Друг куртуазности

­Однажды мне сказал мой друг: «Постой,

Не отнимай гармонии мотета

От вязи строф великого поэта,

Что красоту воспел, поправ покой!

 

Покой отринув, он был предан той,

Что, словно муза, вдохновила кротко

Его вложить строку в напев сей робко,

Чтоб не услышал страсти сей король!

 

Король ей шурин, так, увы, случилось,

И был школяр опаслив, но смышлён,

Когда в любви вил строй своих кансон,

Чтоб страсть его никак не проявилась.

 

Не проявилась нежность, чтоб немилость

Однажды не явилась перед ним,

И чтоб нуждой не стала бы засим,

А после чтобы смертью не явилась.

 

Явилась перед ним лишь та любовь,

Которой, словно б мукой насыщаясь,

Он бредил той, чьим взглядом пресыщаясь,

Пел лишь о том, что будоражит кровь.

 

Кровь в жилах, как вулкана жар, и песни

Звучали всё же тихо, ведь грешно́

Любить певцу (и, право же, смешно),

Что возвышается над миром этим пресном.

 

Пресном, как кушанье монаха, что в посте,

В молитве долгой ночи напролёт

Бдит свою душу, ангелов полёт

Зрит над землёю, словно бы в мечте.

 

Мечте отдался и пиит, вплетая в строки

Своих мотетов имя девы той,

Что о́тнята была, как есть, судьбой,

Дабы не быть в убытке и пороке.

 

Пороке том, где титул мог бы стать

Ничем: нельзя же полюбить княжну

Тому, кто, лишь склонив свою главу,

Пред королями должен трепетать!».

 

* * *

 

Услышал друга я, но всё ж в ответ

Молчал, скрывая чувств своих позывы

И вспоминая очи своей милой,

Вновь мысленно слагал в уме мотет.

 

Мотет о страсти и о том, что ночь

Мне вновь пришлёт виде́ния, и хмуро

Буду взирать я на игру Амура

И гнать любовь из сердца снова прочь.

 

Прочь от себя, чтоб трепет мой не стал

Известным прочим, кто стоит у трона,

Не нанести бы чувством сим урона

Че́сти девицы (в мыслях сих пропал)!

 

Пропал я навсегда, так мне казалось,

Амур-шутник, пробив стрелою грудь,

Мне показал незримый прочим путь

В те муки, где дыханье прерывалось.

 

Прервалась жизнь, увы, но вместе с тем

Такая сладость в сердце пребывала,

Что в жилах кровь горела и вскипала,

Выплескиваясь лавою поэм.

 

Поэм, что я писал в горячке лютой,

Чтобы лишь с лютней поделиться сим,

Как вдохновенный верой пилигрим,

Душа моя цвела душистой рутой.

 

Рутой изящной, что в ограде спит,

Не в силах дотянуться всё ж до розы,

Лишь кланяется ей, роняя слёзы

Любви, в которой, кажется, сгорит.

 

Сгорит сейчас, а пепел ветер лёгкий

Смахнёт навек, преданиям отдав,

В которых дымом вечности обдав,

Вулкан засыпал пеплом ров глубокий.

 

Глубокий дол, где сад когда-то цвел,

Где, среди роз в невинности цветущих

Нашёл тебя, тропою неимущих

Пошёл согбенный3… Смерть свою обрёл.

 

* * *

 

«Мой друг, – ответил я, смущаясь, –

Спасибо, что открыл мои глаза,

И пусть из них бежит сейчас слеза,

Забыть любовь свою я постараюсь.

 

Я постараюсь, ибо не прощу

Себе беду, чтоб обесчестить нежность,

Ведь если мне ответит на любезность,

То навлечет беду… Я не ропщу.

 

Я не ропщу на участь, ведь поэтам

Не суждено ответа на любовь

Ждать от принцесс, но снова, вновь и вновь,

Им суждено идти одним по свету.

 

По свету среди дрока и ветров,

Отдав любовь свою дорогам тем,

Где жизнь даётся серебру поэм

И где живёт она меж нежных слов.

 

Слов, коим лишь петься во дворцах,

В садах веселья, у фонтанов свежих,

Но там – дворяне. Только очи смежив,

Во снах поэт лишь одолеет страх.

 

Страх быть застигнутым в любовном трепетанье,

Вдруг получив ответ от девы той,

Что так возвышена самой судьбой,

В своих достоинствах и благородном званье.

 

Званье её и титул, может быть,

Не станет страсти и любви помехой,

Но вдруг прознают злосвидетели утехи.

Тогда что сможем мы уж изменить?

 

Уж изменить не сможем – это знак

Той участи, что трубадуру счастье:

Страдать и петь под солнцем и в ненастье.

Да будет так, увы, да будет так!

 

Так пусть графиня юная не знает

О страсти нежной, что поёт поэт,

Он в тишине опять совьёт мотет,

Дворец покинув после, нищим станет».

 

Картина: Jean-Honoré Fragonard (1732-1806). Выигранный поцелуй, около 1760