Синтетический мир

СИНТЕТИЧЕСКИЙ МИР

 

2016 — 2021 г.

 

Человек — это царь природы…

Из разговора с дураком

 

* * *

Мы думали, что Земля — большая планета,

но вот оказалось маленькая она.

Так много было когда-то воды, и света,

и воздуха столько… А ныне живёшь, окна

не открывая, чтобы не задохнуться,

и покупаешь воду: «скважина номер три».

Когда нас не будет, звери сюда вернутся,

поставят памятный знак «беспомощные цари».

 

* * *

Я, конечно, не птица и даже совсем не цветок,

но дышу небесами и влагу озёрную чую,

и глаза обращаю на красками сытый восток,

и, как зверь деловитый, по тёмному лесу кочую.

 

Люди так и живут — как седая сосна на ветру,

салютуя всей кроной подвижному царству живому.

Не останется больше тайги, и тогда я умру,

прижимаясь щекой к обнажённому камню земному.

 

В синтетический мир, отворяемый кнопкой «reset»,

загрузив облака, водопадов алмазных картины,

с электрической птицей встречая недобрый рассвет,

ты настроишь природер по схеме безумной машины.

 

* * *

Вот люди идут, равнодушны и выжаты.

В руках у них светятся умные гаджеты,

а сердцем они далеко-далеко —

в краю, где коровы дают молоко,

где зреет смородина, падают яблоки,

где разные ласточки, пеночки, зяблики

и можно ходить босиком по траве.

Но люди в китайском дешёвом новье

по плитке идут посреди опостылевшей

среды городской. И жестоко натыривший

в железное брюхо живые харчи,

автобус, дымя, по-медвежьи рычит.

Ну что же, нужны человеку врачи,

«Пятёрочка», полная вкусностей,

и сеть для грызни и для гнусностей.

 

Послушай, всё временно — даже бетон.

Засунь-ка подальше лукавый смартфон,

и просто постой и послушай биение

под левым соском, и почувствуй вращение

планеты и быструю смену времён.

 

* * *

Кока-колу открыла и вынула новый смартфон,

указательным пальчиком тычет в меню на экране.

Ох, такая красивая девочка душу поранит

и в сети растворится! А мимо какой-то перрон

проплывает в окне, и навалена всякая дрянь

вдоль откоса — какие-то гнутые балки, коробки

и цемента мешки. Но вагон, вроде серой подлодки,

погружается в это пространство. «Ну-ну, перестань, —

я себе говорю, — эта девочка, нет, не поймёт

ничего из твоих комментариев к жизни прекрасной,

всепобедной, обманчивой, необъяснимой, напрасной.

Да и сам ты хоть что-нибудь понял?» А поезд идёт,

погружается, бухает гулко на стыках. Одни

пассажиры молчат, оседлав социальные сети,

и смартфоны горят, и кричат нерождённые дети

абсолютно беззвучно… — Погугли ещё, извини…

 

* * *

Глухота.ру, Слепота.ру, Немота.ру…

Кто-то в стрелялки, а мы вот в эту игру!

Впрочем, я-то всерьёз, но кто же читает нас?

У компьютера ни языка, ни ушей, ни глаз.

Одиночество смотрит из чёрной дыры в лицо:

«На что нам читать твоё бездарное говнецо?

Не читали, но знаем: воняет!» О, этот слог

вырабатывал семьдесят лет в лагерях Совок!

Надо уши заткнуть, замазать глиной глаза —

жизнь, увы, не рашпиль слесаря, а, скорей, фреза.

Предлагаю название точное, как удар ножа:

«Национальный сервер по выработке

репрессивного типажа»…

2016 г.

 

* * *

Девочка Надя из детства,

в городе, мутном уже,

химия — разные средства:

капсулы, гели, драже,

чтобы жилось без печали,

чтобы скучалось легко.

А у меня за плечами

только туман — молоко

алых закатов таёжных

или озёрной шуги.

Я понимаю, что сложно

(это, считай, что враги), —

только представь: комариный

радует звон! А тебе,

как на борту субмарины,

душно вот в этой среде —

в этих болотах прохладных,

в этой траве луговой.

Ладно, живи в анфиладах

старой Апрашки, не вой

по вечерам от скучищи —

всё же у вас лепота:

ящик врубаешь и тыщи

клоунов тра-та-та-та…

 

* * *

Каждый вечер — вёдро ли, ненастье —

то «Давай поженимся!», то «Как

стать миллионером?» То есть счастье —

каждый понимает, не дурак.

 

В смысле, надо денег очень много,

чтобы дачка, дочка и авто, —

ни любви, ни совести, ни Бога,

но внезапный выигрыш зато.

 

Так они до старости — всё дети,

ничего не зная о большой

настоящей гибели — о смерти,

о морях бескрайних за душой.

 

* * *

Хос-с-споди!

Даже назвать не берёмся мы

эти четырнадцать, что ли, полов.

Тянет из форточки ужасом, грозами,

мёртвыми птицами, мусором, дозами

химии грубой… Выключить «off»

эту мелодию дьявола дикую,

черноголовики жарить-варить,

ночью под лампой с тобой говорить.

Часики тикают? Часики тикают!

 

* * *

Бедные злые птицы на юг не хотят лететь,

Бедные злые люди хотят, но нельзя — ковид.

Ночью, хрипя, по городу бродит дурная смерть,

щерится, душит чулком пожилых и совсем лолит.

Мне бы, ей-богу, другую планету — счастливый край,

где у слезы сладковатый, смягчающий сердце, вкус.

Но просыпаюсь и слышу недобрый вороний грай

возле помойки, и вижу: кто-то в помятый куст

высыпал целый мешок кровавых, сырых бинтов.

Мимо машина едет весёлых бухих ментов.

 

Думаешь, это и всё? О, брат, подожди-постой!

Есть ещё люди. Они — это цельный гранит, кремень.

Птицы очнулись, на юг улетают, а бедный мой

друг оклемался, гляди-ка. Медовый неспешный день,

дышит заплаканный парк,

облетающий, рыжий,

музыкой налитой.

 

* * *

А в лес войдёшь — ни птиц, ни прочих тварей.

Так тихо, как в гробнице фараона.

Где прежний рай? Зрачок печальный, карий

не видит ничего определённо.

И даже хвоя, кажется мне, пахнет

каким-то ядовитым химикатом.

На озере случайный выстрел жахнет —

ответит эхо сумрачным раскатом.

Зачем стреляли? Дичи нет в помине.

Ни ягод, ни грибов, ни насекомых.

Лишь моховик единственный в корзине

напоминает: были! Так зелёных

болотных сыроежек на жарёху

немного наберёшь, идёшь к посёлку

и думаешь: «А мусорной эпоху

сурово назовут. О, чёрт! Что толку?

Мир больше никогда не будет прежним,

не будет грозовым, не будет нежным,

изменчивым, мерцающим, безбрежным…».

 

Стою и полумёртвыми глазами

смотрю бессильно, горько, одиноко

в тот беспощадный купол с облаками,

но нет на них ни ангелов, ни Бога.

 

* * *

Покуда под Выборг летит электрический

стремительный поезд, поймёшь не без трепета:

пространство срезают, как локон девический,

смолкают концерты древесного лепета.

За окнами тянутся чёрные вырубки,

толпятся корявые дачные домики,

и думаешь: «Кто мы? Наверное, выродки?

И что нам все эти ворюги-чиновники?

Что всё, чем пугают нас до помрачения:

Америка, беженцы, кризис и прочее?

Всё это уже не имеет значения,

поскольку природа…».

— Что-что?..

— Да что-то неразборчиво…

 

* * *

Человек — это мусор: бутылки, пакеты, срань,

от которой должна, очевидно, спасать культура.

Но, увы, не спасает. По парку идёшь понуро,

наблюдая отходы — страны неприкрытый срам.

 

Но сирень зацветает — да, мы посадили! Что ж,

подбираю бумажки, протектор везу в тележке.

Как дышать хорошо на полезной такой пробежке!

Так шагаешь и вдруг понимаешь: покуда ещё живёшь...

 

* * *

Теперь зимой так мало снега,

что показаться может: финиш!

Природа больше человека

не может выдержать. Вот видишь.

 

Февраль. Чернил не доставая,

печатать прямо на экране:

«Не плакать, чур, пока земная

нас красота манит и ранит!»

 

Ворона чёрная на тополь

взлетела молча и расселась.

Из окон (тоже ведь Европа)

мне слышен Вольфганг Амадеус.

 

Так есть, так было до Потопа,

и будет после, я надеюсь.