и крысёныш, сидит себе в ванной спокойно, а не заливает всё вокруг, так что вода течёт из передней на площадь.
Мелкая не унималась, скидывая с ног сандалии и ринувшись вперёд:
- Я сейчас к нему залезу…
Но Агата ловко перехватила девчонку:
- А ты не боишься, Лизонька, подхватить от него что-нибудь в виде лишая?
Койт пришёл в себя и уже хотел сказать этим наглым девчонкам что-то грубое и обидное, но из коридора послышался крик матушки:
- И что это значит? Что вы тут за парад невест устроили?
Удар полотенцем пришёлся в широкую спину Агаты. Девчонки захохотали, побежали прочь, а Эмма закрыла за собой дверь.
- Вот ты и познакомился с моими бандитками, - сказала она торопливо вылезавшему из ванной Койту.
Мальчик тщательно вытирался, а Эмма смотрела на него так пристально, что Койт даже прикрылся, засмущался.
- Вот одного я не пойму, - рассуждала вслух матушка, - вот как может быть у ребёнка, живущего по подвалам да подворотням такое нежное тело. Где же твои шрамы, синяки, прыши, опрелости хоть какие-нибудь. Ты и вправду херувимчик какой-то…
Койту стало дажо неудобно, будто его обвиняли в чём-то, в чём он не виноват:
- Да всё у меня было, просто проходит быстро и без следов, - он посмотрел на свою грудь и правда, после ванной полосы от скотча бесследно исчезли, - Коста говорит, что на мне быстрей чем на собаке…
- Ладно, - матушка распахнула больших размеров халат, - ныряй, и пойдём, поешь. Ты уж не взыщи, - она подняла с пола тряпицы, - но исподнее твоё пойдёт на помойку, а вот брючки постираем…
Койт, в свою очередь, вцепился в ремень со спрятанной картой памяти и перепоясал им халат. Матушка неодобрительно покачала головой, махнула рукой, и повела Койта по коридору к первой двери. За ней было что-то вроде кельи, каморки, вероятно для отдыха таких же бродяг и пилигримов, вроде Койта. Кровать, шкафчик, пару табуреток да стол. Эмма вышла, вскоре в комнату зашла Агата, старшая девчонка, и поставила перед мальчишкой эмалированную миску полную полбы. Каша была густая, ароматная, в центр была воткнута алюминиевая ложка.
- Уж не взыщите, сэр, - улыбнулась Агата, - но денёк сегодня постный..
Она уселась на табуретку на другом конце стола. В убежище Койта постными назывались дни, когда пожрать было нечего совсем, а тут на тебе в постный день, и целая миска каши. Агата дождалась, пока Койт доест до конца, взяла миску:
- Пойдёмте, я проведу вас, сэр в мастерскую…
Мастерская оказалась тут же, за левой двухстворчатой дверью в холле. Она, похоже, занимала весь первый этаж слева от входа в дом. В мастерской пахло кислым алебастром. Вокруг были сложены и просто разбросаны эскизы и гравюры, расставлены гипсовые головы с непременно мученическим выражениями на лицах. Было очень тепло, даже жарковато. Агата в мастерскую не входила. Тут же опять появилась матушка, сняла с Койта халат. Он опять ухватился за ремень, но матушка со словами:
- Да что ты кнему прицепился-то? - Успела ухватиться за пряжку, - вот высохнут брюки и отдам его… Аркадий, вот твой херувимчик!
Откуда-то из-за шкафа раздался грохот, и появился маленький худосочный человек в неряшливой рабочей одежде. Он подошёл к Койту, взял его за плечи и повёл в центр комнаты, к постаменту, высокому, метр, не иначе, помог ему забраться на него и махнул рукой Эмме:
- Ну идите, матушка, идите, - а потом обратился к Койту, - итак, молодой человек, ну ка дайте ка я вас рассмотрю.
Койту уже начинало надоедать, что его всё время раздевают и рассматривают. Он так и сказал Аркадию, что ничего особенного в нём нет.
- Вот тут вы ошибаетесь, молодой человек, - Аркадий отбежал в угол и достал извитую медную дудку, и протянул её Койту, - сделайте вид, будто трубите в небеса из сего горна… Замечательно… У вас, молодой человек, строение тела, будто бы вы сошли с земных амфор древних греков. Поистине, у нашего преподобного глаз-алмаз. Вот так выделить вас из толпы…
Койт хотел сказать, что из толпы его вовсе не выделяли, Он тупо врезался в святого отца при бегстве, но промолчал, подумав, какая ему, в самом деле, разница… Аркадий продолжал тараторить, имея в виду, понятное дело, древних греков:
- Они писали обнажённых юношей, вроде вас с детскими пропорциями тела, но нарочито рельефной мускулатурой, как у бодибилдеров. В природе так не бывает, по крайней мере, пока я не встретил вас, молодой человек. Вы случаем не бодибилдер?
Койт поджал плечами, не зная, что обозначает это слово, но спросил Аркадия, неужели он, мол, не может заказать макет херувимчика у ИИ. Наверняка там будут тысячи моделей.
- Что вы говорите, юноша! – Аркадий искренне возмутился, но выглядело это смешно, будто взрослый человек нарочито кривляется, - я скульптор, а не ремесленник. Я создаю скульптуры, а не бездушные болванки. Вот вы, несомненно, обладаете искрой божьей, я отсканирую ваше тело, обнажённую натуру, потом, всё как в жизни, одену на вас одежду, хитон, подарю вам замечательные крылья, и будете вы стоять благословлённым, возле аналоя в скульптурном образе.
Койт начал проникаться важностью своей миссии. Аркадий, тем временем, поправил позу мальчика, продолжая восторженную речь:
- Молодой человек, вы просто не до конца осознаёте, что происходит в данный момент. Вы удостаиваетесь такой чести, о которой могут только мечтать миллионы людей на планете. Вам выпадает доля пнуть под зад коленкой саму вечность. Вот отсканирую я вас, три де плоттер вырежет ваш облик из чистейшего белого мрамора, и пройдут годы, десятилетия, века, а вы в образе херувима так и останетесь вечным ребёнком в пределах храма, а, может быть, и не станет самого храма, и наши потомки через тысячи лет откопают статую из слоя породы и поставят в музей перед восхищённой толпой, но это же по сути будете вы, ваш облик… Будьте добры, глазки закройте, всё-таки лазеры работают…
Конец этой длинной речи скульптора потонул в хихиканьях из-за створок двери. Девчонки явно опять подглядывали за происходящим. Аркадий громко цыкнул на них:
- А ну, кыш, не смущайте мне натурщика, - но на этот «кыш», совершенно очевидно, никто реагировать не собирался. Хихиканье продолжалось.
Койт реально чувствовал, как по каждому миллиметру его тела скользили тёплые, даже приятные лучи лазеров. В некоторых местах было реально щекотно, но он терпел. Так же, как он решил не обращать внимание на прятавшихся за дверью девчонок. Кто они такие, бестолковые мокрощёлки по сравнению с ним, человеком, которому выпала судьба пнуть под зад саму вечность.
Лазеры перестали жжужать. Аркадий помог Койту спрыгнуть с помоста. Тело мальчишки слегка затекло. Тут как тут подоспела матушка с одеждой, зачем-то начала объяснять Койту, что бельишко дали одни соседи, а вот свитерок другие… Койт быстро оделся, пощупал ремень – карта памяти была на месте. В холле их с Эммой встретили два здоровенных бородатым мужика.
- Ты умеешь читать? – спросила Эмма.
Койт кивнул.
- Тогда давай я отведу тебя в библиотеку, пока посиди там, а мы решим, что с тобой делать дальше.
Койту не понравилось то, что его будто конвоируют на второй этаж. Впереди цокала ботиночками Эмма, а позади его сопровождали два мордоворота, которым, похоже, было дано указание схватить мальчишку, если он попытается сбежать. Дверь библиотеки закрылась, Койт услышал , как тихо щёлкнул замок. На окнах были решётки. Ситуация требовала обдумывания. Койт огляделся: столько красивых книг он никогда в жизни не видел. Но читать не хотелось. Койт почувствовал, что он заболевает. У холодного камина стояло большое кресло с тёплым пледом. Мальчик забрался в него с ногами, укутался в покрывало, и тотчас его сознание провалилось в темноту.
Койт и знать не мог, что как только за ним закрылась дверь мастерской, матушка внимательно принялась оглядывать ремешок, отобранный у мальчишки, ведь не зря же он за него так цеплялся. Карта памяти была обнаружена. Ситуация принимала нехороший оборот. Матушке надо было действовать быстро и решительно. Эмма буквально вбежала в свою комнату, на ходу перекрестилась на красный угол, отодвинула лик Богородицы, открыла потайную дверку и достала коммуникатор. Карта памяти с тихим щелчком ушла в торец коммуникатора, да что толку – файл был запаролен. Дело приобретало ещё более серьёзный оборот. Теперь Эмма не сомневалась в криминальной подоплёке всего происходящего. Матушка открыла окно и позвала двух мрачных лесорубов, работавших на электроманипуляторах. Она приказала им идти в переднею, и ни в коем случае не дать Койту удрать, хотя, по правде говоря, тому трудно было сделать это голышом. Затем она выбежала в сад, быстро собрала по соседям одёжку для мальчика, при этом Эмма вспомнила ещё кое-что, и в нешуточном волнении поспешила в сторону кабинета преподобного, в самом конце коридора на втором этаже.
Отец Флориан, сдав Койта на попечение матушки, проследовал в свой кабинет. Кабинет этот был довольно маленьким, тесноватым для его обширного тела. Он с шумом отодвинул стул и уселся за стол. Настроение у него всё более и более портилось. Как не крути, но он обязан был сделать один очень неприятный звонок, вариантов избежать его не было. Стол был завален бумагами и макетами афиш. У преподобного и его скульптора возникла идея объявить конкурс в СМИ среди детей республики на образ херувима. Однако епархия категорически засомневалась в богоугодности данной затеи, а теперь, после случайного знакомства преподобного к Койтом, необходимость в этой суете исчезла окончательно. Флориан широким злым движением скинул на пол всё, что было на столе, достал из кармана сутаны разрешённый кнопочный мобильник и набрал номер полиции.
Закончив короткий разговор, преподобный посмотрел в окно – узкое, но до пола. По небу в сероватых облаках полз чёрный след дыма от горящего второго мехзавода. Вдалеке, над заречным кустарником, летели два геликоптера. В самом кустарнике чёрными точками шевелилась громадная стая террианских летунов, этого бича Чектауна, размножившихся в последнее время неверояно, пожравших практически всех земных голубей и воробьёв. Неожиданно зазвонил телефон, который отец Флориан оставил на пустом столе. Он взял трубку, и его полное лицо начало багроветь, а сам он только три раза коротко ответил:
- Да… Да… Да…
И ещё долго он сидел, подперев рукою голову над пустым столом, очевидно погрузившись в размышления и воспоминания.
Дверь кабинета решительно распахнулась, зашла Эмма, закрыла кабинет и села на шаткий стул тут же возле входа. Она показала преподобному зажатую между пальцами карту памяти:
- Вот это крысёныш прятал в ремне. Я звоню в полицию…
- Уже. И одной полицией, Эмма, дело не ограничится. Сюда с минуты на минуту нагрянет ГУБР. Только бы Аркадий успел его отсканировать…
- Нас тут всех того и гляди повяжут, а он всё херувимчиков лепит.
- Если и повяжут, так это только тебя, вон как размахиваешь коммуникатором.
- Можно подумать, что и у тебя его нет… И даже более того, - матушка достала из кармана симкарту и вставила её в коммуникатор. В ответ на изумлённый взгляд Флориана, ведь это было уже преступление, матушка махнула рукой:
- Это симкарта оформлена на епархию, нам ничего не грозит. У тебя же тоже есть такая… Давай без лицемерия… Так вот, ты даже не удосужился узнать, как зовут мальчишку, а зовут его Койт. И это эстонское имя, означающее рассвет.
- Он, получается, твой соплеменник?
- Да, как сказать… Я тут вспомнила одну вещь.
Эмма вышла в сеть, поймав один из коммерческих спутников, набрав в строке поиска «Койт». На первой странице браузер выдал множество переводов и транскрипций самого слова, а вот вторая страница была завалена репортажами пятилетней давности о жёсткой посадке в Скалистых Горах на северной границе Империи и Республики земного тяжёлого транспортника, под названием «Койт». В многочисленных болталках были версии, что корабль грохнулся не без участия ПВО республики, что он вёз контрабандные земные образцы вооружений и технологий для имперцев, и что имперцы готовятся к войне. Конфликт вспыхнул менее чем через год. Матушка пересказала преподобному свой диалог с Койтом по поводу происхождения его имени, которое, получается и вовсе не его имя, а просто название корабля, в форму которого он был одет.
- Значит, он землянин? – То ли спросил, то ли констатировал преподобный.
- И землянин не простой. Ты не видел, как он сложён. Помнишь ту историю с Мартышкой на Диких Островах?
Отец Флориан поморщился. Ещё бы не помнить. Тварь схватила его барсетник с документами, а он схватил мартышку, на вид такую тщедушную и хрупкую, а в итоге, вырываясь, она его глубоко укусила и сломала ему лучевую кость у запястья. А ведь и правда, когда преподобный там, на площади, поднял Койта за шкирку, тот дёрнулся так, что, пожалуй, ещё бы немного и опять сломал бы преподобному руку.
- Вот что Эмма, отведи ка его в библиотеку, я тут кое с кем посоветуюсь, и хотел бы успеть, пока мальчишку не забрали губровцы, кое-что ему сказать…
- Флор, не делай глупостей…
Преподобный в раздражении махнул на матушку рукой, а та аж затряслась сидя на своём стульчике. И, уже выходя из кабинета, Флориан вдруг остановился на секунду, обернулся, неожиданно добро улыбнулся, глядя на матушку и тихо сказал:
- А мы с тобой не такие уж и старые. Может, попробуем ещё разок? А вдруг получится мальчик, - и, не дожидаясь никакой реакции со стороны матушки, вышел вон.
Все эти события происходили в то время, пока Койт пинал под зад вечность в мастерской Аркадия. А потом мальчишка провалился в дремоту, сидя на кресле у не горящего камина в библиотеке дома. И пришёл к Койту знакомый сон. Он видел его без каких-либо вариантов в сюжете два-три раза в месяц. Мальчику давно уже казалось, что это вовсе не сон, а какое-то непонятное воспоминание, интерпретировать которое он был не в состоянии. Сначала в темноте он начинал ощущать запах железа, тот запах, когда остывает окалина, который один раз учуешь и запоминаешь на всю жизнь. Потом раздавался стучащий, но негромкий звук, и вот в сон врывался свет, и свет этот шел из широкого проёма в окружении кромешной тьмы, а за проёмом шумел высокий лес с подлеском из террианского бурьяна, и Койт позодил к самому краю проёма и понимал, что надо прыгать вниз, а на нём был чёрный комбинензончик, такой родной и тёплый…
А внизу, в подлеске, двигались чёрные фигурки детей, и такие же фигурки стояли на краю проёма около него, и Койт прыгал вниз, под ложекой у него схватывало и он неизбежно просыпался.
Койт открыл тяжёлые веки. Напротив, спиною к книжному стеллажу, стоял преподобный Флориан. Заметив, что Койт проснулся, Флориан подошёл к библиотечным дверям, приоткрыл их, глянул в сторону лестницы и, повернулся с Койту:
- Я зашёл с тобой попрощаться. Не суди нас строго, иначе было нельзя. Этот мир, мальчик, устроен гораздо сложнее, чем ты можешь представить, но зачастую всё происходит просто и быстро. Идёт война, мы все заложники обстоятельств. Запомни одно, нынче никому и ничему нельзя доверять до конца, все обещания пусты, - тут преподобный поднял вверх указательный палец и вроде как грозя кому-то, добавил, - впрочем, одно я могу тебе обещать точно, статуя херувима будет стоять в соборе, тут вряд ли кто с Аркадием нам помешает…
На этих словах в комнату беззвучно вошёл высокий молодой человек, кареглазый и черноволосый, в чёрного цвета мундире с погонами лейтенанта ГУБРа, вслед за ним, шмыгая носом, зашёл армейский сержант с пластиковым пакетом, низенький, грязный и немолодой. Преподобный показал пальцем на Койта:
- Вот этот мальчик. Хочу вам напомнить, что он находится под защитой конституции, закона и святой церкви. Помните об этом.
Чёрный лейтенант едва что не вытолкнул отца Флориана за дверь. Сержант достал из пакета коммуникатор, который Койт выкинул в колодец, рюкзачок Койта, забытый им в шатле и его потерянную куртку, поднял глаза на чёрного губровца, кивнул и тоже скрылся за дверью. Лейтенант протянул руку к мальчишке:
- Карту памяти из ремня, живо. Не вздумай её сломать, прибью на месте.
Койт встал с кресла вынул карту и положил её на стол. Лейтенант неожиданно схватил его за правое плечико, начал сжимать его, довольно сильно, и орать:
- Мы вашу шайку полтора года пасли. Я-то думал, что тут работают профи, а тут, глядите-ка, сопляки…
Чёрный лейтенант наверное надеялся, что мальчик закричит от пронзительной боли, упадёт, зарыдает, но Койт просто напряг мышцы плеча. Да было больно, плечо жгло, но, как бы не пытался лейтенант, терпеть его нажим Койт мог. Губровец перестал терзать мальчишку и швырнул его назад в кресло:
- Сиди, и не дёргайся.
Лейтенат вставил карту памяти в свой коммуникатор:
-Говори пароль!
Койт пожал плечами. Он и вправду понятия не имел, что файл на карте запаролен.
Лейтенант усмехнулся:
- Ну да, это гениально, так подставлять засранцев. Было бы тебе лет шесть, ну хотя бы восемь, я бы тебя погладил по головке, купил бы мороженное, и ты всё бы выболтал, ясно, что ты же малыш, ты совершенно ничего не понимаешь. Но тебе-то десять, или даже одиннадцать, ты уже в состоянии сопоставлять факты, - лейтенант соединил в воздухе перед самым носом Койта растопыренные пальцы рук в единый замок, - складывать факты в понятия. Твои сверстники на фронтах патроны солдатам подносят, собирают гуманитарку и металл в поддержку фронта, а ты предал свою республику, работал на имперского шпиона, подносил патроны не нашим героям, а врагу…
Койт мог много чего возразить. Мог сказать, что и вправду не понимал, чем занимается. Конечно, в последнее время и он, и Марсик иногда стали задумываться о смысле того, что они делают, но их попытки поговорить друг с другом об этом как-то обрывались, не доходили до ясности. И только здесь, в эти минуты, в библиотеке преподобного, пазл сложился. Сложился так же, как изображение того земного замка на горе, которое они неделю собирали с Марсиком из мелких чешуек в картонной коробочке, которую Койт нашёл в полуподвальной квартирке. Собирали, отгоняя любопытных малышей, что норовили сломать с таким трудом собираемую мозаику. И всё равно десяток чешуек не хватило. А вот теперь все частички пазла легли куда надо. И вместо прекрасного замка получилась старческая рожа императора с родинкой под глазом и тонкой наглой ухмылкой. Всё сложилось как надо и куда надо. Те люди, которые сперва его спасли, пригрели и накормили, взяли, и в итоге предали его, хотя могли бы ведь просто использовать и отпустить. Но нет, они его погубили, от страха ли, от выгоды ли или от ещё какого-нибудь другого взрослого, непонятного Койту интереса. Но он, странное дело, перестал испытывать страх. Тело его, явно больное, расслабилось. Случилось то, что когда-нибудь должно было случиться. И какая разница, пусти ли бы его на консервы, что теперь уже он и сам воспринимал как несусветный бред, или вот этот чёрный лейтенант отвезёт его, бедного, бедного Койта в подвалы ГУБРа, вдоволь там его напытает, наиздевается да и пристрелит в сердце, а для верности ещё пару раз в голову. И отвезут его трупик туда, за речку в густой кустарник, и бросят в мелкую ямку, присыпят гниющим бурьяном и всё… А мамка будет его искать. И точно в своих поисках дойдёт до вождя нации, и он её поймёт и во всём разберётся, и губровцы будут ползать перед мамкой на коленях, а потом отвезут её туда, за речку, отыщут его могилку, и мамка будет тихо плакать, гладить пожухлый бурьян. Но они, эти твари, не знают, что это ещё не конец, что он не просто мальчишка, а человечек, пнувший вечность. И однажды мамка зайдёт в собор святого Эгидия поставить свечку в память о нём, и вдруг увидит стоящего в полумраке ангелочка, и сердце её дрогнет, она различит знакомые черты лица, и будет приходить к нему каждый день, рассказывать обо всём, а он будет слушать её рассказы и трубить в медный горн, призывая небеса.
И эта картинка настолько живо нарисовалась в белобрысой голове мальчишки, что он зашептал:
- Бедный, бедный Койт, - и на его раскрасневшихся от явной температуры щёках пробежали две слезинки.
Чёрный лейтенант увидел, что губы Койта шевельнулись, что он что-то шепчет, увидел дорожки от слезинок, и тихо, и уже не так зло сказал:
- У нас и взрослые плачут как дети, - он подошёл к окну, посмотрел во двор и добавил:
- Ты даже представить не можешь, малец, как тебе не повезло. По твою душу сейчас прибудет цельный полковник отдела спецпроектов. Птица ты, однозначно, непростая. Плечики-то я, бывало, и взрослым мужикам ломал. ..
Чёрный лейтенант продолжал глядеть в окно. Было видно, что ему в голову приходят мысли о предстоящей награде или даже, чем чёрт не шутит, повышении. Завершить полтора года работы успехом…
Тут до двора базилики добралась стая террианских летунов, что ещё полчаса назад висела над кустарником на том берегу реки. Несколько бесовского вида тварей зацепились за решётки окон библиотеки всеми своими четырьмя когтистыми лапками. Но тут раздались хлопки дробовиков. Твари с воплями взвились, и стая полетела дальше, обгаживать прилегавшую к собору площадь. Койт сперва услышал стрёкот, а потом увидел, как в окне промелькнул лёгкий геликоптер.
- Ну вот и полковник, - сказал лейтенант и выскочил из библиотеки встречать начальство, едва-едва не приложив дверью по морде затаившегося с другой стороны сержанта.
Койту что-то совсем поплохело. По чугунной лестнице быстро поднимался, судя по звуку, некрупных размеров человек. Чёрный лейтенант опять заскочил в библиотеку, распахнул створки двери и отдал честь:
- Полковник Сай!
В библиотеку влетела легонькая, нельзя сказать, что старушка, но женщина явно преклонного возраста. Она кивнула лейтенанту и легким движением кисти моментально удалила его из комнаты. Женщина опустилась перед Койтом на колени, и со словами:
- Боже, ты же весь горишь, - положила ему на лоб холодную руку.
Койт был совершенно обескуражен и растерян. Он ожидал увидеть какое-нибудь чудовище форме полковника, которое с рёвом ворвётся в библиотеку, хватит его в свои лапы и как шандарахнет об камин… А тут перед ним присела милая на вид старушка, что сразу увидела, что ему плохо, что он болен, и эту старушку мальчику просто захотелось обнять.
- Он тебя не обижал, не колотил? – Искренне заволновалась полковник Сай.
Койт не стал рассказывать про попытку лейтенанта повредить ему плечо. Всё ведь обошлось. А старушка поставила его на пол, повела к выходу из библиотеки и дальше, на улицу, продолжая быстро говорить:
- Ты не обижайся на Бориса!- Так, как понял Койт, звали чёрного лейтенанта,- у него имперцы всю семью… Зверским образом.. Он теперь в каждом, кто перестал ползать и гадить в памперсы видит только солдата республики. Я же понимаю, где тебе было догадаться… - На улице было оживлённо, стояли два броневика со спецназом и один, судя по эмблеме, с сапёрами. Полковник Сай повела Койта к стоящему в сторонке бронированному минивэну, - сейчас тебе укольчик, и полегчает. А ты давай, не тормози, быстро всё рассказывай. Бог даст, мы ещё сумеем застать там хоть кого-нибудь живым.
