28-я китайская центурия

Государь — что лодка, а народ — как вода: может нести, может и утопить.

Китайская пословица

 

Провинция поставит на попа

работу подхалимов и подагриков:

годами повоёвывать, поддакивать

бредовым императорским фантазиям.

Наместники убиты наповал,

проколы обозначены фатальными.

Наследство отчуждается хористами,

художники запели: нам — подвал,

всё остальное можете хоть выбросить.

 

Запас трибунов резко оскудел,

идёт языковая деградация.

Вопрос, что беспокоит: где продаться нам,

желательно быстрее и дороже бы!?

Совсем не размышляют о стыде,

слоняются короткими дорожками,

беснуются и тра**ют — что движется.

Хотят себе наследников от дев,

а получают выводок и выжереб.

 

В казну теперь за так не занырнёшь —

раздел на возрастные категории.

До кончиков державы, как ни хочется,

правитель не дотянется, растянута.

Пока глупцы следили за норой,

небесный ход, прощёлканный растяпами,

был замурован. Пепельные чубчики

пугали многочисленный народ

в голодные года бумажным чудищем.

 

В то время как мужает общий бог,

без имени пока, но, правда, с отечеством,

и пра́сол наловчился пропесочивать

всесильных бюрократов с популистами.

Вернули анекдоты в обиход —

начало непрямого попустительства

для масс, что от величия отрованы.

Личинок отделяют от битков?

В чём сложность — и политику от родины!?

 

"Политика — приют для дураков" —

гласят листовки опытных подпольщиков.

Правитель раскраснеется, потопчется,

не в силах собираться больше с силами.

Расстроится, пихает дуло в рот,

но, видимо, любовь к себе незыблема,

раз выстрелить покамест не решается.

С народом нужен мирный договор,

как и с мальцом, что там — на небе шастает.

 

Сговорчивость скопытится, а труп

прикроют неприглядными рогожками.

В Китае совесть с разумом расходится,

как верные супруги, перессорившись.

Лоточники с командами "ату!"

свирепо защищают пересортицу

и право беспрепятственно барыжничать.

Посол, упустим главное, что туп,

отправлен выжать воду из булыжников.

 

Соседи и убили б за престиж,

но планы на войну неубедительны.

Я думаю, идёт на убыль длительность

немого ожидания спокойствия.

Правитель, говорят, ещё спесив,

в столице наблюдается спад костности,

а мы, примкнув к калечным и измазаным,

наткнёмся лодкой "Не с кого спросить"

на отмель с вопроцательными знаками.

 

У многих в головах засело: ты

от родины так просто не отдуешься.

Философы состарились, одутлостью

страдают больше горьких алкоголиков.

Страна на месте — чувства сироты,

хотя свободе дали апологию,

а звон вдали становится малиновым.

Бурёнки набивают сеном рты,

а мы ядрёным матом и молитвами.

 

Рождаются наследники — осмотр:

пока лабают лучшие народники,

особое внимание на родинки:

достойные отмечены драконами

(когда не видят — уголь и осмол).

Представить страшно, сколько их — бракованных

влезало на вершину за столетия.

Предшествующий — пи**р, но он смог

отречься от эпохи застекления.

 

Не стало вдруг пожизненных дружков:

разъехались куда-то, поспивались.

Работу караулит полный аллес,

холсты в последний год не продаются.

Я сделался заложником двух школ:

в одной неплохо пишут, просто юность

вредит её участникам, вторая:

и живопись осмысленна, с душой,

но все одной ногой у двери рая.

 

Художники оставят целый мир,

бессмертие потянется за внуками.

Полжизни я скрывался от занудности,

пока она не сделалась наспинною.

Искусство, как первичный целлюлит:

для власти отваратительно, но свыкнутся,

как свыклись объедалы с обезжиренным,

а гениям, что ставят цель — уйти,

найдётся схрон в подземном общежитии.