Слепое пятно

[Фрагмент повести "ЛЕНТА МЁБИУСА].

 

… Надо наконец открыть глаза. Однако почему-то не получается. Мешает странная, перекатывающаяся, как ртутный шарик, боль. Особенно слева. И почему-то не хочется ничего вспоминать. Лилово-дымчатое круговращение, однако, почти прекратилось. Так, пора, пожалуй, и начать вспоминать. Имя, фамилия, год рождения. Ну тут, слава богу, всё в порядке, не личинка, не овощ, как говорится, вытянули репку. Адрес. Адрес… Нет, всё же глаза открыть надо, хоть и больно. Правый открылся, ничего. Зато левый-то как болит, сволочь. Это что ж такое, в конце концов, могло случиться?

 

Некое стародавнее, глубоко запрятанное в складках памяти ископаемое событие. Мысль уже устала колобродить в этих смурных закоулках, просится наверх, на поверхность. А что на поверхности? — бисерный, воробьиный дождик, осенний прелый дух, сырой колеблющийся ветер, какие бывают поздней осенью, какие-то неразличимые отдалённые шумы, даже, как будто, голоса. Место решительно незнаемое, но, похоже не безлюдное. Вопрос, хорошо это или плохо? Пора, однако, выныривать из впадины. Голоса между тем приблизились. Из сумрака выпукло выделилась кучка, человек пять-шесть, подростков, равно пестро одетых, общавшихся крикливыми междометиями. Когда-то он счёл бы такого рода встречу худшей из возможных. Теперь почему-то было всё равно.

 

— Эй, мужик! Ты не утух там на скамейке?!

 

Самый низкорослый, тощий и вихлястый, отошёл от стайки и приблизился. Под носом пушок цыплячий, шапочка набекрень с надписью «Cosa Nostra», держится развязно, однако неуверенно и с оглядкой.

 

— Эй, с тобой люди говорят! Ты что, опух?

 

Есть люди, которых отсутствие страха вразумляет и даже слегка пугает.

 

— Слышь, Гусь, отчаль от мужика. Сидит и пусть себе. Стало быть, у него линия такая.

 

Рослый тип в бежевом долгополом пальто и кепке. Лица не видать, но явно старше всех остальных.

 

— А чего он молчит-то сидит? Ему западло мне ответить?!

 

— Это его дело, отвечать, не отвечать. А твоё дело помнить, что на тебе условка висит. Аль позабыл уже? Тебе затихариться надо, а не бакланить. Случись что, сядешь по совокупности деяний годов на пять. Сперва год на малолетке, а после на взросляк. Рассказать, как там малолеток привечают?

 

— Да ладно, — надулся коротышка. — Сдался́ мне этот типок. Пусть отдыхает… Э, да его тут без нас расписали. Как яичко на пасху.

 

— Ну-кось? — Старшой подошёл ближе, даже присел на корточки. — О-хо-хо, и взаправду. Что ж у тебя с глазами-то, болезный? Ты хоть видишь меня, а? Да ты живой, вообще?

 

«Живой. Я вас вижу…» — Свой собственный голос прозвучал неестественно гулко и отдалённо. Будто под водой. Или во сне.

 

— Живой. Я раньше тоже думал, что живой…

 

***

— Э, да мы с тобой никак знакомцы. А? Не припомнишь? Нет?

 

«Не знаю. Кажется… Может быть…»

 

— А я вот помню. Улица Щорса. Семь лет назад. Часов девять вечера. Ты один, нас трое. Трое! А ты тогда не очканул, хоть на рожон не пёр.

 

«Что-то было, да. Там ещё была… был…»

 

— Пёсик там был. Смешной весь такой. Мопсик. У него и кличка была смешная… Мёпис что ли?

 

«Мёбиус. Да… Слушай, мне трудно говорить. У меня будто вата в ушах. Я себя-то еле слышу.

 

— Зато меня хорошо слышишь. Да? Это точно, это бывает. У меня так было. Когда в больничке последний раз маялся. Самый последний… Ты пса-то не бросил? Не похож ты на тех, кто бросает.

 

«Не бросил. Со мной он. То есть…»

 

— Это хорошо. Крепкий пёс, надёжный. До конца. Таких среди собак нынче мало, что уж о людя́х говорить. У меня вот Прайд таким был.

 

«Да, Прайд. Помню, ты говорил».

 

— Вот и ладно. Пойдём мы. Дорога темна и судьба необъятна…

 

«Идите. Может увидимся ещё».

 

— Увидимся?! — собравшийся было уже уходить Старшой вдруг вернулся и вновь присел на корточки. — Так ты, по ходу, не понял, где ты, где я?

 

«А где я?»

— А это тебе решать.

 

«Ладно. А ты где?

 

— Я?!... Скажем так: Горьковское шоссе, семнадцатый кило́метр. Альдебаран какой-то меня на скорости подрезал. Я сперва в столбик рекламный влетел, после в кювет вверх колёсами фюйть! Перелом основания черепа, перелом позвоночника ну и ещё тыща мелочей. Три дня в коме и — свободен.

 

«То есть, значит…»

 

— То и значит. Значит, не по пути нам. Покудова. Так что давай, ступай обратно, своей дорогой. Плыви, ладья, и Бог судья.

 

«А эти? Ну те, что с тобой?»

 

— Кто? Гусь? Серёга Гусев. Тоже со мной. Год двухтысячный, город Шали. Подрыв на фугасе. Пацанов раненых из бэхи вытаскивал. Тут его снайпер и снял. Аккуратно в затылок, без вариантов. Такие дела.

 

«А остальные?»

 

— Эти? Просто тени. Им счёта нету. Кто где, кто когда — навсегда. Вот теперь прощай. Туши лампаду. Ты, главное, про долги свои не забудь, себя жалеючи.

 

«Долги? Какие долги? ...

 

Нет ответа. Всё исчезло — и продрогший октябрьский лесопарк, и тревожащие видения из прошлого. Ну да, так ведь случалось уже однажды, когда-то давно: сначала виденья, отчётливые до рези, потом радужная пульсирующая колыбель, А потом — белым бело, белы́ метели. И вот, когда они начнутся …

 

***

...И вот, когда начнутся метели, когда снег зависнет в воздухе неподвижным, колышущимся слепком, а ветер выдернет из сугроба и потащит волоком по тротуару нещадно выброшенную новогоднюю ёлочку — самое время, охнув и растопырив руки, влететь в квад¬ратный арочный проем между домами и так же вылететь из него, проклиная скользкие подошвы, и очутиться на улице. Слепящий метельный наркоз в одно мгновение выветрит из головы всё лишнее, подхватит и понесёт над покачивающимся от зимней одури городом, над сутулыми фонарями, над окостеневшими бело-розовыми трамваями, бегущими вперевалку, точно пингвины по льдине. Куда несёт кувыркающийся сле¬пой нетопырь — право, лучше не гадать... Как взбесившийся, вошедший в раж шаман, скачет метель вприпрыжку, заходясь в неистовом вое, и уж такого может нафантазировать, такого наизображать, такого наболтать костенеющим языком…

Удивительное это дело — путешествия на метельном хвосте. Как в сказке про мальчика с ле¬дяным сердцем и с гулким, студёным словом «Aeternitas». Дразнит метель. Только начнёт в её тво¬рожистой взвеси вырисовываться что-то знакомое, так нет, махнёт своим коль¬чатым хвостом и в пыль развеет. Потом — ещё и ещё раз. И когда покажется, что и конца этому не будет, глаза устанут от снежной рези, прекратится всё разом, ослабит метель хватку, выпустит из мягких лап, взовьётся над головой и растает в студёном, колодезном воздухе...

 

...Ну так и есть — незнакомая, будто нарисованная улица, низенькие дома, оранжевые окна, в которые так удобно заглядывать как бы ненароком. Тем более здесь, улица-то приз¬рачная. Фантом. Да и я ещё неизвестно, есть или нет ме¬ня. Хотя нет, он помнит название улицы. «Ветряная». Ну да, и косо торчащая из мостовой обледеневшая сверху донизу уличная колонка, и выбеленная метелью терраса шашлычной ««Манушак» с сиротливыми клочьями дикого винограда. Просто он никогда не видел эту улицу зимой. А только весной. В конце весны…

 

***

«Ух ты, пожаловал наконец!»

 

Рослая круглолицая женщина в куцем, не по сезону, серо-голубом плащике, туго обтягивающих джинсах с популярной рваниной на коленке и старомодно повязанной косынке. Голос низкий, надорванный. Яна! Вот так встреча.

 

«Яна? Ты-то откуда здесь?»

 

«Где ж мне быть, если ты меня сам и позвал».

 

«Я?! Я тебя не звал. Хотя… наверное, звал, да …»

 

«И к чему я тебе через столько-то лет занадобилась? Всё маешься, болезный? Да чего теперь ворошить-ворожить. Время не лисапет, назад не крутанёшь. А ведь к тебе тогда Единственная твоя, считай, сама пришла. И искать не надо, руку только протяни. А ты?

 

«Яна, ты просто не всё знаешь…»

 

«А к чему всё знать. Я-то ведь было подумала тогда, ты мужик, что тебе можно доверить человека. А ты — мажорик парниковый, сквознячок дунул, ты к маме засеменил на цырлах. Прости меня, мама, хорошего сына, я больше так не буду…»

 

— Яна!..

 

— Что, Яна?! Не так разве?! А мамка-то тебя цоп за холку, и в загс. За Соню-тихушку, золотую несушку. И как? Сладко ль под сенью девушки в цвету? Вижу, что нехреново. Округлился, приосанился, басок проклюнулся, бакенбарды закурчавились Дела-то в гору пошли. Небось даже думал себе: а хорошо, что с Вероникой-то не сложилось. И где бы я тогда был, молодой, подающий надежды? Вот и подавал бы их до старости, как малолетка в подземном переходе.

 

«Яна, во-первых, я давно развёлся с Соней. Во-вторых…»

 

«Ух ты, развёлся он! И что? Стало быть, нужда отпала, вот и развёлся».

 

«Ты меня просто за какого-то подлеца считаешь. Хотя… может, ты и права».

 

«Да не считаю я тебя ни за кого. Подлеца. Слово-то какое. Как подлёщик. Ты не подлец, ты — ведо́мый. Дудочка задудит, и ты повёлся. Перестанет дудеть, ты остановишься, озираться начнёшь, думки думать. Снова задудит — ты лапки сусликом и опять побёг.

 

— Яна, я её искал… Веронику. Не перебивай, пожалуйста! Искал. Наверное не там, наверное, не у тех спрашивал. А у кого было спрашивать?

 

— Искал, да. Справки наводил. Плохо только. Лучше вообще не искать, чем искать плохо. Плохо ищут для отмывки совести. Кто-то деньги отмывает, кто то совесть … Ой да ладно, совсем ты скис. Тебе жить надо, а я, получается, тебя к себе тащу. У всякого человека совесть есть. И у тебя. И звать теперь твою совесть — Яна. Яна Крапивина. То есть, я. Потому не прощаюсь Увидимся ещё.

 

...И снова, как по команде, набухнет и вспенится не¬бесная сыворотка. Пропадёт, будто и не было её вовсе, рябая и ссутуленная улочка и лишь одинокий растрескавшийся скво¬речник будет некоторое время торчать из слоистой снеж¬ной пелены, как забитый пеной перископ, потом и он пропадёт. И опять всё замельтешит, замигает, и клубок улиц загудит внизу, как встревоженный серпентарий.

 

Но вот уже и нету никакой метели, да и вообще зимы нет. Что-то наподобие середины апреля. Но снова сырая скамейка. И место знакомое. Только всё тут наперекосяк. Кафе «Мечта идиота». Неплохое, кстати, кафе, несмотря на дурашливое название. Было. Нынче тут бардак и запустение. Беспросветные окна, выщербленная брусчатка, покосившиеся урны, сухой, костлявый бурьян повсюду. На стеклянной двери надпись «АРЕНДА» и — длинный номер телефона. Зачем я здесь? Эй, есть тут кто-нибудь?..

 

***

— Эй, не меня ли ищете, любезный?

 

Голос знакомый. Строгий, намеренно серьёзный, но со скрытой поддёвочкой. Ну конечно, Ираида, кто ж ещё. Хотя странно. Откуда ей-то тут быть? Кругом, однако, никого. Безлюдье. Где-то в отдалении городские шумы, и даже музыка неподалёку. Кажется, что-то из Аббы…

 

— Ираида Владимировна, вы ведь здесь, да? А что-то я вас не вижу.

 

— Здесь, здесь. А видеть меня вы и не можете. Потому что я на этой стороне.

 

— Так. Если я правильно понял, на этой стороне означает, что с вами, благодаренье богу, всё в порядке.

 

— Благодаренье богу, да. Так зачем я вам понадобилась, дозвольте узнать? Желаете что-то спросить?

 

— Спросить можно, конечно. Только ведь ничего внятного вы ведь всё равно не скажете. Опять какая-то многозначительная пурга про оживающие портреты, самородных вселенских гениев.

 

— Я отвечаю вам ровно столько, сколько могу себе позволить. Иногда даже больше. Так мне уйти?

 

— Это как вам угодно. Хотя… а можете вы мне объяснить простую вещь: что, собственно, со мной произошло? Почему я как будто в скорлупе какой-то страусиной? Хотя бы это вам дозволено?

 

— А вы, значит, не помните? Это странно. Ладно. Как говорится, будем вспоминать. Загородный гостиничный комплекс «Зирекле». Это вам знакомо?

 

— Ну конечно. Мы в августе выиграли тендер. И сразу началась стройка…

 

— А потом вдруг случился…

 

— Случился?.. Что там могло случиться? А, хотя… Что-то случилось, да… Пожар! Вот что случилось! Трансформаторная подстанция. Большая, работала сразу на четыре объекта. Почти тысяча киловольт-ампер. Никто ничего понять-то не успел. Она же была законсервирована. Ростехнадзор добро не дал.

 

— Верно, не давал. Было самовольное подключение. Начальника участка взяли под стражу. Но он всё отрицает. А в помещении, как оказалось, был запас трансформаторного масла на строящиеся подстанции. Четыре двадцатилитровых канистры! Что вообще-то категорически запрещено. И вы…

 

— Да, нас трое было. Я, прораб Гафаров и ещё один рабочий, имени не знаю. Дальше — не помню. Совсем не помню.

 

— Итог — один скончался, не дождавшись скорой помощи. Это тот самый, которого вы не помните. Юнусов Азиз из города Наманган. Жена, пятеро детей. У вас — удар током — ожоги второй степени, сильный болевой шок, даже остановка сердца не короткое время.

 

— А Гафаров?

 

— У него почти то же. Но плюс ещё инфаркт, и уже второй. Шансы есть, но невелики. Как говорят, плыви, ладья, и Бог судья. Так что вам, считай повезло. Если это можно назвать везением.

 

— Скажите, а к нему кто-нибудь приходит? Ну к Гафарову.

 

— Насколько я знаю, нет. А почему вас это интересует?

 

— Просто… У него в феврале юбилей был. Он человек прижимистый, то есть, так все считали. Юбилей, как говорится, зажал. Ну вот народ и решил к нему наведаться. Набрали выпивки, снеди. Нагрянули. А он живёт в коммуналке, в такой, знаете, классической коммуналке, как в кино шестидесятых — полутёмный коридор, общая кухня, даже дети на горшках в коридоре. В комнате — шаром кати, даже телевизора нет. Ни книг, ни газет, ни черта. Стол, стулья, кушетка. Правда, чистенько всё, подметено. Человек вечером уходил в небытие, утром из него возвращался. А ведь у него зарплата-то приличная, да ещё и премии за рацпредложения почти ежемесячные. Говорил, что дочке помогает. Бизнес у неё в Питере. Конкуренция, проблемы с Налоговой…

 

— Так нету бизнеса. И не было. А есть муж, вернее, сожитель, вольный художник, капризный и требовательный альфонс. Даже завтракает в дорогих ресторанах. Ищет себя. История нынче, увы, почти обыденная. Дочке звонили. Говорила, мол, пока занята, но приедет как только… Потом просто перестала брать трубку. И ничего тут не сделаешь… Так это всё, что вы хотели знать?

 

— Пожалуй.

 

— Уверены?

 

— Да… Хотя… Вы как-то упоминали Веронику Уланову. Скажите, она вообще была? В моей грёбаной личной жизни — была?! Или это просто фантом больного воображения?!

 

— Вероника Уланова? Успокойтесь. Разумеется, была. Была и есть. Жива-здорова. Равно как и дочь её, и ваша, кстати дочь, да. Зовут вашу дочь Яна. Названа, как я понимаю, в честь небезызвестной вам Яны Крапивиной, царствие небесное.

 

— Но тогда где она?! Где они обе? Почему их нет столько лет? На каких чёртовых островах они отсиживаются. Ну да, да, наверное, я плохо искал. Каюсь, да. Ну так растолкуйте мне, как ХОРОШО искать? Растолкуйте, пожалуйста, с вершины высокого интеллекта, чёрт вас всех побери!

 

— Угомонитесь уже. Искать никого не надо. К счастью. Они неподалёку. По крайней мере дочь. А вам сейчас важно выкарабкаться, выжить. Понимаете? И, я думаю, именно они вам помогут. Да, собственно, они вам уже помогают. И вы это скоро поймёте. Даже не представляете, как скоро. Отчего вы не могли их найти? Тут дело не в плохих поисках. Тут другое… Вы слыхали что-нибудь о Феномене слепого пятна? Ну это некая малая область — «в багровой тьме глазного дна», не восприимчивая к свету. И, если очень захотеть, можно это пятно выявить. И даже на какой-то момент попросту ослепнуть. Впрочем, делать это не советую — чревато необратимостью. Так вот я полагаю, это самое слепое пятно существует не только в человечьем организме, но и вообще в природе. Учёные, кстати, выявили некоторое сходство между устройством человеческого мозга и устройством вселенной. Возможно, этим можно объяснить неожиданные и необъяснимые исчезновения людей, кораблей, самолётов, даже целых селений. Явление редкое и неизученное. Да и как его изучить! Те, кто хоть что-то может знать, либо ни черта не помнят, либо предпочитают молчать или говорить бессвязный вздор…

 

— Желаете поговорить об этом?

 

— Нет. Да и вам явно не до того. На ваше счастье, вам выпало жить. Я бы сказала, неожиданное счастье. Знали бы вы, насколько были близки к Крайним Вратам.

 

— Отчего же, вполне представляю. Я ведь даже их почти увидел, эти врата… Однако скажите, вы, похоже всё на этом свете знаете. А что там, за этими самыми Вратами? А?

 

— Далеко не всё. Да и то, только на этом. А на том… Могу лишь догадываться. Но делиться догадками не буду. Нам ведь ещё придётся встретиться. И тогда поговорим. И о Слепом пятне, и о Крайних Вратах.

 

— А сейчас, Ираида Владимировна…

 

— А сейчас…Внимание. Вы забудете всё, что вам привиделось в этом спёртом мраке. Прочь духота, да здравствует сквозняк и холод. Вы выбрали Жизнь и она идёт к вам. Внимание… Свет!!!