Метрополис (сентябрь)
А ты и не верила,
что всё ещё тёплый асфальт вечером
дышит в лицо пивным перегаром, разбитым стеклом
и сахарной ватой, что на его чёрной коже таяла,
таяла,
таяла до ниток сиреневых...
И корка на сбитых до крови коленях
сочилась сиропом и сладко пахла
потным лакостом и пенным чуха́ем
со вкусом дыни и винограда.
И в небоскрёбы, фиолетово-красные, смотрелась башня
и луна золотая. И эхо носило в лабиринтах стеклянных,
над алтарями магазинов с рубашками
рингтоны айфонов, до чертей изнуряющие...
Тум-папатум-папатум-папатум
Тум-папатум-папатум-папатум.
"Алло, это ты?"
"Это я, наверное"
Смотри, и по зебре на перекрёстке
мы идём истекая неоновой кровью. Роняя янтарные карамельки
из цепких креплений на массивных пе́рстнях.
И наши нательные, блестящие крестики
висят на едва не надломленных шеях,
царапая кожу и обжигая,
светясь оранжево через рубашки
и тонкие, очень тонкие платья.
Поэтому падаем, как подкошенные
на колени фарфоровые, разбитые вдребезги
до микса из крови и парфюмерии,
и звука от новогодних игрушек,
что разбиваются фейерверком блестящим
по ламинату, идеально черному,
который в реальности оказался асфальтом;
и откуда-то музыка и пьяная ругань,
и хотелось тебя уж найти поскорее,
захмелевшую знатно от бутылки пива... Что нам за блажь
в красоте задыхаться, прячась за пёстрыми витражами,
пока облака чёрно-желто-сиреневые
светят оранжевым в синие окна. Да, и в глазах твоих раздражённых
со слезами цвета гуаши разбавленной,
вижу ненависти немного и много затёртых воспоминаний
в виде картинок на дно опускающихся...
"Ты что-нибудь помнишь?"
"А ты?"
"И я что-то там..."
(Токио слишком, слишком огромен
для пьяного маленького человечка,
чтоб не ослепнуть от неона
и в корчах от гигантизма не сдохнуть)
