Везучий, подонок!..

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Коллекция заблуждений

Том 1-й.

 

Голем С. Везучий, подонок!.. / С. Голем — «Автор», 2023.

 

Бурные 90-е сменились в России равнинно-спокойным миллениумом. Но меняются лишь декорации, персонажи остаются всё те же. На рубеже веков независимый петербургский риэлтор Субботин, глава агентства «Антигуа», попадает в жернова коммерческих интересов двух противоборствующих сторон, берущие начало в сумрачных 90-х. Что предпринять? Какую тактику выбрать, когда соратники оборачиваются предателями, а тени прошлого - кровавыми призраками? Но выстоять в этой борьбе - значит, выжить. В романе использованы эпизоды подлинной биографии автора.

 

© Голем С., 2024.

 

Везучий, подонок!..

роман-квест

 

К читателю.

 

Дамы и господа, синьоры и синьорины! Вот вам роман без пошлости… смотрите-ка, и даже без фантазии. Летопись стихийных событий. Крайм-квест на полях флешбэка. Что вы сказали? А как же, могу и по-русски: коловращение в русле житейских будней, или автофикшн в терминологии Венсана Колонна… простите, снова не удержался. Помните гоголевскую «Шинель»? Так это оно и есть. Маленький человек, потерянный на переломе эпох. И новая шинель для него – без шансов. Какими вы были, далёкие 90-е? Весьма недалёкими. Тупой и пещерный рэкет. Время чёрных страстей… а впрочем, долой метафоры! Небудем становиться на изрядно вытертые котурны, оставим их нынешним классикам. Надеюсь, ровесник меня поймёт, тогда как младая поросль… О, нежное дитя миллениума, рассказчик вам нынче выдался никудышный, да и ментор неубедительный. Составлен им протокол свидетельских показаний, нескладный и длинный, добытый в безлюдной зоне сознания. У этой зоны свои законы.

 

Здесь память – безликий призрак: ухватишься за край её мантии, и от восторга она завоет. Раскроешь пальцы – ладонь пуста. Чуть отвернёшься, пустоглазая нечисть маячит, ухмыляясь, за спинкой кресла, но пальцы и губы её в крови. Является ниоткуда, но никуда не исчезнет. Омытое слезами и кровью прошлое, не ускользая со временем, меняет личину, словно гадюка, сбрасывая оболочку ушедших форм. Вам многое здесь будет неясно? Да вы не тревожьтесь. Чего здесь только не было, быльём поросло… вы уверены?

 

Вот лишь один пример. В наши дни на просторах современной России, за тридцать лет благоденствия набравшей легкий, вполне безмятежный жирок, по пустырям, чердакам и подвалам кочевало и продолжает скитаться четыре с лишним миллиона беспризорников. Четыре! Четверть населения крупного мегаполиса. Обитатели здешнего Поднебесья, как и жители дна, всегда готовы перейти в иную, сказочно-западную реальность, которая им не рада, как и здешняя жизнь. Любые места обитания – за границей ли, внутри границ – забиты толпой изгоев. Повсюду воют репатрианты и релоканты, сея проклятия не сбывшимся сказкам странствий. Среди оставшихся, куда ни глянь, не утихает стремление к лёгким доходам, дешёвому алкоголю и нетребовательным дамам, сквернейшему шансону и бросовому фэнтези.

 

Но мы не склонны к обобщениям. Не все, не все из нынешних таковы. Спросите меня: кто одолеет тьму века сего? Не знаю. Да и зачем предвидеть? Прогностика движения социума сродни гаданию на кофейной гуще..

К чему всё это? Скоро увидим.

.

Часть 1-я. Украли стажёра.

 

При желании рассказ можно начать с середины и,

отважно двигаясь вперёд или назад, сбивать всех с толку.

Гюнтер Грасc

 

Что наша жизнь? Игра! Бездумная, весёлая круговерть. Найдётся в ней место и подвигам, и блужданиям, и надеждам. Одно огорчает: всё реже люди управляют событиями, всё чаще тащатся на коротком поводке у судьбы. Привыкли соглашаться на всё – от страха, лени и безразличия. Люди забыли, что плестись на поводу у Судьбы – отказ от заветов Божьих. Создатель оставил главный завет: свободу воли, возможность выбора жизненных судеб. И в тот момент, когда свободные души взлетели в первый земной полёт, ища тела посвободней, Господь вздохнул и добавил: берите, что нравится, но помните: за всё придётся платить. Чем платим? Тем, что имеем. В половине случаев, согласно теории вероятности, наш выбор будет ничтожен. Что остаётся, кроме обелиска? Я лично против любого памятника. Не так он должен был выглядеть, не крест и не камень… совершенно иначе. А репутация… что, если она окажется скверной? Плюньте на это, граждане: подмоченная репутация мужчины означает, что жизнь он прожил не так, как нравилось остальным. Криминал вывожу за скобки. Вариация для женщин: жила не с тем, кого сосватало общественное мнение. Стоит ли за это платить? Берите, что хотите, абсолютно бесплатно, но руки постарайтесь не пачкать. Память о прошлом – вот горькая расплата.

 

Глава 1-я. Полоса приключений.

Среда, 23 марта 2008 г., 6.50 утра.

 

Колбасы и копчености, разложенные на витрине, своей заветренной, слегка усталой молодцеватостью напоминали уличных девок. Жениться вам надо, барин, усмехнулся Субботин, тогда и блудницы мерещиться перестанут. Он бросил в сетку кусок сулугуни. Немного подумав, добавил тетрапак с молоком и десяток яиц. Мука осталась, немного дрожжей… на ужин будут хачапури, решил риэлтор и направился к кассе. Вечерний поезд, два часа назад пришедший с северо-востока, вернул Субботина в привычный, иссушающий Город. Неделю назад угасла его мать, до последних минут звавшая к себе старшего сына. Субботин к ней не приехал, не смог пересилить себя. Слава Богу, его младший брат остался на малой родине и, как умел, о матери позаботился. Похороны уплыли смиренно, не гасли в памяти провожавших безумные выходки пожилой женщины, бившей стёкла в подъезде. Отца мы потеряли, размышлял Субботин… двумя? Нет, кажется, тремя годами раньше…

 

– Все на пол! На пол, бар-раны… стреляю! – пронзительный выкрик показался жалким и вымученным. Надрывный голосок, истерический. Как милостыню просит, наркоша хренов, подумал Субботин, нервически зевая от духоты, и нехотя подчинился приказу. Ранних посетителей в круглосуточном магазинчике было немного, семь или восемь. Геройствовать незачем, денег перед зарплатой у всех почти не осталось, да и зарплата будет неизвестно когда. Раздался звон и хлопок, похожий на гулкий взрыв лампочки. Неизвестный ударом приклада странного по форме ружья – обрез? – разбил единственную в помещении телекамеру. Продавщица замычала, словно ей сапогом наступили на ногу. Тот же жалостный голос выкрикнул:

– Серый, кассу проверь! Не спи, шевелись, раззява…

 

Серые вы, как портянки второго срока, хмыкнул Субботин.

Неслышно перевёл дух и вздрогнул, ощутил, как ловкие пальцы словно струятся по закоулкам и карманам его одежды. Забавно, денег не взяли… что они ищут? Второй грабитель, названный Серым, с досадой захлопнул кассу: кругом по нулям, за окном лишь раннее утро. Вечерком к нам пожалуйте, усмехнулся Субботин. Народу будет погуще, огребёте по полной. Внутренний мир риэлтора, чураясь всего, что оставалось за бортом, был выстроен на логике поведения, не подчинявшейся праву сильного. С неожиданным грохотом слетела с полки пара банок с маринованными томатами, одна глухо брякнула и разбилась. Дверь скрипнула, стало тихо. Ушли, осознал Субботин.

 

Ключи… в кармане были ключи! Ко мне, никак, решили зайти, погрустнел риэлтор. Но там ни черта и нет! Как в сказке, отдашь грабителям то, о чём ты, странник, не ведаешь. Сто репьёв вам в глотку, уныло подумал Субботин. Что найдёте, всё ваше. Зачем я сюда зашёл? Ларёк подкупал не только причудами ассортимента, но и неожиданной гаммой запахов. От застарелой табачной вони до дешёвого лосьона после бритья. Впрочем… лосьон-то, кажется, оставили несуразные эти бандиты. Слегка качаясь, Субботин расплатился и вышел. Кассирша, гортанная дама с усами, опрятно ругалась матом. Знакомые слова переливались у неё во рту, как бусинки, обретая утреннюю свежесть звучания. Субботин только кивнул на вызов: сдачи нет! – и вышел на свежий воздух.

 

Звенели трамваи. Развевал случайные знамена промозглый ветерок от Невы. Дышать на Петроградке по-прежнему было нечем. Задыхаясь от ходьбы, Субботин подошёл к подъезду, толкнул опять не запертую дверь и тяжело зашагал на четвёртый этаж. В окнах тускло бродил рассвет, весёлый, как зарплата комедианта. Тревожил жёлтый свет фонарей, не зря большой, полузабытый писатель публично проклял мартовскую мимозу. Город скрипел и бился, бессильно ожидая всегдашнего брожения по венам своих беспорядочных обитателей. Объятый покоем, он бесконечно был близок к смерти, но его ничто уже не пугало. На зубах Субботина скрипела ломаная линия горизонта, вся в песчаных изломах и брызгах спутниковых антенн, заброшенных мансард, каминных труб и чердачных окон. Субботин позвонил, постучал в дверь ногой. Внутри лениво замялось, забилось об пол. Но дверь соседи по коммуналке не открывали.

 

– Открой, Михеич! Свои, – прохрипел Субботин. От отвращения к просительной интонации его аж перекосило. Дитё какое, ключ потерял. Загремел дверной крюк, похожий на те, какими браконьеры ловят сомов. Дверь распахнулась.

– Свои по ночам не шастают! – объявил, зевая, таксист Михеев, поклонник Конфуция и сосед по коммуналке. Михеев был высокий сухопарый мужчина лет сорока пяти, с испитым хрящеватым лицом, испещрённым мелкими шрамами и увенчанным длинным поломанным носом. Таксист профессионально разговорчив, философичен и насмешлив, как большинство таксистов, однако добропорядочен, как мало кто в среде работавших по извозу. Физиономия Василь-Егорыча вызывала в памяти распаханный осенний полигон для танковых поединков. Михеев, и в самом деле, был когда-то водителем танка. Острыми буравчиками глаз разглядывал он мир сквозь смотровую щель замысловатых восточных взглядов, но абсолютно без фанатизма. Ушел на пенсию досрочно, по не вполне понятным причинам, от которых по ночам издавал порой тоскливые стоны. Как бы то ни было, Егорыч на гражданке стал вполне исправным таксистом. Сейчас лицо его исказилось от любопытства:

– Вот вам нате… хрен в томате! Чего домой не заходишь?

– Ключи куда-то утратил, – сказал, задыхаясь, его ровесник, независимый риэлтор Вильям Субботин, которого, по ситуации, кликали то Субботиным, то Вилькой, то Падишахом, а то и просто Бароном-Субботой.

 

Не будем и мы в чём-то себе отказывать.

Означенный риэлтор швырнул в угол сумку с вещами, поставил на стол пакет из лабаза (никто к нам в гости не торопится? Ну и ладушки!). Со стоном облегчения разделся Вилька, лёг и моментально уснул. Сон, перетекавший обычным с усталости странным сюжетом, покачивал риэлтора мягкой лапой. Крайне юный Субботин безмятежно топал из школы. Во всём и всегда неизменная, текла по бокам его в городе Ч. скромнейшая улица Чкалова. По правую руку застывшими окнами пялились облупленные и жёлтые, как яйца, пятиэтажки. По левую в поисках дешёвых сенсаций бродили стайки местной шпаны. Близился полдень. Откуда известно? Спящему и очень юному Вильке очень хотелось есть. Обедать, впрочем, хотелось и взрослому Вильке, но шансов проснуться не было. Стоит ли? Ползти на кухню, резать-жарить, мыть посуду…. спящий презрительно хмыкнул, пришедший во сне Вилька-школьник покивал, соглашаясь. Мама Вильки, только что покинувшая юдоль скорбей, могла запороть простейшую яичницу с салом. Отец, безнадёжно махнув рукой, запивал кошмарные торговские пельмени молоком из пакета. Бабка с внуками, Вилькой и его младшим братом Риччи (в просторечии Ваней) беззастенчиво лопали что придется, ассортиментом никто не баловал. Придётся юному Вильке по дороге зайти в магаз.. Спящий вздохнул: другого сюжета не завалялось? Над Вилькиной макушкой (стриженый чубчик-«бокс»), томимой производственным долгом, беззвучно кружился ветер, пропитанный пылью, машинным маслом, окурками и бурой сажей из заводской преисподней.

 

Тем самым ароматом Отечества, который сладок и приятен, поскольку исторгается крупнейшим в Европе металлургическим комбинатом. Гигантом сталеплавильным Вилька гордится. Родители порой скандалят вполголоса, потому что заболеваемость раком в городе Ч. на треть выше средней по области. Мать Вильки работает в школе, она в перечне лучших преподов города Ч. по русскому языку и литературе. Отец Вильки и брата его окормлялся преподаванием физики в медицинском училище акушеров и гинекологов. В старших классах Вилька любил посещать эту буйную обитель будущих женских прелестей, наблюдая искоса за отцом Неподкупный и желчный Аркадий Викентьевич, прозванный соседями Додиком за откровенную неприспособленность к жизни, всячески уклонялся от перехода в должность инструктора горкома. Позднее Вилька, попав в ту же ситуацию, прекрасно понял отца. Сам, дуралей, негибким вырос. Юные акушерки, презрев загадки волновых колебаний и природу полей, беззастенчиво строили глазки Додику, красавцу-преподавателю, рослому, статному, в больших роговых очках, обладателю волнистой гривы иссиня-чёрных волос. Разбирательства похождений знойного Казановы во время сборов картошки были главной темой семейных скандалов. Баба Шура, мамина мама, растившая Вильку и Ванечку до поступления в школу, не раз намекала: у Кати с детства не всё в порядке. Свезут её однажды в Кувшиново! Что за Кувшиново и почему туда маму однажды свезут, мальчики не знали, но боялись спросить. Вряд ли кто-либо рискнул вслух назвать Катерину Георгиевну ненормальной. Прозрение было поздним и совершенно напрасным.

 

Шагая к дому, Вилька не озирался по сторонам: вокруг всё привычно, освоено, протоптано в сапогах и резиновых кедах. На обломках бетонных плит ржавыми дикобразами после битвы торчат пучки арматуры. Асфальт, проминавшийся от ходьбы, навевал мечту о ночной прохладе. Чугунные люки, гремевшие под ногами (заманчиво прыгнуть на них с разбега!), манили рухнуть в коммунальную бездну, обещая, что она ничем не уступит по занимательности Дантову аду. Желающих, однако, не находилось. Мигнул на пыльном стекле заблудший солнечный зайчик, и Вилька замер, свой лоб едва не раскроив. К одной из граней бетонного столба, освежившего в памяти взрослого Вильки забытое творение скульптора Мухиной, приклеено было частное объявление. Корявые буквы на клочке оберточной бумаги очень спешили, они наезжали друг на друга, сминались и вновь рассыпались веером. Кому и зачем? Это мне, понял Вилька. И, задыхаясь, прочёл: «За тобой следит призрак с видеокамерой. Через минуту он превратит тебя в глиняного болвана. Посадит рядом с другими и будет забавляться, кидая хлебные шарики».

Объявление ввело Вильку в ступор, и тут кто-то буркнул над ухом:

– Уходим, пока дядя в отключке… да тише ты! Соседи … (далее неразборчиво).

Дверь скрипнула и закрылась. Не помня себя, Субботин поднялся, выскочил в коридор и чуть не сбил с ног Михеева, надевавшего перед зеркалом потёртый офицерский плащ старого образца.

– Кто тут? К кому сейчас приходили? – задыхаясь, спросил Субботин.

– К тебе, квартирный барыга! – отозвался Михеев. – Только что вышли. Ключи мои пока что верни! На всё про всё один боекомплект.

 

Субботин осознал: опять ничего не ясно. Вернулся к себе, потирая ноющие виски, окинул комнату взглядом и поплёлся на кухню. Сварил крепчайший кофе в старой армянской джезве, оставшейся от бывшей супруги при разводе как часть недвижимого имущества. Неуловимо быстрыми движениями риэлтор сварганил тесто, испёк румяные хачапури и с наслаждением угостил соседей. Это было частью ритуала, каждый жилец имел свою специализацию. Михеев курировал шашлыки и люля-кебабы, Субботин фантазировал с выпечкой, а третья соседка, колоратурное сопрано в отставке по имени Милица Львовна (Михеев упорно величал старушку Милицией, за что и огребал от неё с удовольствием), изящно варила супы с ранней или же поздней зеленью. Мужчины садились за стол, невольно втянув животы: осанка певицы (колоратура бывшей не бывает!) не оставляла шансов расслабиться. Гусары, они и лёжа – гусары.

– Скажи-ка, Егорыч, кто меня навещал? – зевая, спросил Субботин.

– А я почём знаю? Какие-то двое. Держались уверенно. Я даже решил, что ты впустил их без звонка. Потом, правда, вспомнил про ключ, – Михеев пожал плечами в неискоренимой уверенности, что мир устроен как надо. Кому было надо, старался не уточнять. – Что-нибудь спёрли? Или наоборот, привнесли в твою сиротскую жизнь?

– Есть многое на свете, друг Горацио, что не вносили в наши декларации. Не проверял. Чудеса отложим на будущее.

Субботин даже не подозревал, насколько он близок к истине.

Михеев с удовольствием доел хачапури, стёр остатки желтка и расплылся в улыбке:

– Ты только скажи, если что. Наваляем всем таксопарком.

– За что это мне наваляете?! За поддержание признаков жизни?

– Да не тебе, ушлёпок пошехонский.

– Сам дембель с пробитой башней… ну, как там пассажиропотоки? Проистекают?

– Неторопливо… как дни до зарплаты. Перебиваемся как-то с хлеба на водку.

И они вполголоса рассмеялись.

Рабочий день политика, чиновника и риэлтора начинается с прогноза погоды, а заканчивается сводкой новостей. Люди, не связанные с оборотом материальных ценностей, постоянно ожидают от жизни новых угроз. Рабочему, перевозчику, штабелеру некогда думать о пустяках. Субботин, руководитель крохотной риэлтерской фирмы, не был исключением из общего числа «заполошных». С новостями знакомился отрывисто, но крайне внимательно. Чаще всего Вилька просматривал краткий обзор в электронной почте. Информатор ноута замигал, сообщая о приходе корреспонденции с пометкой «неотложное-важное-срочное». Показав кулак безропотному экрану, Субботин проверил записи в блокноте-ежедневнике (никаких пометок «сделать по возвращении», кроме как «выспаться!»), забил бельём стиральную машину и вновь вернулся к работе. Достал из тайничка милейший Лёлькин подарок, ноутбук модели Acer Aspire One. О Лёльке мы тоже расскажем чуть позже.

 

Отдельная тема, Лёлька.

Субботин бегло просмотрел дежурную почту. Ему сулили златые горы (спасибо, я воздержусь), предлагали инвестировать в апартаменты (бульон от яиц, ваши инвестиции!), приглашали на практикум по новому строительству (доколе учиться будем?!). Письмо с пометкой «молния» не давало покоя. Опять, небось, дежурная фигня, вздохнул Субботин и открыл неизвестный запрос. При рассмотрении в глаза бросились выделенные жирным шрифтом строки стандартного ответа: «В ответ на ваш запрос от…. в соответствии с директивой номер… высылаем данные, лист 12-44…» с множеством прикреплённых файлов и загадочным шифром вместо обратного адреса. Какой ещё ответ на запрос? Почему сюда, а не в офис? Очередное «наследство в Нигерии»? Не похоже. Закинуть в спам? Попытаться прочесть? Свеженький антивирус, подсаженный знакомым айтишником – одним из тех, кто запросто найдёт сетевой разъём ноутбука – был мамой назван невнятно, что-то типа Outpost Security Suite Pro 2008, но гасил любую инет-подляну ещё на подлёте.

 

Сегодня «морской охотник» молчал. Субботин, прикрыв глаза, вознёс молитву и углубился в письмо. С первых слов стало ясно, что адресатом он стал по ошибке. Либо по злому умыслу. Письмо с сюрпризом оказалось изящно упакованным досье на очень серьёзного человека. Когда-то состоял в субботинской картотеке «Чинуши и ВИП-персоны» блестящий доктор, гордость хирургического отделения. Потом, правда, вышел из списка… ну, как вышел? Входить перестал. В глаза его звали Доктором, за глаза – Циклопом. Пятно странной формы с тёмным зрачком по центру красовалось у известного медика аккурат в переносице... а кстати, вот и оно. Бог шельму метит, в который раз подумал Субботин. Лицо Циклопа читалось едва ли не на каждой странице.

 

Вот в лаун-теннис играет с президентом торговой палаты. На праздничной трибуне стоит… нахохлился, как гриф погребальный, и вперил чёрствый взгляд исподлобья. Вот снова Док, уставший, но несгибаемый, стоит в халате, усыпанном красными брызгами, и медсестра утирает его рыцарский лоб с неземной печатью голубоватым влажным тампоном. Вдоль стен понуро зависают интерны. Что с пациентом? Смерть по прибытии?

Вот Док в купальном халате, в шезлонге возле бассейна, повсюду девочки и коктейли, пейзаж абсолютно мирный. Официант с подносом, морда выбрита, глаза проныры. И дюжий азиат скосился в его сторону очень недобро. Я бы из этих рук есть тоже не стал, усмехнулся Субботин. Фоток мало? Пожалуйста, протокол наблюдений. Расписан Док под Хохлому, как то ещё пасхальное яичко: жёны, любовницы, картишки-банчишки и прочие страсти плюс ряд грехов посерьёзней. Сферы влияния, интересов, актуальных и будущих инвестиций. Структура и штат окружения. Бухгалтер у него, припомнил Субботин, это до-о… вневременной пантеон журнала «Maxim» нервно курит в рукав. В доступной форме чередуются таблицы, расчёты, графики.

 

Всё вышеизложенное в совокупности ни малейшего криминала не содержит, но кое-что предвещает.

Ни много, ни мало, а рейдерский захват страховой конторы, имеющей… (Субботин на минуту задумался, даже прикрыл глаза) порядка трёхсот филиалов. Из тех, что… да, как раз вот из этих. Дочитав и поразмыслив, Вилька ощутил, что голова идёт кругом, а вся спина в холодном поту. Интересно, чья это бомба и для кого? Адрес отправителя, на первый взгляд, смотрелся хаотично набранным шифром. «Так и выложат тебе весь расклад, – затосковал Субботин. – Держи карманчик шире… сделай умное лицо». Ответ написать: мол, ошиблись, гражданочка! По данному адресу нет тут никаких Перепендюрьевых. Отродясь не бывало. Неправильно набран номер! А если правильно? Тогда… что же? Уничтожить письмо? Восстановят, затем, возможно, снова пришлют. Переслать его в страховую контору, ООО имярек? И кто у нас тогда идиот?! Охрана затискает: откуда в вашей почте секретные данные? Зачем и почему? А там и на проводе… ясно, кто. Отправить Циклопу? С пометкой «Борис Янович, у вас вся спина белая!». Лучше уж сразу вздёрнуться, самому. Циклоп без размышлений зароет почти любого. Подальше и поглубже. Или закатает в асфальт где-нибудь в тихом месте – к примеру, в окрестностях Агалатова. Потом уж будет выяснять, что к чему. У них, у графьёв Великого Княжества Литовского, тот ещё деловой подход.

 

Потому-то Доктор жив и на свободе.

Не графья мы, усмехнулся Субботин, по нужде и на кухне помоемся. Свобода действий, по сути – те же коридоры ошибок. Умный не бродит в поисках истины, но чаще сидит в раздумьях.

«Чего они хотели, грабители сраные, козлята драные? – размышлял Вилька, пытаясь подавить, как тошноту, захлестывавшую панику. – Кому неймётся толкнуть меня под колесо? Властям? Конкурентам? Сикрет-сервису, службе охраны? А может, ткнули письмецом наугад, как палкой, желая расшевелить, как медведя в берлоге? И посмотреть, куда и как я плакаться начну. Не надо сгоряча звонить Циклопу. Того и гляди гляди, подкинут чего похуже. Ещё варианты? В «Проминвесте» надо порыскать, зря, что ли, перетаскал я им туеву хучу ипотечных клиентов? У Циклопа в банке есть очень серьёзный пай. Стало быть, возможны варианты. Его хотят устранить, а пай переправить? Его переправить, а пай устранить?!».

 

Бардак, да и только.

Нынешние банки, к слову сказать, в начале 2000-х становились все более доступными к возможной потере контроля. Гримасы нормативной базы, необходимость проведения множества стремительных операций в связи с волатильностью в финансовом секторе то и дело заставляли топ-менеджеров принимать скоропалительные решения, которые могли сопровождаться ошибками в составлении документов, равно как и другими просчётами. Сие престранное обстоятельство, не мешкая, взяли на вооружение рейдерские структуры, в рядах которых замелькали лица, весьма заметные в Городе и крепко понимающие в банковском бизнесе. Циклоп (Доктор, если угодно) почуял, что время чистого рэкета истекло. Настали времена, когда топор рэкетира поник перед скальпелем подковерных решений. Разбой сместился с пустырей в кабинеты. Циклоп, при всём его своеобразии, в банковском деле был абсолютно чист, хоть икону пиши.

 

Но кто сказал, что весь дворцово-бандитский иконостас не мечтает сбросить Доктора с корабля современности? То-то и оно. Искать отправителей надо среди врагов – но не моих, а Циклопа, заключил Субботин. Прервав размышления, зевнул с подвывом: до завтра ничего не решить. Ноутбук в чехол, документы в папку – я снова здесь, мои цыгане! Пора заняться перспективным жильём. Самым вкрадчивым темпом, на какой только был способен, Субботин подбирался к наиболее «вкусным» застройщикам Города. Они пока что были не на виду, потихоньку растащив на торгах самые перспективные пятна под жилую застройку. Будь ипотека по уму, а не по скорой наживе, даже на стадии свайного поля грядущие квартиры расхватали бы, как призовые очки. Жильё на глазах становилось великолепным товаром, даже инвест-проектом, захват коммерческих площадей манил к себе проливными ливнями высокой арендной платы. Занималось, как ранняя зорька, строительство коттеджных посёлков: вот тут и будет вам жильё плюс свежий воздух.

Будни двадцать первого века… повсюду надо успеть.

 

Умело маневрируя, агент получал комиссионные и с покупателя, и с застройщика. Требовался опыт переговоров, ведомых, начиная с нуля, немалая квалификация в строительном бизнесе, азарт и навыки авантюриста. Настало время свежих партнеров, умелых манипуляторов. «Главное, быть нахрапистым, но крайне внимательным к мелочам, – размышлял Субботин, машинально заводя пружину старого будильника, – и лишнего Циклопу не наболтать». Завёл будильник на двенадцать, взглянул с изумлением: зачем это? Ах, да. Весь день впереди, а мозги взыскуют ясности. Придётся слегка вздремнуть. Резюмируем: ключи у нас спёрли, крайне странное деловое письмо прислали. Многоопытного риэлтора изумляла скорость, с которой нарастали проблемы. В любом безумии должна быть система… а как же! Ведь так и есть? В коридоре раздался телефонный звонок. Нехорошая квартира, подумал Субботин. Столько лет болтаюсь, одни неприятности.

 

Глава 2-я. Искусство беседы по телефону.

Среда, 23 марта 2008 г., 9.05 утра.

 

Грохнули осколки по паркету.

Осмыслив ситуацию, протяжно возопил женский голос:

– Вилли, голубчик! Ответьте, если люди желают!

Субботин, злой, как человек, которому в энный раз не дают поспать, выскочил в коридор, заставив отшатнуться соседку Милицу Львовну. Поджав накрашенные губки (бровки дугами, рот фиолетовым бантиком – верна себе старушка, не без удовольствия отметил риэлтор), бывшая певичка, хрупкая, как осенняя хризантема, озирала подносик, на котором только что стояла севрская кофейная чашечка.

Есть вещи, красивые даже при смерти.

– Круассан удалось спасти, – смущённо призналась певица. – Я его забыла на кухне. Ах, да… благоволите взять трубку. Вежливый мужской голос. Пригласите его на чай.

Цветы запоздалые, хмыкнул Субботин.

Милица, истая светская львица, обожала вращаться в приличном мужском сообществе. Приличным сообщество считалось, если в нём отсутствовал дворник Баймурат, врачи «Скорой помощи» и ненавистный слесарь Давидик. Пародийность словосочетания «слесарь Давид Соломонович» не раз обыгрывал завистливый Михеев. Куда ему тягаться, имея быдловатое «Василь-Егорыч»!

 

Любимая михеевская острота: нет ничего быстрее времени и жэковской зарплаты.

Стареющий Давид в ответ на выпады лишь коротко мекал. Но сидеть с газетой на пенсии было ещё тоскливей. Правда, имелась в жизни любого слесаря неучтёнка, но обе стороны, заказчик и исполнитель, об этом помалкивали. Весь дом Давидов состоял из узников концлагерей – литовских, немецких, польских. После войны никто из них не вернулся. Давидика, последыша военного поколения, спас слесарь-водопроводчик, поднявшись этажом выше узнать, откуда доносится детский рёв. В блокаду этот звук означал скорую гибель. Слесаря скоро убили грабители, Давидика же удалось эвакуировать. В память о спасителе, чьё имя так и не удалось узнать, Давид поклялся стать слесарем. Так о чём это мы? Ах, да… Субботин взял трубку, и лицо его вытянулось. Хорошо поставленный баритон изложил свою просьбу:

– Привет, Барон, на проводе Юрасик. Не вешай трубку, надо поговорить.

Худший сюрприз даже невозможно представить, решил Субботин.

Гнусаво пропел в ответ:

– Уважаемый абонент! Ваш звонок не очень важен для нас. Все операторы заняты. Пройдите на х…й, пожалуйста!

– Э-э… куда это я попал?

– Куда вы целились?

– В Барона… э-э, в квартиру! Оператор, дайте Субботина.

 

Бедный Йорик, подумал Субботин.

Идиот в нетронутой обертке. Может, стоило тогда надавать тебе по башке? Впрочем, надо бы выслушать, придётся всё-таки раскошелиться на пару минут:

– Излагайте, Муля, но покороче. Я только что с поезда. У меня куча дел!

– Во всяком случае, не я её навалил… гу-гу-гу.

Нет, мудрость даже с возрастом стучится не в каждую дверь.

Юрасик окончательно сбрендил, подумал Субботин.

Сдержавшись, сказал вполголоса:

– Осталась ровно одна минута.

– Есть дело на десять тысяч.

– Обращайся к друзьям-карманникам! Некогда мне всяким босякам карманы обшаривать.

– Да стой ты! Тебя Вероника просит. Жёнин племянник, Генка Рогачёв, двадцать семь лет, на днях вернулся из Дартмута, просится на стажировку к кому-нибудь из общих знакомых.

– Я что, банкир? Или страховая компания «Берлингер и компаньоны»?!

– Ты больше чем банкир. Генка мечтает вырасти в специалиста по коммерческой недвижимости. Он вычислил тебя по объявлению в «Антидоте».

 

Субботин вздохнул: просил же девок, не давайте ничего в «Антидот».

Ну, я вам устрою. Вернусь только. Закроются от плача ворота гарема!

Но Вероника… ах, эта Вероника. Ей вечно всё хотелось попробовать.

– О чём теперь мечтает супруга? – спросил Субботин не без внутреннего ликования.

Знал бы ты, майский жук Боря, какой может быть в постели скромница Ника. Тем временем Юрасик, не подозревая, что за гнусные воспоминания терзают собеседника, продолжал настаивать на своём:

– Возьми ребёнка в гарем. Пусть тоже с вами денег подымет. В реальных кейсах. Я хорошо тебе заплачу!

– Поплачь на моих поминках, и будем в расчёте. Вдвоём с раввином.

– Понимаю, в карманах только семечки. А как насчёт заветной папки? Ты называл её «Резина в асфальте», пока не выпал из обоймы лет семь или восемь назад. Там новостей – под сраку! Пришлю тебе папку в «Антигуа»… тебя в туристы, кстати, не тянет? На пляж с вулканическим песочком? Ха-ха… заруливай вместе с Генкой. Но, разумеется, не навсегда. Отмучаешься, и падай недельки на две. Отправишь мне в личную почту техническое задание по разработке новых видов присадок, я усажу работать пару дипломниц. Практическая часть, графики упругости, таблицы состава смесей – всё перешлю тебе! Ну и выводы с обсуждением – бонусом! Статьи, если будут, в соавторстве, авторские свидетельства и ништяки всевозможные, вроде зарубежных патентов – фифти-фифти. Пойми, я многим рискую, если Генка окажется вне игры.

 

Это был сильный ход.

Субботин даже трубку рукой прикрыл, чтобы собеседник не услышал, как сбилось его дыхание. На минуту папка с исследованиями применимости производных каучука во всесезонных дорожных покрытиях вытеснила происходящее. Учёный Виля толкал в бок риэлтора: это вам не коммуналками торговать! Там в верхнем левом углу не просто так пометочка: «Хранить вечно».

Сам знаю, но столько не выпью, нервно сказал Субботин, не замечая, что говорит это вслух.

– Что ты знаешь?! Ни черта ты не знаешь! Мой тесть – один из членов комиссии, распределяющей институтские гранты. Чтобы выжить, мне надо перейти из фундаментального русла в практическое! – теряя остатки терпения, заорал Юрасик, он же доцент Юрий Константинович Дасик.

Фамильное имя «Крынкин» каучуковый доцент сызмальства ненавидел за быдловатость и профнепригодность, отчего и взял фамилию первой жены. Впрочем, совместный путь их оказался недолог. Легкомысленная бабёнка, рассказывал несчастный муж, радость которого по этому поводу внушала некоторые подозрения, сбежала с поставщиком «собачьих консервов в огромных дозах». Доцент сразу же пустился во все тяжкие, посещая модные вернисажи, сомнительные оргии и бесконечные пьянки. Модель боди-арта Вероника Бортнянская стала поздней любовью доцента Дасика – и горячим субботинским приключением. Всё, что разумной женщине требуется для жизни, Вероника обрела по факту рождения. Прочее расчётливо игнорировала. Пусть мужики несут что попало, ты знай себе помалкивай, говаривала её покойная матушка. Она-то знала, как ножку подставить нужному жениху. Иных уж нет, а те далече… но всё-таки силён, бродяга, даже в модельке смог выкопать своекорыстие.

 

Что Дасик, то Дасик, посмеивался когда-то его научный подельник, мэнээс Вилька Субботин.

– Воткнёшь в литобзор инфу за последние десять лет, – невыразительно сказал Субботин.

Начинался торг, пора приглушать эмоции:

– Учти, твой пасынок будет пахать как бобик, его должностная инструкция – прислуга за всё. Пыль, впрочем, вытереть не доверю… одну потеряет тряпку, другую сломает.

– Ага, – усмехнулся Юрасик. – Дура, дура, дура ты, дура ты проклятая! Не пасынок, а Никин племянник. На кухню ещё отправь, за пивом бегать и фиш-энд-чипсами. Ты что, звонарь, с дубу рухнул?!

– Пусть рыбу с чипсами готовят лаборантки. Может, усохнут в бёдрах, и ты перестанешь щипать их за…

– Типун тебе на язык! Колись, мне некогда: берёшь Геннадия в агентство?

– Испытательный срок – полтора месяца.

– Как это? Семь недель без зарплаты?! – поразился доцент.

– Без денег, но с надеждой на будущее! Первый косяк – не важно, какой: дисциплина, гульки по девочкам или неумение прыгнуть с места – строгий выговор. Второй – увольнение. Иные меры в гареме не предусмотрены!

– Какой ещё гарем?! – ужаснулся Юрасик. – Ты что, ополоумел?

– Гарем, дурачина – кодовое имя коллектива «Антигуа». Только для своих, теперь и для Генки. У меня одни девочки. Согласно наследственной ориентации. Полезет твой крендель с нежностями, намеками на нетрудовые доходы – огребает хороший пендаль! Наряду с приказом об увольнении по статье.

– Понимаю, – хмыкнул собеседник. Перед глазами Субботина проплыла ухмылка старого эротомана. – Султан на минималках? Бордель закрытого типа?

– Избави боже! Я в вашем штате не состою.

– Да уж, – вздохнул Юрасик. – Бог миловал. Отдохну от тебя на старости лет.

До поры до времени, Юрочка. Ходи да оглядывайся, подумал разъярённый Субботин.

– Я дам ему твой телефон, – сказал ничего не подозревающий доцент. – И передам привет Веронике. Она тебе заранее благодарна.

– Свои телефоны сам и раздам, – отрезал риэлтор, вовремя проглотив нескромный обрывок фразы. – Пусть юнкер подъедет часам к пяти. Я с ним ещё побеседую.

 

Какого чёрта, размышлял Субботин, небрежно бросая трубку на сломанный и склеенный аппарат.

Однажды Михеев в бешенстве грохнул им об пол: ему звонили какие-то странные пассажиры с угрозами.

Вроде как высадил их не там. Неужели на похоронах меня кто-то сглазил, огорчился Вилька. Странноприимный дом, а не агентство! Не ровен час, щенков бродячих начнём подбирать. Вернулся на кухню, доел подсохшее хачапури. Приготовил ещё джезву с кофе, поставил на газ, призадумался. Покрутил головой: да пусть его, жизнь наладится! Не помогло. Газ выключил, вернулся к телефону, набрал свой любимый номер:

– Алло, гарем? Ваш муж беспокоит… кто нынче у телефона?

– Любимая жена, мой повелитель! На связи Марина, диспетчер по приёму заявок. Чего желаете? Квартиру, кофе, побриться? Когда ожидать на службу?

– Не распыляйся по мелочам. После обеда. И не обедайте слишком поздно. Талии поплывут… у кого они ещё есть. Придёт такой Рогачёв, нахальный и юный, оформить его на должность стажёра.

– В чём отрок будет стажироваться? Надеюсь, не в обольщении?

– Тоже мне, старшеклассницы! Приеду, хвоста накручу. Зачем отправила рекламу в «Антидот»? Предупреждал, не связывайтесь с сетевыми отбросами! Как сучку-дворняжку, вас непременно к помоям тянет.

– Мой повелитель, за указание благодарствуйте, а вот за сучку я могу и приварить! И вообще, когда общаетесь с дамой, здороваться надо!

– Хорошо, не хворай. Ну, ладно… меняем сучку на этуаль. Чтоб не обидеть вашу маму, ушёл, надвинув белую панаму. Где остальные барышни, в окна смотрят? Не едут ли к нам гусары на лимузинах?

– При исполнении, Вильям Аркадьевич.

– Исполнении чего?! Цыганочки с выходом? Небось, в кофейне попессы плющат. Нине передай, как вернутся, приказ на Рогачёва пусть без зарплаты исполнит. Паёк по графику, размеры по труду. Выписки из ЕГРН получили?

– Э-э… они ещё не готовы.

– Брехня! Звонил час назад, сейчас же съездить и получить. Оставлю без пряников. За двери не выйти, повсюду сплошной ноктюрн!

– Мой повелитель, что есть ноктюрн? В вашей транскрипции.

– Вношу предельную ясность… ноктюрн в недвижимости – всё равно, что бордель на спичках. Чтоб к вечеру выписки были! Оставлю без сладкого. И без крепкого!

– Не губи, повелитель! Мы все так молоды…

– Поговори у меня! Отбой.

 

Субботин вернулся к столу, терзаемый противоречивыми мыслями. И кофе, разумеется, убёг, невежливо фыркнув. Субботин шёпотом пожелал ему лучшего будущего. В следующей жизни. Дела застопорились. Ещё бы капельку подремать. Нет, впрочем… он вновь вернулся в коридор и взялся за трубку:

– Миха, привет. Это я. Не успеваю соскучиться, дело есть. Пробей по базам Рогачёва Геннадия… э-э, отчество уточню. Двадцать семь лет. Чему-то учился в Дортмуте… быстрее отыщешь? Ну, я в тебя верю. Рогачёва берём стажёром по просьбе старого друга. Насколько старого? Откопал меня из могилы времени, рад по уши, вот и напряг по полной. Нет, данных на меня не имеется. Компромат… по компромату чуть позже.

– Ты виделся с Рогачёвым? – спросил неторопливый, с хрипотцой баритон.

– Изрядно повозились мы с его дядей. И тётей. Но оба в далёком прошлом.

– И что, его решили с перегрева тебе подкинуть? Зачем? – не унимался собеседник.

– А я знаю? Спасибо, грудью кормить не надо. Хорош базлать, акадэмик охранного предприятия. Мне справка по стажёру нужна к обеду. Когда обед? Считай, что я уже грею. Как Ваха, оклемался после «кавказского гостеприимства»? Гарем постоянно мне что-то о нём лепечет, ногтём по губам скребёт. Но я так пить не умею. А завидовать другим не могу!

– Не пей! Ваха такое вино привёз… кто будет настаивать?

– Это верно. Настаивают умные люди на перепонках грецких орехов. Жду справку. Курсив излишен! Печать не трэба.

– Сам дурак! – огрызнулся Миха и бросил трубку.

 

Но этот собеседник уже забыт. Допив громадным глотком ещё один утренний кофе, Субботин снова нырнул в кровать. Подумав, Миха новостями нисколько не огорчился. Он подмигнул самому себе в огромное зеркало, забытое в офисе, когда-то бывшим ателье, и набрал телефонный номер:

– Добрый день, товарищ Пятый, это я. Первый этап «Инвайта» только что стартовал. У Доходяги слямзили ключи. Всё обыскали, сейф на квартире так и не обнаружили. Ну, как-как… отлично замаскирован. Доцент сообщает, что Прыщ заступил на должность. Какая должность? Чуть ниже уборщицы, но это детали. Что? Дьявол в деталях? Настучим по рогам и дьяволу. Разве что Эскулап опередит нас, успеет что-то пронюхать…

– Вот это уж ваша забота! В кругу друзей ничем не щёлкай, – сказал энергичный голос, расцвеченный, как галифе, потёками в широких лампасах. – Усильте охрану. Нагнетайте тревогу. «Инвайт» не раздача студня… он должен сработать молниеносно! Нам нужен свежий барабан. Эскулапа выводим за скобки, много воли набрал.

– Скользкий гад, ухватиться не за что, – признался Миха.

– Спровоцируйте вылазку, только без шума. Доходягу запугать, запутать и вынудить к действию. Не мытьём, так катаньем. Девку его заприте куда-нибудь!

– Дочку? Но мы же, типа, охрана… такие фортели…

– Ты мне не умничай, Чайльд-Гарольд! Забыли, чем кормитесь? Лицензия ручки жжёт?! Привязана верёвочка, вот и дёргайте за неё. Мораль такова: либо Эскулап Доходягу завалит, либо Доходяга Эскулапа заложит. Я за любую движуху, кроме голодовки! Как тот беспризорник. В обоих случаях быть наготове. «Инвайт» переходит в «цугцванг», если в шахматы балуетесь.

– Красиво излагаете, товарищ… э-э, Пятый. Не балуюсь я в шахматы, а играю. Надо подумать.

– Взбодритесь уже! Действовать по обстановке. Докладывать ежесуточно.

– До связи. Вас понял.

 

Оставим их, интриганов-службистов. Вернёмся назад к Субботину. Из дальней комнаты к нему на цыпочках прокрался Михеев, прислушался к ровному храпу. Набрал телефон агентства:

– Мариночка? Добрый день. Субботин с утра безмолвствует, просил не тревожить. Как дни вашей жизни? По-прежнему хмуро? Сейчас подсветим салютом. Зову вас замуж, газель сераля. Кто сырая?! Кольцо на палец? Хей, дэвушка! Могу предложить чеку от гранаты. На сердце ношу, как память. Не в нос же её продеть! Гранату? В углу пока что. Она учебная.

– Свистун ты, Михеев, какой из тебя супруг?! Боже, боже! Гранаты в карманах, комплименты вразнос. Хей-хей, твистугей! Два дня за рулём, трое суток в беспамятстве, – смеялась газель. Оставим их. Слова любви, слова, слова… как вы легки и бессердечны.

 

Глава 3-я. Разновидности коммуналок.

Среда, 23 марта 2008 г., 11.10 утра.

 

Герои спят, но сюжет не дремлет.

В громадной питерской квартире, как пишут классики, воцарилась гнетущая тишина. Воспользуемся данным обстоятельством, чтобы расставить точки над «ю». Субботин пришёл в недвижимость прямиком из науки. Опустим эпопею жизненного промежутка, она здесь мало что даст. Когда-то двое младших научных сотрудников, Субботин и Крынкин (Дасик-Юрасик, если его забыли), рука об руку шествовали по тернистой стезе исканий. Проще говоря, отвлекались от экспериментов, только чтобы пива попить. Идея была проста и доступна. Будучи студентом, Субботин обожал теорию затухающих колебаний, она напоминала ему о блюзе. Однажды ему пришло в голову, что было бы неплохо для всех – дороги, машин, страны – если бы автотрассы не надо было чинить. Сплошные откаты, распилы и казнокрадство.

Что, если закатать в асфальт кучу мелких резиновых шариков? Они не замёрзнут, есть резины морозоустойчивые. Их не раздавят колёсами, они ведь прочные и упругие. В большом количестве такие шарики дадут эффект амортизации, смазки, будут гасить вибрацию полотна и его растрескивание. Такому покрытию погодные прыжки тоже ведь нипочём? Короче, надо проверить. Но инициативу быстро прикрыли, формула «дорожной резины» была непростой и быстрым решениям не поддавалась. Компоненты асфальта и каучука вести себя по-соседски отнюдь не планировали. Мороз и воду смесь не держала, асфальт растрескивался мгновенно. В экспериментах последовала длинная пауза, затем пришла перестройка, афера Субботина, предательство Крынкина и окончательный разрыв отношений. Доносились слухи, что в Забугорье полным ходом ведутся поиски в этом же направлении.

 

Проклятые пиндосы между тем придумали красить асфальт специальным составом, дабы оный не трескался. Тягучая смесь кварцевого песка, силиконов (родственных субботинским каучукам, но всё-таки не тождественных), а также краска, битум и прочая ботва призвана была, по мнению авторов публикаций, защитить дорожное покрытие от трещин, заморозков и потеплений, ураганов и градов, от солнечных лучей, паров и капель бензина и масла. Рецепт обещал хранить полотно, как дитя в колыбели. Обработка смесью, помимо главной своей задачи – защиты – ускоряла таяние снега и льда, способствовала отводу талых вод в ливневую канализацию. «Конечно, за Лужей теперь мой патент не купят, – размышлял Субботин, вертясь в кровати, как уж. – Продать голимую идею не только жаль, но и очень дёшево. Так что же в папке? Вот реприманд неожиданный!».

В отличие от Крынкина-Дасика, доцента ВНИИ Каучука, Вильям Субботин многие годы тому назад трудился в Академии наук, в подразделении, где занимались сложными методами фундаментального исследования микропримесей, и подобраться к теме даже не пробовал. Ни тебе доступа к полигону, ни входа в лабораторию. Статейку не тиснуть, прежде чем идею не застолбишь. А денег где взять на заявку?! Теряя надежду, Субботин перерыл кучу статей, составил примерный перечень требований ко всем, даже самым незначительным компонентам инновационного покрытия, но все предсказания были без толку. Из-за житейских мелочей упали в бездну идеи и посерьёзней. Впрочем, данную тему мало кто мог оценить по достоинству. Кроме двух мэнээсов, один из которых едва не сел, второй прикрылся от тюрьмы стажировкой на Западе.

Затем триумфально вернулся. Жениться надо уметь, вот что я вам скажу. Плюс, надо вовремя развестись. Случались у риэлтора и прочие мозговые забавы. К примеру, применение эффекта ультразвукового диспергирования (что означало мелко-мелко брызгаться пенной жидкостью с электролитом) в промышленном производстве синтетических моющих средств. Скорость процесса должна возрастать колоссально, а с ней наукоёмкость, сверхприбыль, снижение себестоимости и прочее. Для постановочных экспериментов требовался поиск оптимальной среды. Проще говоря, полиэтиленовая ванна с ультрадисперсным генератором. Когда все инженерные затеи вышли в тираж и на работу сорокалетнего Субботина брать никуда не хотели, на первый план выдвинулась недвижимость. Преуспеть в ней было делом нелёгким.

 

Выручали Вильку природная ловкость ума, отточенная логика, умение вести переговоры и быстро схватывать ситуацию. Выбранное Субботиным название агентства «Антигуа» (три бабы и слесарь-газопроводчик, как представлял Субботин творческий коллектив) не очень громко звучало в городской среде обитания, но у клиентов было на хорошем счету. Переговоры с заказчиками, любые разногласия, споры, конфликты склонял к разрешению сам отец-основатель – и был довольно удачлив. Девочки трудились в бухгалтерии, на телефоне, в компьютерном поиске, стояли в очередях и парились на кухне. Их обязанности Вилька определял формулой «работай, и цыц!», не баловал сластями и не мучил страстями.

Разумеется, главный бухгалтер Нина, как жена Цезаря, оставалась вне подозрений и подработок. Постоим у дверей. Нет, кажется, риэлтор всё-таки захрапел. Надо же, про Дока даже не вспомнил, а там любопытнейший был камуфлет! Субботин в пору знакомства с Доктором едва ступил на тропу войны за интересы в недвижимости. Подыскивал клиентов побогаче, намучавшись с беднотой и цепочками жилищных разменов. Однажды растущему гению сосватали перспективного, весьма преуспевающего хирурга. Кудесник пилы и скальпеля давно мечтал открыть в Городе собственный клинический центр. Ознакомившись с ситуацией и подписав довольно щедрый договор, Субботин от избытка рвения встал даже не на задние лапы, а сразу на хвост. Нищета ведёт к нищете, достаток любит усердие и проворство.

Ситуация, как ни парадоксально, весьма осложнялась тем, что доктор сам выбрал себе вариант. Это как конфетка в огромной стеклянной вазе: вкусна не потому, что вкусна, а потому, что сам её выбирал! С окончанием капитального ремонта в одном из особняков, расположенных на берегу живописнейшего городского канала, поступил в продажу трёхсотметровый бельэтаж с огромными витринами на воду. Цена была, как водится, задрана, но собственник вовремя подсунул рассрочку. На льготных условиях, всего-то восемь процентов годовых… ха-ха. У нас инфляция в два раза выше. Субботин выслушал заказчика со вниманием, провёл компьютерный поиск и предложил-таки свои варианты. Однако Доктор, в миру – Нетцигер Борис Янович, сын прибалтийских дойчей, опьянённый интуицией и нежданными перспективами, продолжал навязывать собственный вариант. Мало кто задумывается о том, что сыр, дешёвый только в мышеловке, может оказаться губительным.

 

Повинуясь воле заказчика, но крайне недовольный собой, Субботин составил предварительный договор, собрал документы, провёл экспертизу проекта. Тем временем Доктор, весьма довольный собственным поиском, определился с датой проведения нотариата и даже позаботился о банкете. «Как хочется порой, когда всё есть, ещё и выглядеть неотразимым, – с горечью думал Субботин, предвкушая неладное. – Медсёстры тащатся от хирургов, хирурги от медсестёр… а санитарки тащат утки на вынос!». Как пелось в старом мультфильме, предчувствия его не обманули. Хозяин лакомых апартаментов при ближайшем рассмотрении оказался абсолютно левой фигурой с поддельными документами. Реальных, но хорошо законспирированных владельцев недвижимости оказалось двое. Один из них прочно сидел в тюрьме. Другой, так же прочно, досиживал в дурке. Что мешало Доку покопаться в архивах? Выходило, что сделку признают ничтожной, а покупателя лишат права собственности на только что приобретенные квадратные метры… картина Репина «Достали»! Деньги пройдохи-медика кристально честными тоже не назовёшь, но сделка есть сделка. Не надо забывать, на чьей ты стороне. В дебрях негоциации других ориентиров нет. И лучше туда не лезть.

Корреспонденты местных изданий, привлечённые свежим скандалом, вознамерились дать статью, но громить уже было некого. Незадачливый продавец, по слухам, уехал на Корсику, хотя Субботин полагал, что проследовал гнусный змий после короткого напутствия не далее, чем в Агалатово, в один из земных – точнее, подземных – приютов для душ корыстных, лукавых и невезучих. Зато риэлтор после огласки собственного триумфа стал популярным среди городских толстосумов. Сам Доктор, к чести его, признал в Субботине толкового бизнесмена и, видимо, счёл нужным подружиться. Идею с покупкой хирург забросил: по совету Вильки Нетцигер вошёл в число сопредседателей одной из некоммерческих ассоциаций собственников жилья с широко заявленным профилем деятельности.

 

Подобный шаг избавил Доктора, как он и мечтал, от придирок руководства, от громоздкой бухгалтерии и пристального внимания власть имущих – но главное, дал возможность застолбить и освоить громадный кус общей площади. Сумма комиссионных, вырученных Субботиным, оказалась настолько значительной, что и он смог открыть своё дело, ставшее со временем уже известным нам агентством «Антигуа». Почему Антигуа? По алфавиту. Обзванивать начинают по списку, а список ведётся по алфавиту. Но и звучало, в целом, неплохо. Навевало что-то тропическое.

Субботин отверг все попытки Доктора привлечь везунчика-риэлтора в число своих прихлебателей. Поэтому они остались… ну, не друзьями (какую дружбу комар предложит слону?), но крепкими деловыми партнерами. И вот вам здрасьте, пришло по почте грязное бельё… я что вам, прачечная, не просыпаясь, яростно протелеграфировал Субботин. Под боком завозились, риэлтор вздрогнул, но тут же услышал мурлыканье. К нему под бок забрался Общий Кот. Он как-то изначально облюбовал себе кухню для бодрствования и комнату Вильки для отдыха.

 

Я про Кота ещё вам расскажу. Чаще всего огромный зверь ложился на сильно продранный коврик с оленями и пристально глазел в нутро камина, словно ожидая, что в нём вот-вот появятся дрова, затлеет дымок и в комнату потянет теплом. Камин и вправду был необычен. Игривый восточный орнамент украшал чётко подогнанные, термоустойчивые бело-зелёно-оранжевые изразцы. Вся металлическая рухлядь – дверцы, заслонки, защитный лист на полу – выглядела так, словно выставлена на продажу.

Субботин, вселившись в подаренную Доктором комнату (да-да, такие презенты случаются!), ожидал, что у столь изысканного камина непременно должна быть легенда. И впрямь, таковая нашлась. Забавный век, загадочные судьбы. Перед войной, рассказывала Милица, жил в субботинской комнате учёный- экономист Эфраим Сколарж – цыганисто смуглый, сухой, высокий, с серьгою в ухе и карими глазами навыкате, как у барана, готового драться за будущую невесту. Как все воспитанные люди, читал Сколарж университетский курс политэкономии чернооким девам и стройным юношам с восточного факультета, имевшим внешность столь выразительную, что посади их на лошадь – готовые басмачи. Вёл семинар, как говорили, изумительный по красоте изложения, печатал спорные статьи в иностранных журналах и даже выезжал на международные конференции. Цитируя современников: Эфраим всегда найдёт, что сказать!

Надо признаться, подмигивала Милица, учёный ни в чём себе не отказывал. Не то, что нынешнее племя… богатыри Невы, громогласно соглашался Субботин. Старушка недоумённо смолкала, однако история не стояла на месте и упорно ждала продолжения. Казалось бы, благоденствуй! Раскладывай по полочкам теорию прибавочной стоимости… куда там. Беспокойный потомок езида и литовской княжны всерьёз разрабатывал теорию надклассового общества. Люди, проповедовал за чаем Эфраим, распугивая широкими жестами стайки кухонных тараканов, должны жить в раю, построенном своими руками. Противоборство классов – это борьба экономических интересов, в которой царит пустота. Чем кончилось?

 

Вокруг учёного сформировалась фракция левых эсеров! Субботин захохотал, но Милица оскорбилась, даже замахала руками. Понятно, что подобное безобразие не могло длиться сколько угодно. В ночь перед арестом Сколарж, предупреждённый одним из бывших учеников, до рассвета топил камин черновиками, страницами рефератами и протоколами собраний ячейки. Затем, переодевшись в чернорабочего и став похожим на ассирийца, чистильщика обуви, он попытался бежать, однако был схвачен неподалёку от финской границы и «угнан за Можай». Хотя, раздумчиво добавила старушка, может быть, и не выслан, а расстрелян, как польский шпион. У нас через одного тут были шпионы! Камин с тех пор и не топили, а дымоход забили сажей и мусором. Вернувшись в комнату, риэлтор не спеша провёл рукой по изразцам с растительным орнаментом, ощутив чужое биение пульса. Вот Общий Кот, тот не казался чужим. В дверь комнаты Субботина постучали, но это были свои, кот даже не шелохнулся. Пришлось шелохнуться Субботину.

 

– Вилечка, не спите ли часом? Попробуйте свежего пирожка! – зазывно окликнула Милица.

Старушке невмоготу пить чай в одиночестве.

– Боже, какими мы были наивными, – прохрипел Субботин, – ни перед кем не могли устоять.

Вышло тускло, в манере захолустного тенора, но дива восторженно хмыкнула и умчалась. Субботин тщательно облачился в новую пару белья, сменил носки и сорочку. Умылся, оставив брызг больше, чем вылил воды на себя. По коридору бродил Общий Кот, стараясь оставлять на мокром полу как можно больше следов. Не иначе, готовился к вернисажу дворовых самцов. Кота, молодого и чёрного, как антрацит, с аристократическим белым галстуком и столь же белыми кончиками лап, принесли какие-то мимолётные дети. Вышло случайно, и хорошенько наигравшись, пушистую мелочь, как водится, забыли забрать. Рос Общий Кот отверженным, как Жан Вальжан, игнорируя человеческую потребность в общении. В зрелом возрасте сделался он ещё и безнравственным. Жилище Общего Кота (известно, что именно кошки предоставляют людям возможность жить рядом, хорошо кормить их и ублажать) посетил однажды с упрёками эротического характера хозяин белобрысой левретки, рыжий, лысоватый и вредный – как пить дать, будущий управдом, веселился Субботин. Напрасно убеждал Михеев, что котопёс – это призрак телеэфира, животное из будущего. Левретку признали пострадавшей и оплатили ей визит к ветеринару. Кот равнодушно глянул на неё с подоконника в кухне, зевнул притворно и отвернулся. В общем, вёл себя вполне по-мужски.

 

Впрочем, рамки приличия негодник всё-таки признавал.

Например, не ел с соседями из общей кастрюли. Гигиена, знаете ли, великая сила. Не гадил Кот и в общие тапки. На большую дорогу жизни, как известно, по малой нужде не ходят. После серьёзных распрей и прений Кот смирился с отхожим местом, сооружённым Михеичем из старого противня и книжного переплёта, засыпанным янтарным песочком, похищенным тем же автором в ящике под пожарным щитом. Кота с неделю дразнили Огнетушителем, но он лишь презрительно фыркал. Потакая неумолимым соблазнам, Общий Кот воровал нарезку по графе товароведа «мясные/рыбные деликатесы, салаты и холодные закуски», но рыбу целиком, сардельки, мясо и колбасу не утаскивал. Забудешься, наваляют, подсказывал кошачий инстинкт. От диетического корма из магазина аристократ помойки с презрением отворачивался. Соседи повздыхали, скрывая нежданную радость, и на прочие причуды Общего Кота махнули рукой: пусть живёт.

 

На десерт бродяга-Кот благорасположен был слопать порцию свежего творога со сметаной.

А осетрину второй свежести, граждане, говорил Общий Кот, выразительно покручивая хвостом, верните товароведам! Между прочим, я бы повесил этот лозунг прямо на кассе, думал Субботин. Манную кашу на молоке Общий Кот признавал лишь изредка, как некий компромисс с житейскими тяготами, но в строгом исполнении, без комочков. Однажды Милица прозевала убавить газ под ковшиком с манкой, зависнув на телефоне, и каша чуточку пригорела. Старушка была подвергнута кошачьему остракизму – он так смотрел на меня! Я до сих пор жёстко фраппирована, всхлипывала старушка. На полном серьёзе певица уверяла соседей, что Кот шипел и ругался матом, плевал комочками каши и клялся, что он при ней на кухню ни ногой. Михеев верил, Субботин только посмеивался: болтай, кошара, что хочешь – куда деваться с подводной лодки? Когда Общий Кот оставался без надзора, мог поиграть лениво с растрёпанным рыжим бантом, забытым внучкой одной из подружек оперной дивы. В момент кошачьей игры старушки, толкаясь локтями, толпились за дверью на кухню, хихикали в кулачок и подглядывали, как гимназистки в банкетный зал. В период отопления Кот грелся на подоконнике. Игнорируя возгласы типа «невозможно кухню проветрить!», он провожал городских прохожих задумчивым взглядом лодыря. Шерсть у Кота была расцветки «безумный калейдоскоп». Шалава мамочка, дружище. Родила вас в лужу с разноцветными чернилами, язвил несносный Михеев. Не шалава, а мать всех грехов, вступала в дискуссию Милица Львовна. Субботин соглашался с обоими: почему бы, собственно, шалаве не стать матерью всех грехов? Припоминаете, как очень скорбная по части социальной ответственности девушка Мария из Магдалы стала христианской святой? Что, безнравственно смотрится?

 

Пусть тот, кто сам без греха, начистит кастрюлю картошки, резюмировал Вилька, лишая соседей дискуссионной инициативы. Общий Кот, как и положено венценосной особе, имел в квартире целых три прозвища. Милица звала его Обормотом, это было весьма близко к тексту. Субботин призывал Бартоломью: кот жмурил рыжие веки, но шёл на зов – похоже, из любопытства. Михеев кликал котика Мамыкой. Общий Кот, накормленный и обласканный, любил поплакаться в жилетку Михеичу, начиная монолог решительным «мам-мы». Егорыч уверял, что Мамыка, тёртый калач, в часы раздумий выкрикивал: «Хам-мы!» и виртуозно матерился, подобно маляру, случайно опрокинувшему на себя ведёрко с белилами. Субботин задумался… и даже хрипло мяукнул.

– Что это вы? Ешьте, ешьте! Пирожки с капустой, на сливочном масле, – приговаривала Милица Львовна. – Печь некогда, Виля, а домашнего хочется.

– Очень хочется! – вздохнул Субботин. – По полустанкам пропала молодость моя. Я вот хачапури еле умял…

И осёкся под угрюмым кошачьим взглядом. Совсем обедать разучились, сказал выразительный взгляд.

Любую гадость сожрёте без зазрения совести, лишь бы с Котом не делиться.

– Милица Львовна, простите великодушно, – озвучил Вилька немую просьбу, поступившую от представителя животного мира. – Не найдётся ли кусочка колбаски? Лучше варёной. Без жира. Кот одобрительно кивнул – хороший выбор! – и выжидающе уставился на старушку. Оперная дива на секунду задумалась, потом улыбнулась:

– Сейчас посмотрю. Как не быть… уже несу!

 

Обед удался. Соседи по коммуналке сообща отпраздновали приход нового дня. Блаженно улыбаясь, Милица раскуривала чёрную пахитоску. Вилька давно не курил и уж тем более не позволял никому из гостей. Было и без этого неуютно. Коммуналки, как известно, бывают двух типов: плохие либо очень плохие. Здешняя была до изжоги скверной, держась на природном оптимизме её обитателей. В пространстве пахло мочой, войной с тараканами и неизменным вчерашним супом, пролитым на плиту. Меблировка субботинской комнаты, вымощенной классическим дубовым паркетом, выполнена была незатейливо, в стиле военного коммунизма:

– красивый камин в углу, о нём мы уже рассказывали, два разномастных стула, давно не модный стол-книжка, плоский телевизор, висевший на стенке с облупленными обоями, плюс исцарапанный котом книжный шкаф из карельской берёзы, вызывавший в памяти, по странной аналогии, трагические судьбы русской интеллигенции;

– прикроватная тумбочка, поверхность которой завалена сточенными карандашами, пустыми шариковыми ручками, механическим будильником, звонившим порой некстати, подвирающим калькулятором, старыми кроссвордами, разрозненными записями и парочкой растрёпанных детективов в мягких обложках;

– мягчайшая софа без спинок, старое кожаное кресло коньячного цвета в стиле «липовый чиппендейл», брошенное при переезде и ставшее лёгкой добычей.

- книжный шкаф из карельской берёзы, изодранный Общим Котом – вероятно, из ненависти к чтению – служил заодно сервантом, храня бокалы и безделушки. Но вот чего не знали соседи, да и никто другой: в нижней полке шкафа был оборудован тайник, где хранились скромные накопления, важные документы, а также Лялькин злополучный компьютер. Вздохнув, Субботин выключил ноутбук и вновь убрал его со стола.

Пора возвращаться в офис.

 

Глава 4-я. Вылазка.

Среда, 23 марта 2008 г., 14.40.

 

Ни новостей, однако, ни предчувствий. Вновь обретя душевное спокойствие, риэлтор собирался уйти на службу, когда ииз-за стены донёсся стук молотка.

– Михеич! – воззвал Субботин. – Ты дома? Чего не на смене?

– Почти уехал, – ответил голос за стенкой.

– Зайди сегодня на ужин. У меня от поездки заначка осталась. Будем пить хорошую водку. И закусывать её блинами с икрой. Вот, кстати: есть у тебя икра? Возьми с собой… имеешь право зайти без стука. И даже без сопровождающей!

– Икры, как дерьма за баней. Кабачковой, правда. Со знаками качества и количества. Хорош трепаться, Билли, я вновь на тропе войны.

– Мемуары строчишь? Броня крепка, но башня вся помята?

– Лампу чиню. Абажур надо сменить, – миролюбиво отозвался Михеев.

– Машина на ходу? Тормоза не клинит? – не унимался Вилька, хлопая себя по карманам. Нет, всё же ключики придётся заказывать. Ах, дьявол… вот они! На буфете. Не иначе, сами пришли… тут из-за стенки раздался вздох:

– Всё в ажуре, ноги в абажуре… вот только сменщик подводит.

– Какие проблемы?! Нашли на него ремзону!

– Учитель, блин! Шёл бы ты… знаешь, куда?

– Знаю-знаю. Уже иду.

 

Субботин надеялся, что стажёра появится не раньше пяти, но тот себя пригласил к половине третьего.

Презрев условности, Геннадий Рогачёв до приезда будущего шефа вовсю обживался в агентстве «Антигуа». Нагрянув внезапно, как коршун в курятник, Гена, опытный столичный сердцеед, моментально завладел вниманием обитательниц субботинского сераля. Нина, Марина и Катя, разновозрастные, но обаятельные, тормошили юношу, наперебой расспрашивали и хохотали. Он озирался по сторонам и хмыкал, знакомясь с настенной россыпью, типа: «Хочешь умереть молодым? Спроси, хочу ли я похудеть!», «Не говори мне, чем заняться, и не услышишь, куда пойти!». Устав от общения, Рогачёв попросил глоток кофе. Ему принесли огромную чашку, украшенную затейливым вензелем: «Я тоже работаю в этом цирке».

 

Стажёр, прочитав надпись, не выдержал и расхохотался.

Смеялся он заразительно. Генка был невысок, но хорош собой, как певец Губин, имел открытое лицо и широкий лоб с белокурой прядью, как поэт Есенин. Миндалевидные карие глазки, словно взятые у девушки напрокат, не портили ни приплюснутый нос, ни широкий рот с мелкими и крепкими зубками, которые, казалось, не столько сопровождали улыбку, сколько предупреждали: нам пальца в рот не клади!

Внезапно беседа смолкла, в дверях появилась Даша, приёмная дочь Субботина.

– Вы кто, санитарный врач? Чего вдруг стихли? – недоуменно спросил стажёр.

– А вы у нас кто, массовик-затейник? Ржёте так, что на лестнице пыль столбом, – сказала Даша. – Субботин здесь? Телефон постоянно занят.

– Присядь, любимая жена! И не рыпайся. Султан скоро явится, – сказала Катя, тряхнув разноцветными дредами. Катя была симпатичной толстушкой на посылках, на вид лет тридцати, деловой и сметливой. Прикрыв глаза, миниатюрная Марина, накрашенная и броская, насмешливо хмыкнула, и только главбух, которого все в агентстве «Антигуа», от Вильки до уборщицы, звали Нинулей, и глазом не повела.

Подойдя к Даше, Нинуля обняла её в знак приветствия.

 

Застенчивому по натуре главбуху нелегко было выражать эмоции, как человеку, привыкшему к сдержанной манере общения. К моменту нашего повествования Нине было около сорока. Субботин весьма ценил свой маленький коллектив, где все дополняли друг друга, и прозвище «гарем», брошенное кем-то из посторонних, прочно прилипло к маленькому коллективу «Антигуа». Но Нину Вилька выделял особо, профессиональный главбух – это сердце и кровь предприятия. В застенчивой Нине легко уживались отзывчивость, жёсткость к несправедливости и готовность к инициативе, что, если подумать, не столь уж разные вещи. Она умела ловко накрыть на стол, мгновенно поднять отчёты и разобраться с налоговой инспекцией. Простое, милое лицо; неяркий, точно рассчитанный макияж; дорогое и опрятное платье – такой была Нина-главбух.

 

– Бабушка у нас умерла, – погрустнела Даша. – Отец должен был вернуться, но я его найти не могу. И телефон в коммуналке занят… что у них, Дом Советов? Надо будет полы помыть, сейчас папина очередь, а он не умеет. Он в чём-то очень безрукий. Милица папу обожает, но после каждой уборки взгреть может по-царски, как царь Иван Грозный Андрея Курбского. Не отвлекайтесь, это я так. Не отошла ещё от древней Руси. Порадуйте чем-нибудь. Хотя бы этой вот… говорящей обновкой (Даша качнула гладко причёсанной русой головкой в сторону Рогачёва). Может быть, на что-то сгодится?

– Могу сварить солянку с грибами, – предложил Рогачёв. – Салат с авокадо сделать, натереть морковку с чесноком. Способен выразить себя в танце. Меня два года учили.

– Морковка-то за два года смогла отрасти? – спросила Марина. Добродушная и язвительная, проницательная, но внешне наивная, она единственная в «гареме» успела к двадцати семи годам выйти замуж и развестись. – Натирать ничего не советую. У нас тут натирщиком особо не разгуляешься. Ни натирщиком, ни натурщиком.

– На натуру пока не жаловались. Да и салат половозрелый, глотается с пол-оборота, – в тон ей ответил Рогачёв.

– Хватит вам языком молоть. Приедет шеф, покажет половозрелость. Кому морковку натрёт, кому и пистон пропишет, – вздохнула Нина.

– У меня к пистонам иммунитет, – сказала Катя, – с утра на телефоне сижу, как проклятая! Назначена любимой женой. Вот пусть Марина за всё ответит! Вчера две заявки от клиентов профукала.

– И ничего не профукала! – оскорбилась Марина. – Старушка номером ошиблась, зятя попросила найти. Мне бы кто… Михеев, правда, звал на свидание. Вот думаю теперь, что надеть.

– Надень ему ручные браслеты, – посоветовала Катюша. – Остальное не подойдёт. Настоящий таксист на ощупь всё должен пробовать.

– Ты-то откуда знаешь?!

– А ну, прикрыли птичий базар! – негромко, но отчётливо сказала Нина, и все притихли. Даже птицы за окнами, во дворе и на ветке.

– И у меня иммунитет, – признался Генка. – В том смысле, что новичка не накажут, а там… Бог любит пехоту! Даша, Даша, не будьте столь мрачной. Бабушку жаль, это да. Вот у меня её сроду не было. Старики умирают, а то молодые бы не рождались.

– Умора, Капитан Очевидность! Похоже, ты сработан вручную, – прыснула Катя. – Молодые умирают иной раз раньше, чем старики. Вот у меня в Кургане…

– Делом займитесь, кому сказала! – оборвала Нина. – Звонок для учителя. Перерыв не резиновый, денег никому не прибавит. Говорю как главный экономист. Брысь по углам!

 

Кивнув обитателям гарема, Даша вышла в соседнюю комнату и позвонила в аптеку.

Ей требовалось успокоительное, сердце всю ночь билось как ненормальное. История Даши – отдельная тема, но об этом чуть позже. Когда сбиваешься с ритма, трудно вернуться даже к тарелке с супом.

Услышанной резкостью стажёр был несколько ошарашен, но виду не подавал.

Он встал и вышел следом за девушкой:

– Здравствуйте, Даша. Позвольте представиться…

– Тут не парад-алле, можно без презентаций. Вы новичок? Рогачёв, кажется. Отец только что звонил, скоро приедет. Ему и кланяйся. Он любит субординацию.

– Да полно, Дашенька! Геннадий – новый стажёр, – войдя следом, Нина принялась рыться на полках с папками. Она ещё не свыклась с новой должностью, словосочетание «главный экономист» казалось ей чем-то навязанным. Штат бухгалтерии по-прежнему состоял из одного человека, но статус-то вырос!

– Старайтесь, Гена. Работайте с ветерком, но не в голове, – вздохнула Даша. – У шефа нет монополии на юмор, но есть дубинка для болтунов. Слоган краток: работай вволю и помни о дисциплине. Не принесёшь червячка, из гнезда кукушонком вылетишь.

 

Рогачёв испуганно глянул по сторонам.

Манера изъясняться у милой и хрупкой Даши – такой, казалось бы, милой Машеньки из сказки «Морозко» – приводила в полный раздрай. Придвинув стул к Катиному столу, он примостился с торцевой стороны и вытащил свой блокнот. Что-то ещё нашлось в громадной кожаной сумке, напоминающей по форме полевую, военного образца… пошарив, Генка извлёк, помял и повертел в руках синюю папку. Ах, да – это велено передать. В офисе было тихо. Полонянки смолкли и вернулись к работе. Даша тихо поговорила с Ниной, и они вместе вышли из кабинета. Осмотревшись, Генка от скуки пощёлкал блестящим «паркером» с вечным пером. Вернулся в диспетчерскую, покосился на Катю – не отвлекаясь от монитора, она недоумённо приподняла чётко очерченные острые бровки и отвернулась. Примирившись с надменностью, Рогачёв раскрыл привезённую папку и стал просматривать страницу за страницей. Глаза у него расширились. Фигня какая-то… да этого просто не может быть!

 

– Скажите, где я могу позвонить? Совсем забыл! Надо маму с новосельем поздравить, – обратился к Нине стажёр, угадав в ней «старшую по тарелочкам». Вдобавок юноша полагал, что щепетильная Нина не станет его подслушивать – ни за какие коврижки. А позвонить было крайне важно, и он сорвал телефонную трубку:

– Алло! Алё, дядя Юра! Какой ещё «новобранец»?! Удивляюсь я! Вот на хрена ты отправил синюю папку Субботину, а не запер поглубже в сейф? – прорычал Гена, едва заслышав в трубке голос своего дяди Дасика. – Здесь можно кое-что отыграть! Секреты добавок, это, дядя, не фунт изюма. Да по сравнению с этим… любые игры с коммерцией – детские шалости! Нет, долго здесь не пробуду. Я разработчик систем компьютерной безопасности, если ты не забыл! Здесь всё похоже на китайскую грамоту.

– Да тише ты! Не плюйся в трубку, человеческий детёныш, – услышал в ответ Рогачёв. – Отдай ему папку. Сейчас это канистра с каплей воды на дне. Уверен, Бароша не устоит, досыплет тему свежими идеями. Клиент на грани открытия! Откуда знаю? Почувствовал нижним бюстом! И это открытие, Геночка, должно обеспечить спокойную старость трех поколений нашей большой семьи. Как «Кока-Кола»! Как автомат Калашникова! Выгреби из шефа всё, что сумеешь. Комнатёнку его обшарь, ключики не проблема. Записи, почту, флешки… чему-то ведь вас учили? Не сможешь проникнуть, придумай повод в гости зайти. Угости Субботина клофелином… передоз устроишь, спишем на боевые потери.

 

Пейзаж для битвы заиграл новыми гранями.

Вернувшись в комнату менеджеров, Генка вытер вспотевший лоб. Уже внимательней перелистал тетрадную россыпь таблиц, отчётов и графиков. Нашёл летучие пометки Субботина. Глаза стажёра заискрились, лицо покраснело от возбуждения. Казалось, Гена, похожий в эти минуты на эстрадного певца Губина, готовится к премьере песни. Закрыв тетрадь, сложив отчёты в стопочку, Рогачёв осознал: это же бомба! Достаточно было прочесть несколько фраз в докладной записке из папки с грифом «Строго секретно. Для служебного пользования», как становилось вполне очевидным: на кону проблема государственной важности. Если не планетарной. Молодёжь весьма неохотно суёт нос в чужие дела. Простая предосторожность. Но и таким затворникам, как Рогачёв, далёким от житейских реалий, была доступна фраза про дураков и дороги. Дураков у нас лечат, хотя и попусту, а вот дороги… донёсся неясный шум. Меня же могут застать врасплох, встрепенулся Генка. Стажёр стянул на папке верёвочные завязки, затем, оглядевшись по сторонам, сунул её за батарею центрального отопления. Навру, что дома забыл. А там… будет видно.

 

Быстрота принятия решений способна изменить ход событий.

Профукал на старте, можешь всего лишиться. А он, Рогачёв, на старте. Стажёр лихорадочно размышлял, ожидая и боясь, что Субботин вот-вот появится, а плана для внедрения нет. Миллионы в валюте! Такое мимо рта не пропустишь. Патент не смогу продать, водопадом летели мысли, пресс-службам секрет открою. Как быть с Юрасиком? Да никак. Сам внедрил, сам пускай и расхлёбывает. «Иной раз посторонний ближе, чем ближний родственник-дурак, – уговаривал себя юный стажёр, заглушая упрёки совести. – Людей сближают дороги, которые мы выбираем. Разлучают случайности, досадные мелочи и отсутствие взаимности. Мир переменчив, он устроен так, чтобы не возгордились нищие духом, не слишком уверовали в себя… на что надеяться тварям божьим? В потёмках бредущим к пропасти… на себя?! Да ладно, какого хрена?!» Шум в комнате нарастал. Ещё мгновение, и тишина была в клочья растерзана. Дверь зала для совещаний, облепленная лоскутами памятных записей, распахнулась, грохнула ручкой в стену, и в комнату ворвались трое мужчин, смуглую внешность которых никто в дальнейшем не смог припомнить. Китайцы, они ведь тоже все на одно лицо… а кавказцы? Пришельцы в комбинезонах и чёрных масках с белым оскалом вели себя резковато, но сдержанно.

 

Не встретив отпора, они воинственно замерли, помахивая дубинками, кастетами и цепями. Марина и Катя, придя в себя, разноголосо взвизгнули и затихли. Нина, пятясь, выбралась за дверь, и только Даша, забыв обо всём, смотрела на Рогачёва. Признаться, было на что взглянуть. Стажёр, как снежная лавина, от внешнего шума очнулся и зажил. Зарычав, Генка прянул из-за стола, как барс, пнул стул ногой и встал в боевую стойку.

Троица, переглянувшись, шажками взяла Рогачёва в клещи. Первому из гостей Генка провёл подсечку, которой наверняка поаплодировал бы тренер-самбист. Второй успел схлопотать локтевой удар в челюсть, но третий отменно врезал стажёру чем-то увесистым, дубинкой или кастетом. Глаза юноши закатились, он покачнулся и рухнул на пол. Стажёра подняли, бесцеремонно вырвали сумку из рук и потащили к дверям.

– На кой вам чёрт Рогачёв?! Он же первый день в офисе! Оставьте человека в покое! – кричала Даша.

Лицо её побелело, на лбу проступили красные пятна. Сжав кулачки, она набросилась на бандитов.

Кто ожидал бы встретить сопротивление в столь хрупком создании? Но личная храбрость ничего не решала. Женщины в план захвата не были включены. Сбежав по офисной лестнице с узкими, казённого цвета перилами, интервенты втолкнули пленника в огромный джип, напоминавший опрокинутый набок мебельный шифоньер, запрыгнули сами и резко рванули с места. В тенистом переулке, заросшем акациями, жасмином и шиповником, пыль улеглась и всё стихло.

 

– Что?! Даша туда же влезла? Ну и какого чёрта?! Вернут вам Генку, не плачьте... тоже мне, золото партии! Он с нашими вопросами не при делах. Любых «не при делах»! Кто они? Кто бы ни были! Ещё появятся, я им ад на земле устрою! – орал Субботин, крутясь на каблуках и даже не пытаясь себя обуздывать. – Папку искать не стоит, сам управлюсь. Ищите денег в общую кассу! И мамочек не тревожьте. Зовите охрану… кодовое слово «Бамбино». Позвоните в участок, попросите к телефону майора Нечаева. Доложите о происшествии. Никому из офиса не выходить! Пить кофе с булочкой, в форточки не выглядывать, на помощь не звать и с глупостями к прохожим не приставать. Все по местам! Ох, как я зол...

 

Глава 5-я. Тускнеющий взгляд на вещи.

Среда, 23 марта 2008 г., 18.40.

 

Он уже знал, как поступит.

Отправит за Генкой Миху и Ваху, хватит им прохлаждаться. Затем увидится с Доктором: скинет письмо на флешку, копию в сейф, и досконально так побеседует. От ментов толку не будет. Вместо розыска начнут копаться в бумагах. Охрана пусть поскачет, бандиты почешутся. «Идиотская ситуация. Ну, взяли бы меня в подворотне, на кой им сдался стажёр? – терзал себя вопросами Вилька. – Ключи, письмо и папка Юрасика… навязали, затем украли стажёра – и что это, звенья одной цепи? В один день свалилось, за неделю не разгребёшь». Всю прожитую часть миллениума независимый риэлтор Субботин работал не столько для денег, сколько на репутацию, и кое-чего достиг. Пора и репутации немножко потрудиться!

 

В офисе воцарилось унылое отчаяние, словно в раздевалке футболистов, упустивших выход в финал. Девочки, шурша между собой, без дела мыкались по углам. Сидевшая с прямой спиной строгая Даша, подняв глаза, спросила почти беззвучно:

– Папа, зачем горцы взяли Рогалика?

– Кого?! – изумился Субботин. Он был взъерошен, бледен и зол.

– Генку. Ты что, был кому-то должен?

– Всем, кому я должен, прощаю… расскажи-ка лучше, как съездила?

– Курган-Тюбе – тоскливое место. Но покопаться там стоило.

– Тюбетейку Тамерлана хочу. Привезла?

– В киоске купила, сейчас отдам.

 

«Неинтересно с тобой, ребёнок. Все закидоны мои пропускаешь мимо ушей, словно закладки в книжке», – подумал Субботин, немного, впрочем, растроганный. Но тюбетейку мерять не стал – так, сбоку полюбовался, признательно чмокнул Дашу, целясь в ресницы, и спрятал подарок в стол. Девушка вполголоса попрощалась, сославшись на срочную встречу, и обещала ужином накормить. После её ухода Субботин мгновенно сдал, стал выглядеть старше лет на десять. Но расслабляться было не время. В дверь коротко постучали: тук, тук-тук, тук-тук-тук. И снова тук. Не дожидаясь отклика, вовнутрь добавилась пара плечистых парней, сразу же стало тесно. Нина, слегка покраснев, приветливо кивнула и ушла ставить кофе.

Катя с Мариной вопросительно глянули на Субботина:

– Купить вам на вечер что-нибудь?

Бутылку водки, едва не вырвалось у Субботина.

Но он пересилил себя и протянул девочкам пару крупных купюр:

– Сходите в «Сладкие пальчики». Возьмите мармеладу на всех. Ещё? Два пакета «арабики» в зёрнах. Создайте мне атмосферу! Зря, что ли, кофемолку купили?! На сдачу всем мороженого. Чур, мне фисташкового! Иначе дверь по возвращении не открою.

 

Владелицы сераля улыбнулись гостям, махнули ручкой султану и мигом исчезли.

Миха и Ваха, охрана и крыша агентства «Антигуа», пожали Субботину руки, уселись в гостевые кресла и молча глянули на него, ожидая, пока он начнёт. Пришлось начать с беседы по телефону, прилежно опуская детали. В деталях постоянно возникала масса неясностей. Субботин молча злился на себя, а гости недоумённо переглядывались. Поразмыслив над услышанным, Миха спросил:

– Суббота, где накосячил? Дорогу кому перешёл? Сейчас решай, не тяни. Ты ж человек серьёзный. По мелочам не портачишь.

Скривившись, Вилька замычал, как от острой боли. Отрицательно мотнул головой:

– Если и накосячил, мне об этом неведомо.

– Сама невинность, мамой клянусь! Сдэлай, ара, томный вид, чтобы мы сразу отстали, э! – подкинул идею Ваха.

И смешал в дискуссии карты. Субботин замолчал, собираясь с мыслями. Искоса взглянул на окружающих – нет, про письмо и ключи рассказывать пока что без надобности. Потери могут оказаться важнее находок.

 

Миха, по данным анкеты – Пташук Михаил Абрамович, моложавый, крепенький, как юный боровичок, на вид ему тридцать семь. Идёт по жизни, недоверчиво покачивая полысевшей макушкой, но вполне уверенно переставляет кривые и плотные ножки. Опасен, как тихая мина-растяжка. Нетороплив, спокоен и вдумчив, словно снайпер из голливудского боевика. Симпатизирует, не без взаимности, субботинской Нине, новому главбуху гарема. Субботин считал, что Миха лишь числится главой охранного предприятия. Все нити управления – в руках шаловливого и застенчивого Вахи, Вахтанга Мисаиловича Сванидзе, горбоносого, хищного, смуглолицего. На вид Вахтангу лет сорок. Просветы седины делают его похожим на Баниониса, известного актёра из Прибалтики.

 

В горбоносом и гортанном исполнении. Если Миха всегда одет, как партизан на военных сборах: футболка-камуфляж, кожаный жилет с бесчисленным запасом карманов, фирменные чёрные джинсы с потёртыми берцами, то Ваха – сама элегантность! Как денди лондонский одет, фасонистый горец, невзирая на возраст, разгуливал в кроссовках Балансиага, как на пружинах. Туфли из крокодиловой кожи, бежевые брюки из тонкой верблюжьей шерсти… неотразим был Ваха, жгучий и острый, как халапеньо. Субботин не сомневался: в зависимости от обстоятельств Ваха мог выглядеть кем угодно, от мафиози до Джеймса Бонда.

 

Двое из ларца, не похожие с лица… но до чего же они причудливы, эти пути Господни. Жил в Одессе славный паренёк, ездил он в Херсон за голубями… если бы! Разъезжал двухметровый Боря Валинога, по прозвищу Малыш Бобо, всё больше по жарким странам да по горячим точкам. Однажды скромному гиганту довелось вынести из боя, транспортная колонна, отправленная почти без прикрытия, попала в засаду – чего там, дело житейское! – раненого сержанта, уже знакомого читателям Миху, восседавшего сейчас в субботинском кресле. Сам шеф то и дело ёрзал, сидя на подоконнике. Вахтанг, или Ваха, позывной «Батоно» (уважительная форма кавказского обращения к старшему), в ту пору командир взвода разведки, сумел прикрыть колонне отход, отчего у личного состава, оставшегося на ногах, появился реальный шанс выжить. Повалявшись с неделю после ранения, Миха выздоровел и был по ранению комиссован. Малыша, однако, Миха не бросил, что для нормальных пацанов было вполне естественно. Мишаня после дембеля вытащил Бобо в Город, что было в 80-х совсем не просто. Поставил на харчи в своём кооперативе, одел-обул-накормил.

Одно нехорошо: нет у Бориса личной жизни. И койка в общежитии мало чем смогла бы помочь.

Когда ещё зажиточная вдовушка позарится на рослого одессита!

 

Им подавай фраеров позажиточней, а эти штымпы… ну да ладно. Тут Михе подвернулся Субботин, и сразу повезло всей компании. Если, конечно, рассматривать везение как случай, вовремя схваченный за вихор. Субботин, конечно, не вдовушка, но жильё в коммуналке устроил, а через годы помог с ипотекой, которую на покупку комнаты банки долго не давали. Прониклись Бобо, Миха и Ваха Вилькиными благодеяниями, оттого и взяли «Антигуа» под крыло. Не бесплатно, разумеется, в порядке трудового обмена. Самым трудным оказалось здесь, знаете, что? Не сталкивать охрану с Циклопом… и вот оно, горестно думал Вилька. Чего там Миха талдычит… ага! Усилием воли Вилька вклинился в общий диспут. Оказалось, охранцы на свой лад пытались его спасти… его?!

– Работая с кем-то нужным, ты влез во что-то ненужное! – пробасил Миха, сутулясь и следя за отблеском лампы в лакированных паркетных половицах. Насмешливые молнии угольно-чёрных глаз Вахи то и дело летят в Вилькину сторону… скажите, какая проницательность! Чтобы дотумкать, что Вилька сам во всём виноват, достаточно вчерашние газеты прочесть, раздражённо подумал Субботин. Сводку погоды глянуть.

Но надо выждать, и Вилька помалкивал: сержант разведки в отставке, это не только мускулы.

– Предъява теперь поступит, – тянул Миха. – Ты мог бы сразу позвонить, но решил отмолчаться! И теперь вас слегка поприжали. Самую малость. Пока что.

Почему же Вилька отмалчивался? Не протестуя, не огрызаясь. Его терзало странное предчувствие: в истории с Рогачёвым он просто пешка в чужой игре. И весь базар – наигранная пьеса. Дешёвка для идиотов. Что ж, бросим масла в огонь. Быть может, на сцене станет светлее? Субботин жестом остановил перекличку охранников и кратко рассказал о странном письме.

Миха замер в растерянности, оглянулся на Ваху.

 

– Судя по инциденту с Генкой, инфа имеет отношение не только к Циклопу. Кто-то вбросил этот мячик в игру, чтобы посмотреть, что из этого выйдет, – сказал Вахтанг, серьёзный и надменный. – Будущее вполне очевидно. Не найдешь автора, всё агентство положат. Вместе с тобой, девчонками и бухгалтерией (на слове «бухгалтерия» Миха вздрогнул, а Вилька откровенно вздохнул: и чего в нём Нина нашла?).

Может, Генка сам его написал? Под чью-то диктовку?

– Письмо подсунули с левого адреса, – твердил Вилька. В конце концов, пусть сами землю роют. Субботина мучало ощущение, что от него что-то отчаянно ускользает. – Конкретно, там выложен Доктор а-ля натюрель, как польский судак под соусом. Плюс, краткий разбор досье по рейдерскому захвату. Не жизнь, а хлопоты Васьки на фикусе!

Охранники выпучили глаза от неожиданности. Играй истерику по полной, подумал Субботин. Оставь возможную спарку Рогачёв-Циклоп-Миха на вечер, на подумать:

– Стажёр, похоже, попал под раздачу. Его даже в штат не успели оформить! Перед тем, как приехать в офис, я хотел снять копию досье, сейф закодировать, сигнализацию включить. А тут звонок от Нины и весь тарарам. Рогалика… э-э, Рогачёва могли по незнанию принять за кого угодно. От доставщика пиццы до прислуги за всё. Очень уж борзый. Может, решили разговорить? Для меня могилку роют?

Интересная мысль! Но откровенно безумная, пришельцам глава агентства был прекрасно известен. Стало быть, и не нужен… или уже отработан? Он, может, и пешка, вот только пешка с сюрпризом. Сделав над собой усилие, риэлтор вознамерился закончить дискуссию. Он видел, что гости устали разыгрывать изумление и озабоченность… во что же они играют? Внезапно Миха зарычал, аки пёс цепной:

– Герой хренов! Рогаль, Мильтон и Паниковский. Где же его искать? На кой он сдался этим горцам? В чём их реальный интерес?!

Вот и мне непонятно, подумал Субботин. Почту ни один вор не взломает, ноутбук не отыщет, пусть даже всю квартиру перевернёт… а Рогачёв и вовсе – пустая затея! Лишь бы не прикончили по запарке. Как говорится, попал малец под горячую руку. Нет, не хватает пока информации, подытожил размышления Вилька. Молчание. Задумчивый свист.

 

– Как говорили древние, был ли мальчик? – мягко сказал Вахтанг. – Ведь Рогачёв, возможно, с самого начала был в курсе, что происходит. И водная феерия с фейерверком организована только для виду. Для наших и твоих разинутых ртов.

Субботин так и вскинулся: вот она, точка сборки! Гена, определённо, засланный казачок. Не Дасиком засланный – похоже, Дасик такая же пешка, как Вилька, да ещё и с просверленным мозгом. Идём дальше. Одна линия: Доктора хотят прижать, и мне уготована роль триггера. Вторая линия: Рогачёв что-то в папке пронюхал. И вызвал покупателя на дом? А проще нельзя обставиться?! Без папки с изобретением Генка в глазах Субботина мало что стоил. Девчонки видели, что Рогачёв перелистывал какие-то материалы, но после его пропажи папка тоже исчезла.

– Разберутся и мальчонке влепят по полной! – закончил Миха. – Скорей всего, его исполнят по выяснении. Возможно, Гена не такой уж олух, как ты расписываешь, и что-то важное утаил. Письмо – определённо, утечка! То есть, серьёзная провокация. Что, в принципе, то же самое. Ты должен был встать на задние лапки и броситься к прокурору.

– Может, потому и сунулись к тебе с компроматом, что хранить его без огласки не можешь? – поддакнул Ваха. Охранники подмигнули друг другу. Субботин оскорбился: зачем он их вызвал? Прогнать подобную ботву можно было, просто сидя на кухне. Попытка скорчить по-настоящему обиженную рожу риэлтору не удалась, и собеседники рассмеялись.

– Сначала письмо, а следом явится отправитель? Наутро что, «циклопы» будут вас колдырить ссаными тряпками? – упрямо долдонил Миха. Чем дальше, тем меньше Субботин понимал, к чему же клонит представитель охранной структуры. Но это оказалось проблемой Субботина, а не Михи. – И вот вам результат: нет больше поросят! Господи, чего ж они тебя-то с собой не взяли?! Гора сразу с плеч!

– Какая гора? Всего-то восемь пудов. Грузоподъёмность, похоже, не позволяла, – рассеянно ответил Субботин. Теперь он сомневался во всём мироздании… а эти за кого здесь воюют?!

– Чья грузоподъёмность? Твоя или их? – съязвил Миха.

– Машины.

 

Суета сует, но слушать, как Вильку бранят люди гораздо моложе его, было немного забавно.

Временами движение Михиного монолога перекликалось с внутренним субботинским голосом. «Звучим классическим дуэтом, что-то струнное из Дебюсси. Пора резюмировать и выгнать их вон, – решил Субботин. – Нина кофе разливает по третьему разу».

– Я должен знать, кто это сделал и почему, – сказал риэлтор. – Не так уж много подозреваемых. Верните Генку! И непременно живым. Не то придёт вам полный парфенон.

Закругляться надо на пропаже Рогалика, а не на чреватой боком теме Циклопа, решил Субботин.

Пускай Циклоп останется на десерт.

– Денёк удался! – засмеялся Ваха, потирая ладони. – А то не знали бы, чем заняться. Самое время выпить ещё по чашечке кофе.

 

Перед тем, как сесть, Ваха неизменно разворачивал кресло спиной к стене – так, чтобы окна и дверь были как на ладони. Сын вольных гор, что тут добавить, всякий раз усмехался Суботин. Обжигаясь и причмокивая, сын Грузии смаковал кофе, приправленный молотыми чипотлями, в хрупкой чашечке костяного фарфора. Китай – сын древней в хрупкой чашечке костяного фарфора культуры изящества. На интерьеры офиса и прочие аксессуары Субботин денег не жалел. Встречают всегда по одёжке. Чтобы стать популярным – без разницы, певцом, массажистом или риэлтором – надо уметь нравиться женщинам. И Вилька это понимал, как никто. Подобных правил несколько, и вы их сами можете устанавливать. К примеру: стремясь одолеть других, учись побеждать себя. Допив чашку в три глотка, Ваха кинул в рот солёную печенюшку. Повернулся к риэлтору и, сузив бархатные глаза исповедника, уставился недвижным змеиным взглядом в переносицу.

 

Субботин поёжился:

– Чего уставился? День выдался несуразный, как обед в санатории. Отметь его чёрным камешком. Как сегодня со временем?

– Не очень. Предлагаешь сверхурочные? – поинтересовался Ваза.

– Надо бы найти следы внештатного проникновения в квартиру.

Бойцы неведомого фронта обменялись взглядами, и Ваха ответил:

– Обещать не могу. Учти, у нас здесь свой интерес.

– Генку верните. Тогда и за интерес поторгуемся, – отрезал Вилька.

– Ищите и обрящете, – веско произнёс потомок древнего кавказского рода, пожимая плечами.

– Мы ушли! – подытожил Миха.

Всегдашний наш тип общения, подумал Субботин. Задачи поставлены, цели ясны – за работу, товарищи! Охрана терпит беседы личного плана лишь в очень узком кругу. И он, риэлтор, не вхож в этот узкий круг. Между Вилькой и охранным сервисом – не зарастающая межа взаимного недоверия. Напористость вольных стрелков задевала Субботина, подобно тому, как барские замашки раздражают молодого лакея. Но Вилька вынужден был терпеть, иначе затопчут собратья по умыслу-промыслу. Лояльных коллег в этом бизнесе не бывает. Кто дружит в ущерб себе? «Смирись, ушлёпок, – поведал внутренний голос. – Не время права качать. Не дай бог, это беспричинные шалости Доктора… будет серьёзный бенц. В любом случае, письмо придётся сохранить. Хороший повод для возможной торговли! За свою или Генкину жизнь. Письмо упало в почту со смыслом, но вот с каким? Допустим, проверяют на предмет «стучать три раза по телефону». Так добровольных дятлов в этом городе и так завались! Да и повода к глубокой проверке я не давал. А Миха и Ваха держались странно – тоже не просто так? Чем они заняты? Жаль, не умею я читать по глазам».

 

Зайдя в тупик, Субботин сразу же успокоился.

Появилась возможность переключиться на новую тему: «Что с Генкой? Бить его, вероятно, незачем. Допросят с пристрастием. Размеры пристрастия? Больно, но без последствий. Если это Док, то Док и не такое умеет. Этот мир придуман не нами, оттого и полон идиотизма. Подобные приключения по своей предсказуемости похожи на камнепад в Голодной степи». Если исключить цепочку случайностей, а они бывают тогда, когда ты сел в троллейбус, не взяв билета, и вот, нагрянуло… в итоге имеем не очень удачный умысел. Субботин невольно улыбнулся: он ехал как-то, будучи с изрядного бодуна, в Главное здание университета на сдачу зачёта по физике. Кондиции: ни петь, ни рисовать. Мани ни пенни, пешком до Главного здания не дойдёшь: на октябрьской Неве очень ветрено.

Сдует в воду, и вся любовь. Течение – не выбраться, к тому же мокро и холодно. Ладно, поехали. Но по закону подлости в салон моментально влез контролёр и первым делом обратился к Субботину: «Ваш билет!» Подрёмывая, Вилька держался за поручень на задней стенке троллейбуса.

Не успев осознать размеры грядущих бедствий, студент бодро выпалил: «А я учусь в троллейбусном техникуме».

«Где удостоверение?» – спросил контролёр, слегка потерянный.

«Какое удостоверение?! Я физику еду сдавать!» – отрезал студент. И проверяющий растерянно сник. Зачёт по физике сдан был в наглую, по принципу «первому отвечающему – полбалла за смелость». Вот так и зарабатывается зачётный трояк. Не с тех ли пор расцвело субботинское недоверие к людям, которых, как ни старайся, никогда не видно насквозь? Интересно, легче было бы жить, понимай мы людей «с полтыка»? Куда бы делись все эти толкователи живописи, с её намёками и полутонами? Впали бы в ничтожество, не иначе.

 

Что-то в Михе-Вахе – может быть, постоянные перемигивания и недомолвки – заставляло заподозрить «людей государевых». А государевы люди, подумалось Вильке, во многом сродни бандитам: признают лишь собственные интересы, манипулируют попутчиками и сливают приспешников, когда это становится выгодным. Да что там, сбросят за борт любого при первой необходимости! Каста суровых законов гор. Куда нам за ними угнаться…Что-что, а падать за борт, впрочем, Вильке было не привыкать. Жизнь научила не прятаться от ударов, а принимать их. И отвечать, и вновь подниматься на ноги, или зачем всё это? «Дам девушкам разгонную и выеду к Доктору. Пусть Нинка на досуге «силиконовую папку» крепко поищет!» – решил Субботин, кладя конец своим размышлениям и поглядывая, как Миха теребит кисть золотистой шторы в узком вестибюле, вполголоса беседуя с субботинским главбухом. Глаза у Нины блестели, как после сдачи годового отчёта, но голосок был ровен, без всхлипов и срывов, причёска волосок к волоску. Держись, Нинка! Бухгалтер – это кремень. Ваха подмигнул Субботину и двинулся на кухню, поискать чего-то съестного. На этот раз ему повезло, и девочкам пришлось освобождать холодильник с боем.

 

Прощаясь, Ваха тронул Субботина за рукав:

– Не грусти, Барон-Суббота, что с другой наедине! Ничего не знает твой Рогалик, ничего и не скажет. А труп, ара – это на крайний случай. Очень крайний! Возни с телами не оберёшься. В кино всё просто... а в жизни одна морока.

– Спасибо, утешил – поморщился Субботин, краем глаза заметив, как вздрогнула Нина, только что проводившая Миху. В общении сладкой парочки не было даже следов интима. Они не без оснований опасались всевозможных попрёков со стороны неуступчивого Субботина. Охранник и бухгалтерша были опытными заговорщиками, но всё же взрослыми, живыми людьми… скрываться каждому однажды надоест. Стремительно спустилась ночь, и фонари включили свою обычную иллюминацию, скучную, как полицейская сирена. В кабинет ввалились девочки из «гарема», размахивая громадным пакетом со сладостями. Ваха со смехом помял их в широких медвежьих объятиях, понадкусывал всё, до чего успел дотянуться. Вернулась с улицы Даша и сразу же метнулась к Субботину, они пошептались, затем дочка чмокнула папеньку в небритую щёку и направилась к выходу.

 

– Вечерком забегай! – заторопился Вилька. – Медовик купим, Милицу позовём. Сегодня чай с иван-чаем!

Даша, оглянувшись, махнула рукой. На её губах потихоньку гасла улыбка, но глаза оставались грустными. Недлинный путь красавицы, любившей медовик и пирожное «наполеон», был вымощен, как мостовая булыжником, сплошными тревогами и утратами. Фортуна непредсказуема, и по заслугам огребают не все. Расскажем об этом позже.

Сейчас Даше больше всего хотелось прилечь, чертовски устала, и всё-таки было надо вначале прибраться в папиной комнате. До чего там грустно… а Вилька очень ценит уют. Милице Львовне, обожавшей Дашу, как все, кто регулярно общался с девушкой, тоже приготовлен подарок: старушка обожает киндер-сюрпризы. А медовик никому, кроме Даши и старой шансонетки, не достанется, вот вам! Субботин, конечно, падок на сладкое, но куда ему, диабетику? Перетерпит, перегорит. Что бы такое на ужин сварганить… может, шашлычки из куриных бёдер? Папа их обожает. Решено, подумала Даша. Так и поступим.

 

Ощущая тяжесть в висках, Субботин легко простился и вышел. Поздний лёд хрустел под ногами, вызывая внезапную жажду. Люди отворачивали лица, словно боясь неприятных взглядов, и спешили к себе в укрытия. Джип охранников стоял на перекрёстке, в кабине о чём-то яростно спорили. Вернувшись в офис, Ваха стал заваривать вечерний кофе, а Миха сел к телефону:

– День добрый, это я. Доходяга подтвердил получение вброса. Он в полной растерянности, активно ищет выход из положения. Запущенный в Гарем Робокоп был срочно вывезен в неизвестном направлении – похоже, теми, кто всерьёз охотится за вбросом, то есть гвардией медика. Эскулап всерьёз озабочен появлением компромата в свободном доступе. Хотелось нам как лучше, а получилось… да-да. Рыбка клюнула не на ту приманку. За Доходягой, его берлогой и офисом установлено круглосуточное наблюдение. Приступаю ко второму этапу «Инсайда». Приём.

 

Строгий голос отозвался без промедления:

– Резвитесь как угодно, но не пускайте ситуацию на самотек. Ты помнишь взводного в учебке? Мой первый выкормыш. Преодолевая полосу препятствий, он всякий раз любил повторять: чего нельзя добиться по убеждениям, нужно добиться страхом. Доходяга должен броситься в ловушку либо в наши объятия, иначе мы не завалим даже мышку-норушку. даже больше, чем надо. Я сам предупрежу их службу безопасности. Пускай весь офис Доходяги месяц трясётся от страха. Не прозевайте главного: куда теперь отправится Доходяга? Про папку доложу руководству. Возможно, это новая цель. Следующая цель, пока на мелочи не разменивайтесь. Докладывать по графику. Конец связи.

Миха опустил трубку на рычаг и поднёс руку к пустой голове, отдавая честь невидимому начальству. Какая досада, что щёлкнуть каблуками уже не удастся… поздновато лезть в военную форму.

 

Глава 6-я. Ничего личного!..

Среда, 23 марта 2008 г., 19.55.

 

То дождь, то снег, то снова непогода.

Деревья набухли почками, напоминая, что лето не за горами, а ничего в делах ещё не закончено. Дозвониться к Доку не удалось, телефон был занят нескончаемым потоком жаждущих пообщаться с хирургом. Что ж, личный транспорт пока что подводит, не наработали мы на него, привычно пропел риэлтор и через пару минут вышел к остановке. Троллейбус тормозил на каждом шагу, хоть пассажиров по дороге подбирай. Стайка молодёжи, стоявшая неподалёку, взрывалась брызгами смеха, и Вилька поневоле прислушался:

– В инете нашла, вот послушайте: «Отвечая на звонок, произносить «Чё?», «Да!» и «Какого хрена!» становится старомодным. Интеллигентный человек всегда отыщет форму для обращения: "Внемлю". В качестве ответа на вопросы нежелательного характера, где так и хочется сказать: «А это тебя е…ёт?», предложена современная версия: «А вам-то, сударь, что за печаль?» Ряд идиоматических выражений, типа: «Ё… твою мать!» или "Ну ни х…я себе!", заменяется фразой "Мне больно это слышать", произносимой с невыразимым трагизмом. Вульгарную идиому «Иди ты нах…!» воспитанный человек легко заменит крылатой фразой: «Я вижу, вы далеко пойдёте».

 

Молодёжь вновь разразилась взрывом хохота, и даже Вилька, занятый серьёзными мыслями, чуточку улыбнулся. Он никогда не готовился к серьёзному разговору, полагая, что мозги отмобилизуются, как только нужное время наступит. Он торопился войти в особое эмоциональное состояние, как боксёр перед боем. Скромный с виду особняк, скрывавший сердце Циклопа, штаб-квартиру фирмы «Паннония-Центр», не воспрепятствовал Субботину на входе. Однако миловидная секретарша, привычно пряча ножки под стол во избежание дежурного комплимента, сказала, что доктор уехал на таможенный склад. Ожидалась партия важного импортного препарата. Вздохнув, Субботин присел на стул, от души жалея, что важная встреча, назначенная на три часа, сорвётся. Но на этом сюрпризы не кончились.

 

В кабинет, приятно улыбаясь, вошла довольно статная дама в сопровождении двух мужчин.

Приблизившись к Субботину, дама попросила разрешения присесть рядом с ним. Вилька удивился, свободного пространства в приёмной было хоть отбавляй. Но соизволил даме присесть. Таинственная дама пригнулась к Вилькиному уху и томно произнесла: «Теперь мы встанем, попрощаемся с секретаршей и вместе выйдем из кабинета. Не возражайте, не делайте лишних движений. Это в ваших же интересах».

Дослушав удивительный монолог, Вилька замешкался, но всё же поднялся со стула. Простился с миловидной Циклоповой цербершой и двинулся к выходу. По-прежнему улыбаясь, женщина и двое мужчин проследовали за ним. Секретарша, пожав плечами, вернулась к чтению «Cosmopolitan»: обычное дело – меньше фигур, легче играть. Далее события, как пишут в романах, развивались более чем стремительно. Субботина усадил в большой микроавтобус с тонированными стёклами. Завязали глаза, руки стянули жгутом. Порычав слегка, Субботин решил беречь силы. На боевиков не похоже – скорей всего, это «Фирма».

И точно, проведя его запутанными маршрутами, таинственные конвоиры втолкнули его в некую камеру, сняли путы и захлопнули дверь. Мигая и щурясь, Субботин стал вглядываться в сиротливо обставленный интерьер. Похоже на тюремную камеру...

 

– Слышь, конь педальный! Закурить не найдётся?

Эге, подумал Субботин, возможна прокачка с тыла. Допустим, я не курю, но признаваться не собираюсь. Молчание – это вызов. «Помалкивай, дятел, – шептал ему внутренний голос. – Во что-то ты влип, дальше некуда… куда, блин? To Dublin!». Вздохнув, новоявленный узник прошёл по стеночке в тёмный угол возле зарешёченного маленького окна. Пора обживаться на новом месте. Усевшись, провёл ребром ладони по ребристому краю шконки: м-да, на разделочной колоде поспать гораздо удобней! Зря не пошёл в мясники: был бы при еде, при воде и при девочках. Две фигуры, лениво беседуя, то и дело поглядывали в Вилькину сторону. На первый взгляд, обычные работяги, принятые за воровство цветмета. На самом же деле…

– Глухой, что ли, мать твою? Так я не только уши прочищу…

Субботин оставался неподвижен, как китайский божок, но был уже собран, готов к любым неприятностям. «Так. Это не урки, наблюдение точное. Я ведь могу при случае и убить. Обычные дешёвки, их припугнули и наняли что-то изобразить. И что же? Сыграем-ка в подкидного», – решил Субботин:

– Зря ты. И маму не надо трогать, умерла недавно.

– Сыночка, значит, успела вписать в казённую хату…

 

Легко вскочив, Субботин крутнулся вокруг вертикальной оси и въехал локтем в полутёмную фигуру обидчика, целясь в нижнюю челюсть. Почти попал, но в целом очко засчитано. Фигура замычала от боли, согнулась. Не раздумывая, Субботин добавил ему по печени.

В ответ ему ловко разбили нос. Кто-то нежданный, пока не видный из темноты. «Неаккуратно, – подумал Субботин. – Плохая тактика, если вдуматься». Второй нападавший, по-кошачьи гибкий, вытащил, судя по всему, небольшую заточку, выполненную на токарном станке из твёрдосплавной отвёртки.

– Слышь, пролетарий умственного труда, – сказал Вилька. – Ты лучше не зли меня.

Вышло неубедительно. Последовал выпад, от которого Суботин едва успел увернуться. «Однако! – подумал он, отдышавшись. – Вот скоты. Ещё одна такая же попытка, и барышни в гареме останутся коллективной вдовой».

– Минуточку, б…дь! – гаркнул Вилька, и «скоты» изумлённо замерли.

 

Слегка рисуясь, Субботин извлёк из пояса брюк хорошо укрытую «рыбку» опасной бритвы. Раскрыл блеснувшее лезвие, помахал угрожающе. Удача в схватке стала переменчивой, как ей и полагалось. Но торжество оказалось недолгим. Кровь хлынула ручьями из разбитого носа, словно перед этим дожидалась сигнала. Дождавшись нового выпада, Субботин встретил врага мощным ударом ногой в голень. Несчастный взвыл. Не мешкая, риэлтор схватил его за горло и ударил головой в стену. Подтянулся вновь первый из нападавших, но, встреченный ботинком по гениталиям, огласил камеру мощным воем. В дверях загремел замок, ввалился караульный:

– Чего тут у вас?

– Неуютно как-то, – пожаловался Субботин. – Мебель переставляем.

– Она же привинчена!

– Ну вот, соседи и нервничают…

 

Дверь, скрежетнув петлями, захлопнулась. «Везучий ты, подонок! – сказал себе Вилька. – Закапаешь сейчас помещение… с не ытым полом. Тем лучше, для этого и били. Вид, как у в полночь засватанного. В допросной могут быть дамы, а я помят, изгажен и небрит… всё, баста, хорош бакланить!».

Пошёл отработанный ритуал. Усевшись на шконку, Субботин сдёрнул ботинки, оставшиеся без шнурков, а заодно и носки. Свернул хэбэ-носочки в трубочку, терпеливо ойкая, засунул концами в ноздри. Теперь есть пара минут, но надо с толком их провести. Стащив пуловер с сорочкой, пока что ничем не заляпанные, риэлтор стащил и брюки вместе с трусами. Приходи, кума, любоваться. Умыться бы... но такая роскошь, как умывальник, в камере не предусмотрена. Вздохнув, Субботин помочился в трусы, заранее собранные воронкой. Выжал часть лишней влаги на пол, сложил мокрую тряпку возле себя. Застелил шконку снятой с себя рубашкой. Прохладно, но делать нечего. Свернув, сложил пуловер в изголовье – одетым не засну, придётся помёрзнуть... когда-то он так и не смог привыкнуть к подвальному обиходу.

 

Пришла пора освободиться от носков и вернуть их на прежнее место. Соседи, обалдев, наблюдали сценку, разыгранную, как по нотам, искренне полагая, что пострадавший помешался от горя. Лишь бы в буйные не записывался, подумал Субботин. Но буйствовать было некогда. Заново натянув на себя носки и брюки, Субботин прилёг со вздохом и водрузил изгвазданные, но тщательно выжатые трусы на переносицу. Сей фокус означал, что через три-четыре минуты кровопотеря прекратится... удивительно, но и синяков от удара не останется! Проверено в подвальных буднях... и вот уже трусы летят в дальний угол, отслужив своё. Драчуны даже вздрогнули, снова переглянулись. Такая вам, братцы, сегодня цыганочка с выходом, подумал Субботин. Соседи пошушукались и притихли, глядя на Вильку с растущим недоумением: неужто тронулся засиженный новичок? Довершив картину отборной бранью и жалобами, Субботин запел хриплым тенором про солнце, которое всходит и заходит.

 

В ответ «строитель» с отбитыми гениталиями пробурчал:

– Не ной уже, слушай. Здесь так попросят, что не откажешь. Вот нас вчера и попросили. Прости, земеля – ничего личного!

– Как пелось в старинном романсе, – пробурчал Субботин, закрыв глаза и готовясь вздремнуть, – мне всё равно, страдать иль наслаждаться…

«Хорошо, что девочки пока что не в курсе, – рассеянно думал Субботин. – Устроят под окнами плач сабинянок. Хочу узнать, чья это харя гадит теперь под нашими окнами. Пора понять, что происходит, и делать ответные ходы. Без матросов нет допросов… остаётся надеяться, что скоро за мной придут». И в самом деле, через минуту-другую дверь распахнулась. Конвоир с погонами прапорщика и потёртым, как лестничные перила, лицом отставного военного окинул взглядом Вилькиных обидчиков, но ни о чём никого не спросил. Повернувшись, Вилька еле сдержал готовый вырваться стон. Какое скверное дежа вю! Он стал вглядываться в полутьму, пытаясь рассмотреть, что за обувь у соседей… нет, сандалетами ребро не сломаешь.

 

Прапорщик замер, увидев застывшее лицо постояльца, но промолчал.

Мотнул головой к дверям, а когда Субботин поднялся, отвёл его на допрос.

«Я обидел его, я сказал: старшина, никогда вам не быть офицером, – хмыкнул Вилька, разглядывая обшарпанные стены унылого кабинета. – Дурак ты, боцман, и шутки твои дурацкие. Мало тебе наваляли?».

– Следователь Немцова. Я веду ваше дело, – невысокая веснушчатая женщина лет сорока в ловко сидящем кителе с погонами майора, мельком оглядев Субботина, уткнулась в бумаги. – Что в камере произошло? Вы здоровы?

– Упал с подоконника. А что за дело ведёте, товарищ майор?

– В камерах нет подоконников!

– Откуда мне было знать… теперь запомню.

Помолчали. За окнами пронёсся тихий ангел.

– Знаком вам доктор Нетцигер? – спросила Немцова.

– Э-э… он, кажется, зубы дёргает?

– Здесь я задаю вопросы. Будете придуриваться, отправлю в карцер. Там вам не только нос расквасят, но и почки починят.

– Многообещающе. А что у нас с почками? В чём меня обвиняют?

– Вам задан вопрос! Ещё попытка, и я вызываю конвойного. Вы были задержаны в офисе…

– Доктора, э-э… Нецигина? Кажется, был у меня подобный клиент. Квартиру в центре чуть купил. Я после этого лечиться у него не рискую. Хирурги, они безбашенные. И медицина, это не наука. Отрежет что-нибудь важное… и переправит за большие деньги на Запад.

– А что, у вас есть что-нибудь, что может стоить хороших денег? Вы меня удивляете. Его фамилия Нетцигер. Ну, ладно. Оставим вопрос на потом. Что вам известно о рейдерских захватах? Вы работали со корпорацией автострахования «Тутанхомон»? Есть у вас связи с тамошней службой охраны?

 

Субботин напрягся: уже горячо.

Воробьями запрыгали мысли: «Ну, рейдеры-шмейдеры, это ясно, куда ветер дует… «Тутанхомон» в письме мелькал, и даже неоднократно. Причём тут служба охраны? Неужто племянничек... ай да Юрасик, вот мерзота. Скажите мне, люди: во что же я влип?». С трудом сдержав вопрос, уже готовый сорваться с губ, Субботин попробовал улыбнуться. Не получилось. Ответил сдержанно:

– Не имею отношения ни к рейдерству, ни к страхованию. Мои заботы – ипотека, тёти из жилконторы и прочие места общего пользования.

– Не будете со мной откровенным, присмотримся к работе агентства в целом. Вас кто-то пытался ограбить?

– Дома или на службе? Девчонки вечно клянчат на конфеты. Более ничем похвастать не могу. Возможно, при падении мозги отшибло.

– У нас опасные подоконники. Порой залезть на них не успеешь. Жалобы, пожелания, просьбы?

– М-м… вчерашнее суфле подгорело.

– Накажем повара, оставим без соли. За вас тут просят… серьёзные люди. Пока свободны. Из города просьба не выезжать.

 

«Тюрьма – торжество насилия, а равнодушие – орудие дьявола. Мы, креативные души, духоподъемная церковь. Мы – тоже тело Христово, когда что-то делаем сообща. Не в банде, не в сговоре, а именно сообща, – размышлял незадачливый философ, бредя за паспортом и прочим барахлом и вяло переставляя ноги по переломам коридора со свежевымытым полом, украшенным затёртыми линолеумными плашками. – Выйти смог, но ничего не узнаю». С плаката косились на него физиономии редкостной одухотворённости, украшенные заголовком «Их разыскивает полиция». Передёрнув плечами, риэлтор поёжился: бельё бы поскорее сменить, отмыть тюремные страсти. Двое суток провёл в узилище, а сколько всего пришлось пережить. Милица, небось, гаремным девочкам телефон обрывает: куда, заразы, дели Дюшу?

 

Субботина в который раз передёрнуло: «Вернусь, конфет старушке куплю. Но чтобы Дюшей не дразнила! Каждый человек, если он вещь в себе – тоже церковь, – затараторил он внутренним голосом, пытаясь обрести душевное равновесие. – Похоть и ненависть, амбиции и корысть – суть, запечатлённые страсти. Господни они или нет, неизвестно. Чтобы избавиться от страстей, многим надо бы пренебречь…то, что Христу не по нутру, и нам порой не по карману». Улыбнувшись непрошеному экспромту, Вилька прикрыл за собой тяжёлые двери, ведущие на свободу, и потянул ноздрями промозглый мартовский воздух. Двухэтажный дом барачного типа, оставшийся за спиной, казалось, вздохнул с облегчением. От серебристого «ниссан икс-трейла», стоявшего за проржавевшей оградой, обнимавшей по периметру затоптанный двор с островками травы, обглоданным кустарником и клочьями усталого снега, отделилась знакомая фигура и вперевалку, по-борцовски двинулась навстречу Субботину.

 

– Йо-ху-у!! – заорал Вилька, приветственно вздёрнув руки. – На свободу – с пустым карманом, ясным разумом, добрым сердцем!

– Не темница, но ещё не свобода, – пробурчал Миха, скрывая улыбку. – Ты выглядишь, как полный идиот. Пятнадцать суток схлопочешь. Примут назад как миленького.

– Миленький ты мой, возьми меня с собой… ах, Миха, до чего же здорово на свободе! Столько встреч, а надо в ещё баньку успеть, шарахнуть в душу берёзовым веничком. Знаешь ли ты, Миха, как переводится «идиот»?

– Идиоты в мире не переводятся! – заржал рулевой Ваха.

– Остроумно, но как-то безрадостно. «Идиотос», господа юнкера, означает «идущий своим путём». Это по-гречески. Вы говорите по-гречески? Нет?! Жалость какая. А я как раз хотел побеседовать… жаль, что контору вы уже окрестили. Тоже мне, ЧОП «Руно»! Почти Чупрунок. Деревенька моя...

– А надо было как? «Торжество демократии»? – вскипел Миха.

– Можно пофантазировать. Например, агентство «Додекаэдр».

И Вилька еле увернулся от дружеского подзатыльника. Друзья ухмыльнулись и обнялись.

Сначала в баню, это решено было сообща, дела на потом.

 

Что в бане главное? Неспешный пар, пустые разговоры.

Неповторимые, ироничные и раздумчивые.

– Что главное в сексе, я вас спрашиваю? – горячился Ваха, уже без всякого намёка на акцент. – Не выглядеть кастратом! Кастратос – здорово звучит! Но беспонтово. Сделайте даме красиво. Пусть за минуту окажется в неоплатном долгу. И тут она сама…

– Чего «сама»? – прорычал Субботин. – Подружки и старушки ничем вам не обязаны, дармоеды не сильно мужского пола. Стала женщина мамой – прекрасно, не стала – украсила чью-то жизнь… хотя бы своим отсутствием!

Собеседники покатились со смеху, уткнувшись в пивные кружки. Вытерев пену, как пот с лица, Миха, боявшийся сморозить что-нибудь лишнее, заметил:

– Женщину надо перетерпеть, как сильную боль. Пока её недостатки не станут твоими достоинствами.

– Ну уж! – хмыкнул Субботин. – Стоит ли быть владельцем женских пороков в отсутствие мужского достоинства?

– Вот уж! – подсыпал Ваха огоньку. – Достоинство – орган речи, а не отросший придаток. Душевные проявления не могут быть на виду. Негодяи! Чего вы ржёте, как стадо баранов?! А-ха-ха… не давите меня самомнением, освежая свой дивный оскал!

– Дивный оскал… ты с кем это сейчас разговаривал? – изумился Миха. – Простынка сползла? Что у кого торчит на виду?

– Что имею, то и введу! – отрезал Субботин, ощутив, что пора закругляться. Его теребили вопросами до тех пор, пока компания снова не покатилась со смеху. Вытирая слёзы, Субботин ловко нарезал рыбку, разложил на приготовленные ржаные краюшки с маслом и вскинул кружку с остатками тёмного пива: «За отсутствующих здесь дам! Гусары, не ржать!».

– Кстати, о гусарах. Можешь разок застройщиков пропустить? – спросил Ваха, пока Субботин задумчиво гладил струны – в бане всегда имелась рабочая гитара-шестиструнка из категории «для своих». Кому и быть своими, как не охране?

– Могу, – откликнулся риэлтор. – Если вначале скажут, куда поедем.

– Лялька приглашает выпить по чашечке кофе. В сети Инюрколлегии заплыл, похоже, здоровенный сазан. Импортный, из Франции, подлинно европеец. Кажись, он ищет, куда бы выметать наследную икру.

Риэлтор прокашлялся. Темы Ляльки в беседах с друзьями он старательно избегал. Не поминайте всуе, и всё такое.

– Вот кстати, о рыбной ловле, – с небрежным видом сказал Субботин. – А как вы сняли меня с крючка? Отвечайте по-хорошему, демоны!

– Следователю Немцовой предложен был довод из области неотразимых. Не дёргайся, взяток она не берёт, – ответил Миха, стараясь быть на высоте положения. – Дело-то обоюдное. Мы поможем. И даже понятно, чем.

 

Субботин подавил готовую вырваться остроту – хорош, на сегодня хватит.

Ребята скрывают тайны? Ну, пусть… жареному коню в зубы не смотрят. Риэлтор хмыкнул, но промолчал.

Не очень-то и хотелось.

– Так вот, о рыбалке, – сказал Миха, выждав, не скажет ли Вилька что-нибудь важное. – Мы ждём твой парад-алле, а по итогам отсыплешь маней по-братски.

– У толмача уже что, есть деловое предложение? – сказал Субботин, и настроение его угасло. У Ляльки был яркий, креативный ум, прижатый доселе в иных деловых кругах.

– Хорош понтоваться. Приехал в Город гость из Парижа, – сказал Миха, – по замашкам рыжий гад, лавочник и зануда, который ищет повод для инвестиций. У мосье здесь объявилось наследство. Дед, въехавший на лечение, вначале женился сдуру, потом на отдыхе в гостинице крякнул. Перекупался, похоже… вдова его пережила, но ненадолго. Искомое наследство – какие-то акции, я не в курсах – перевести в тугие еврики можно запросто. А вывезти на историческую родину – не-ка. Поборы всякие, сутяги…

– А что ты на меня смотришь? Я что тут, чёртик из бутылки? Или продажный нотариус? – произнося эту фразу, Субботин пытался выманить Миху на полную откровенность. Некстати вспомнился Рогачёв: вот кто сейчас пригодился бы! И Вилька сразу же опечалился.

– Вот и решил наследничек, – продолжал Миха, поняв, что снова толку не будет, – что деньги, вырученные от реализации наследства, надо вложить в недвижимость, оформить ренту честь по чести и плыть восвояси. Ему ведь невдомёк…

– Риэлторы с деньгами по заграницам не бегают! – резко сказал Субботин.

 

Речь шла о недавнем скандале в риэлторской Гильдии. Юрист, доверенное лицо одного из агентств, скрылся из виду с крупной суммой своего доверителя. Субботин понимал: парадокс в том, что охранители, служители сервиса, воспринимают риэлторов как лакеев, но изменить здесь ничего не удастся. Разве что по лбу навесить за нанесённое вслух оскорбление. Но Вильке это очень дорого обойдётся.

– Вольно, садись! – сказал Ваха, промокая смуглый потный лоб уголком белой простыни. – Место встречи – вип-ресторан «Потёмкин»! В программе Лялька, принцесса дословного перевода, глава бюро «Сила слова», а у неё на подпевках матёрый лавочник из Парижа – барабанная дробь, тра-та-та-та! – Тьери Руссель. Плохиш, мальчиш-нувориш. Младенцу в питерских джунглях приспичило барыжить с нами свежим активом. Учти, Барон – французы шикарно платят! В «Потёмкине» ждёт поляна на четверых, с омарами и шампанским, каждый квадратный сантиметр стола стоит бешеных денег. Мы с Михой выступаем как группа поддержки… я знаю кучу хороших тостов! Гвоздь вечера – Субботин, король летучих проектов и комбинаций… ферштейн?

Помолчали, обдумывая своё. Разговор был закончен. Тронув струны, Субботин запел вполголоса:

Я садился напротив, я видел её глаза,

Я был честен и кроток, шептал ей про жизнь и смерть,

Пил за тех, кто был против, когда надо было – за,

Пел про тех, кто судьбе в смертный час приказал: не сметь!..*

*(Текст автора).

 

Таврические бани, где отдыхали пираты и кавалеры малого и среднего бизнеса, не обладали в табеле о рангах сколько-нибудь серьёзным статусом, однако сводчатый потолок предбанника и стены в изразцах, увешанные дубовыми вениками, создавали уютную атмосферу, наделяя атмосферу бездумного отдыха нежным внутренним светом, а в данную минуту и гулким эхом. Народ бытовал случайный – с бору по сосенке. Но песни подлинные, от сердца, здесь очень любили, поэтому редко включали радио. Народу не втюхаешь что попало. Народ на этом железные зубы нажил. Внимая Вилькиному голосу, негромкому и домашнему, затихли ноющие звуки водопроводных кранов и сливных колодцев, и даже уличный трамвай, казалось, надеялся проехать беззвучно. Витольд Аристархович, седой, как лунь, старейшина банного пара, носивший прозвище «Лунный Царь», прислонился к вытертому добела рукомойнику, опустив натруженные руки в узелках сиреневых вен, и благоговейно выслушал песню. Как всё хорошее на свете, она отзвенела быстро. Друзья сочувственно помолчали и начали готовиться к выходу. Подошёл к ним бодрый старичок, завернутый в полотенце с разводами генезиса совершенно неясного, украшенный бородкой с жёлтыми, прокуренными, но крепкими зубами, и просипел:

– Позвольте и мне.

 

Старикашка, взяв гитару, выдал парочку таких забористых частушек, что передать их дословно было бы затруднительно. Тематика варьировалась, преобладали темы «у нас карманы, у них фигуры, мы дартаньяны, а бабы дуры»… но бабы, между тем, определённо были не дуры. Теория блондинок – это маскировочная сеть Матери Паучихи, вытканная, дабы возвысить женский род над гендерным мужским шовинизмом. Возникла перебранка на тему «Манипуляция страстями», но разговор догорел и скис. Чтобы настроиться, Субботин попросил комбатантов заткнуться хотя бы на полчаса. Охранители решили, что речь о встрече с французом, но Вилька размышлял, как дальше быть с Лялькой. Нельзя же голову дурить бесконечно. И поработать вместе не выйдет, если не поставить заранее точки над «ё». Новая мысль обожгла его: что, если это Доктор похитил Генку? И проводит беседы с пристрастием. Простого шприца достаточно. «Тогда уже несдобровать, – решил Вилька, храня наружную невозмутимость. – Повесят за… хлястик. На люстре, в убогой лачуге. Я непременно буду орать, но постараюсь помалкивать, поскольку неизвестно, кого тут легко подставить. Егорыч, разумеется, что-нибудь резкое вякнет, прилетит ему ответно по печени, и этого может хватить до поминок. Милица получит заряд слезоточки и будет скорбно лить слёзы… эпич твой кирпич! Как всё звучит убого!». Бело-жёлтый приземистый «киа риа», нанятый Вахой в качестве извозчика эконом-класса, ждал не святую троицу прямо у колоннады, неподалёку от входа. Пятёрка бетонных колонн, покрытых слоем разведённого мела – вот и всё, кроме тазиков-веников, что оставалось неизменным в тяжёлой поступи банно-прачечного прогресса.

 

Глава 7-я. Вечеринка на французский манер.

Среда, 25 марта 2008 г., 20.55.

 

Ресторан «Потёмкин», как подобает центровому шалману, переливался огнями, зазывая свежих гостей. Перекрыв движение троице, вышедшей из такси, отстучала дробь каблучков. Блеснули глазки несвежих, но юных дев:

– Мальчики! Вы верите в любовь с первого раза?

Улыбнувшись, Миха подавился смешком.

Ваха лишь качнул головой, а Вилька вздрогнул – голос показался знакомым.

Чтобы проверить, он откликнулся:

– Добрейший вам вечерок! Почём тут опиум для народа?

Не показалось.

Голосок принадлежал Михиной секретарше, девушке с хорошей фигурой и неизменно бегающими глазками. Любопытные шляпки носила буржуазия, подумал Субботин. Да чёрт бы с вами, банкуйте. Хоть в туалет ходите за нами. Сегодня вечер не ваш. Девочки взвизгнули, смеясь, приветственно помахали Суботину грациозными лапками в чёрной лайке. Слава богу, обошлось без эксцессов. Друзья проникли в вестибюль. К ним моментально подошёл изящный мэтр с зализанным пробором и усадил компанию за столик. Почти следом за ними, блистая платьем в стразах и отточенным макияжем, к гостям подсела переводчица и Вилькина пассия, красивая Лялька. Она тащила за локоть тучного, то и дело вытиравшего шею огромным платком багроволицего иностранца в полосатом костюмчике, назначенного нашими каннибалами от коммерции кандидатом на главное блюдо. Наследник капитала Тьерри Руссель был любопытен, заносчив и скуп, при этом тяжек на подъем и пучеглаз, как истинный лавочник. Пепельно-серый ёжик волос, казалось, присыпан солью и перцем. На верхней губе неуместные усики а ля Чарли Чаплин. Лялька повела глазами в его сторону и незаметно пожала плечами: я вам что его, выбирала?! Несмотря на старания, инициатор банкета больше отталкивал от себя, нежели привлекал. Извиняло его лишь одно обстоятельство – перспектива хорошей наживы.

 

Напротив, Лялька, севшая рядом с французом напротив Вильки – для вас, читатель, это синхронная переводчица Олеся Смирницкая – была в расцвете изящества и обаяния. Чего вдруг - Лялька, спросит нетерпеливый читатель? Во-первых, Лялькой звали Олесю Павловну лишь очень близкие люди. Одна подружка после ночи страстей, припомнилось вдруг Субботину, наладилась звать его Дрюнечкой: мол, лучшая близость была у неё с «Андрюшей», желаю звать вас на его манер! И бедный Вилька, претерпев унижение, расстался с незадачливой пассией: какой я, к лешему, Дрюнечка?! Субботин был довольно щепетилен в отношениях с женщинами, он никогда не заводил двух романов одновременно. Риэлтора подкупало, что Лялька была в числе дам, в любом диалоге самостоятельно и проворно выбиравших удобную им дистанцию для общения.

Здесь Вилька тоже оказался вне конкуренции. Его мужские достоинства, о которых он имел довольно смутное представление, не имели почти никакого значения. Ценилось обаяние ума. Запомните, хлопцы: когда образуются пары, всегда выбирает женщина… хотя и непонятно, зачем. Мужчины предсказуемы и понятны, как направление вектора, приход рассвета или матч фаворита.

 

В самцах человеческих, настаивает здравая часть феминисток, нет ничего такого, что ласкало бы глаз и душу, за исключением нависшей угрозы партеногенеза, и то лишь потому, что в безотцовщине диванным философам обсуждать будет нечего: мужчины устранились, а женщины по-прежнему сотканы из достоинств… не правда ли? Охрана Вильки – точнее, братья-поводыри – именовала Ляльку уважительно, по имени-отчеству, покорно отзываясь на «Мишечка-Вашечка». Дрюнечка, припомнилось вновь Субботин, и его немедленно передёрнуло.

Он с самого начала звал Олесю не иначе как Лялькой, снижая пафос общения. Она казалась таким куклёночком… пока не открывала рот, не начинала язвить или философствовать. Риэлтор и Лялька беседовали, как правило, полушёпотом, точно парочка заговорщиков, не тратя лишнего времени на сближение. Казалось, они и выросли вместе, как ягоды на ветке. Различные выпуклости-впуклости их многогранных натур, поживших и повидавших, прекрасно сочетались друг с другом.

 

Что крайне важно, партнеры были вполне терпимы к собственным недостаткам. Редкие птицы, хм… как уверяла Лялька, подобная близость двух натур – просто дар Божий. Подруга риэлтора была прелестно сложенной, миниатюрной, без признаков возраста женщиной (маленькая собачка – до старости щенок, шутила она). При первых же звуках Лялькиного голоса в мужчинах любого возраста, не мешкая, проявлялась жгучая склонность к сближению. Но это мало кому помогало. Конкретно, какая она? Извольте: натуральная шатенка в стиле Мирей Матье, ни в чём, кроме вокала, не уступавшая легендарному прообразу… овальное, чуть заострённое к низу лицо, громадные ореховые глазища под густыми ресницами, неспокойные кисти, узкие ладошки с нежными пальчиками, подобные двум виноградным гроздьям… и прочее, вполне свободное от сравнений. Казалось невероятным, что Лялька не настолько игрива, насколько умна и толкова, что неизменно поражает нас в женщинах. Когда и если встречается.

 

После гибели жениха, он был красавцем-пилотом международных авиалиний, Лялька привыкла жить строго, как монахиня, однако знала толк в гламурных журналах и модных салонах. Что называется, жила для себя. Не флиртовала с богачами и плейбоями, оставшись весёлой, доступной, раскованной. Что привлекало её к Субботину? Тайна сия велика есть, но я её приоткрою: с ним оказалось спокойно, надёжно и весело. Они познакомились на торжественной встрече риэлторской Гильдии. Выступил с докладом, в том числе, и Субботин. Лялька, близкая к риэлторам по тематике, но редко попадавшая на подобные мероприятия, была ведущей официальной части. Объявляя докладчика, она запнулась и спросила Субботина: «Простите, как ваше отчество?». «До конца не уверен, – задумчиво сказал Вилька. – Надо бы у бабушки уточнить».

 

Дальнейшим рассуждениям об инвестициях в городские объекты никто уже не внимал. Все улыбались, а Лялька поглядывала на оратора негодующе, но временами всё же прыскала в кулачок. Развеселите женщину! Поверьте, это куда сложнее, чем соблазнить… не надо спорить! Вы же не пробовали. После ужина в Гильдии Вилька и Лялька долго переругивались вполголоса, но уехали вместе. Выяснение отношений несколько затянулось. До утра, а далее – на полгода. После каждой встречи с риэлтором Ляльку тянуло замуж. Завидев Вильку, она теряла душевное равновесие, ругала себя за это, роняя невидимые миру слезы. Откровенность, юмор и независимость Вильки лишали её покоя, превращая цветущую девушку в молчаливое, но прекрасное абрикосовое деревце, всё в утреннем цвету. Лялька временами становилась неуклюжей, беспомощной, непонятной.

 

Понемногу Вилька стал наигрывать роль отца-надзирателя. Семейные отношения он искренне ненавидел, а почему, надеюсь, скоро поймёте. Хохмят все по-разному. Одни себя развлекают, другие щекочут фразами тех, кто вынужден всё выслушивать. Третьи ждут не дождутся, пока их желчные выпады приблизят, а не обособят их окончательно от окружающих. Субботин умел развлечь без щекотки и пошлости, рассуждая о женских преимуществах и заставляя смеяться до слёз. Жизнь слишком грустна, не раз говорила Лялька, чтобы лишний раз упускать такую возможность. Между тем беседа налаживалась. Им подали шампанское «Князь Голицын». Субботин поморщился: на кой нам чёрт шампанское от крымчан? Он даже поинтересовался с иронией, нет ли контрабандных напитков, чего-нибудь вроде гранатовой водки. Официант брезгливо отверг подобную возможность. Француз, напротив, рассыпался в комплиментах, и Лялька, решив, что импортное тело давно уже созрело, исподтишка подталкивала Русселя к вопросам инвестиций.

 

«Что в имени тебе моём? – размышлял Вилька, слушая их беседу, почти не понимая, но зорко поглядывая на переводчицу. – Порознь мы стали бы… приметами времени. А вместе – серенькой парой, львиную долю жизни потратили бы на мелкие нужды, распри и скучную похоть. Будь ласковым, Дюша. Открой милый ротик и съешь, душенька, этот кусочек… тьфу ты, гадость какая. Не представляю, как Гоголь мучился с этим Маниловым. Так и хочется въехать ему по чайнику. Плодами трудов моих я никогда не смогу воспользоваться. Где бюст на родине Барона? Даже яму под фундамент не вырыли, вот разгильдяи! И смысл мой сегодня в чём? Понять хотя бы, чем я реально занят. Делать что должно, пусть будет что будет. Соображали мальтийцы, грамотно формулируют. А вот Руссель всё на Ляльку пялится, неотрывно и жадно, как Чингачгук на огненную воду. Та строит глазки и так трещит, что за соседним столиком сама собой завяла беседа, подохли разом все их «весо-объемные габариты, спецификации и надбавки за скорость». Лялька, как водится, в любой компании на коне, а не под конём, но не врубается, почему бы мне не задать Тьери парочку самонаводящих вопросов. Француз, он ведь как?

 

Пьёт либо жрёт, либо философствует… то женщину любит, то деньги считает – с одним и тем же удовольствием. Иного здесь не дано. Зачем он кормит эту шайку? Желает напоить (хм, хм), чтобы понять, во что его желают втянуть. Милый, да ты и охнуть не успеешь, как налижешься до бровей. У нас такие вещи не проханже. Он понимает это – соответственно, будет осторожен и замкнут. А надо, чтобы взглядами меня раздевал, а не Ляльку… фигурально выражаясь, само собой. Любопытство, как говорили древние бритты, сгубило кошку. И тебя, Тьери, поимеют здесь когда-нибудь без вопросов. Не беспошлинно, разумеется. Твой интерес превысит ожидания, а мы свою меру знаем. Ага… Лялька мчится носик попудрить.

Проверяет, не сбился ли макияж, расставлены ли силки и капканы… похоже, на меня, с французом давно всё ясно. Вот интересно, зачем я ей? Полюбишь козла… нет, за козла могу и приварить. И одному ведь тоже нельзя. Даша на входе во взрослую жизнь, к отцовскому пальто не пришпилишь. Сопьёмся с Егорычем к бениной маме. От одиночества. Допустим, есть у меня хоть в чём-то лидерские замашки. Вождям нужны единомышленники, в этом их сила. Нельзя быть в одиночку вождём, а я ведь даже не вождь… так, проходящий папик на минималках».

 

– Нет-нет, коллеги! Кронштадт, само собой, подождёт. Сгоняйте лучше утренним катером в Петергоф! – вернулся Вилька в общий разговор. – Скажем, через две-три недели, когда погода переменится. Версаль, он тоже неплох. Как некий прообраз для парадиза. Но в Петергофе дворцы, павильоны, фонтаны, отменный парк разбит на широте Магадана… там просто великолепно! Сгоняйте в «Метеоре» по Маркизовой луже, вот вам и Кронштадт. Нет, ничего не продадут в Петергофе, кроме матрёшек. Не любите матрёшек? Возьмите ушанку с красной звездой. Либералы ваши зааплодируют. Недвижимость в хороших пригородах недоступна воображению. Как в старом анекдоте (Лялька, сосредоточься!). Едет по Парижу автобус с русскими. Гид проводит экскурсию: дамы и господа, посмотрите налево, это жемчужина мирового зодчества – собор Парижской богоматери. Направо не смотрите, там падшие женщины. А сейчас посмотрите направо, в тумане видна верхушка неподражаемой Эйфелевой башни. Налево не смотрите, там падшие женщины. Голос туриста: скажите, месье, а есть в Париже честные женщины? Гид: есть, разумеется! Но очень дорого стоят. Вот так и с петергофскими адресами.

 

Француз, заведя глаза к потолку, поразмышлял над анекдотом и ухмыльнулся. Затем вновь поник, и Лялька затараторила: «Вернёмся к Санкт-Петербургу! В историческом центре Города есть масса пустующих помещений. Подвалы, полуподвалы. Легко устроить модный ресторан или клуб. Такой, как этот!».

Субботин вздрогнул. При слове «подвал» на глаза навернулись слёзы, он даже вздрогнул от нежданной сентиментальности. Лялька, того не желая, как будто острым каблучком ступила на больную мозоль. Протерев глаза носовым платком, Вилька извинился и вышел на перекур. Ничего, пускай клиент дозревает. Лишь наливные яблочки и стоит сшибать.

 

«Подвалы, м-да… а также чердаки и полуподвалы, – думал он, растирая лицо обрывками бумажного полотенца. – Даша и Ванька. Как это в «Бумбараше»? Сколь раз встречу, столь раз убью. Гражданская война в России не кончена, пока вокруг столько мрази. И я опять в окопе один… мало того, гарем собой пытаюсь прикрыть, с неловкими их комбинациями. Ни разу не кружевными, м-да… Даша, конечно, рядом, но ей однажды захочется выйти замуж. И это нас разлучит. Все барышни желают к двадцати разочек замуж сходить. Чисто для опыта, но редко кому везёт. Мы много говорили о новой жизни, и Даша потихоньку оттаяла. Стала деловитой, совестливой и гордой. Переживает, что ею, может быть, недовольны… а мы на неё просто молимся. Выросла дочка, умеет постоять за себя... Милица за неё любого порвёт! Лишнего я ей порассказывал. И Ванька всё ещё стоит между нами. Сто раз повторял себе, что мог бы его спасти. Но вот не спас, и никакая месть его не вернёт»

.

По просьбе Вахи музыканты в розовых смокингах заиграли приторно-сладкие «Шербургские зонтики». Пока лихой грузин возвращался на место, Субботин проворно выхватил Ляльку, с кажущимся безразличием перехватывая завистливые мужские взгляды. Переводчицу, как истинную женщину, задело именно то, что виделось на поверхности. Последовал вопрос:

– Ты почему такой? По сторонам взираешь, как бык!

– У нас деловая встреча, а эти додики грезят только новыми приключениями, – мрачно сказал Субботин.

Он не любил быть откровенным. Лялька усмехнулась при слове «додики», окинув летучим взглядом благополучных, разодетых, улыбающихся мужчин. И покорным жестом опустила голову на плечо кавалера. Так надо, ребята, так только и надо, усмехнулся Вилька, обнимая узкую талию. Французская диета: вприглядку под майонезом!

Того и гляди, Тьерри полезет к Ляльке, надеясь вечером согрешить, а Лялька, клубникой с брютом налимонившись, врежет ему по морде. А то и нагрубит по-французски, зарядит что-нибудь, типа: voici la merde, le cochon… но кокетничать с французом не решится.

Знает, что Руссель, конь педальный, привык здесь получать что угодно, по щелчку. Убеждён, дурачок, что Ляльку тоже для него пригласили. Нет, мой хороший. Сейчас мы плюнем сообща на крышу Пирамиды Помпиду, здесь тоже её не любят. Затем попрощаемся с хлопцами-ратоборцами и перейдём к повестке банкета, строго по списку. Бензин ваш, идеи наши!».

Под светом ночника, уложенного в пристенке серым воланчиком, неслышно переступая босыми ногами, Вилька выбрался на балкон. Втянул в себя горький воздух, прикурил сигарету и с наслаждением затянулся, любуясь светом ночных огней. Как хорошо, когда никто не орёт под окнами.

Не громыхают трамваи, не ждут нетерпеливые клиенты, перебирая ножками, как мухи по стеклу. Готовясь к утренней «гонке с препятствиями», Субботин наслаждался ароматами тины и йодоформа, летящими в порывах ветра с Невы.

 

По чёрной глади вод мчались редкие катера, вдоль смутно видевшихся набережных брели задумчивые парочки. В полночной динамике была своя, неповторимая идиллия. Всем было не до Субботина, и слава тебе, Господи. Если есть у тебя фонтан, заткни его, говорил мудрец. Дай отдохнуть и фонтану. Будь ближе ко сну.

Банкет удался на славу. Охранники делали страшные глаза, пинали Субботина под столом: работай, чего сидишь! Зря, что ль, поили? В ответ Вилька лишь усмехался: поучи жену щи варить! И налегал на гостя с расспросами о парижской архитектуре, наплыве мигрантов и планах на отпуск. Приняв непривычно острой и вкусной водки «Немирофф», Руссель непроизвольно облизнулся, как кот, впервые отведавший валерьянки, занюхал рукавом – сказались, видно, первые уроки общения – и натуральнейшим образом распоясался, но тему наследства по-прежнему обходил. Дружеский ужин не повод для доверительных отношений, как секс не повод для знакомства. Подружиться бы надо, войти в ближний круг. А француз посидел и скукожился, вдруг кто-то его обидит? Напрасно ворковала безмятежная Лялька, переводя вопросы и ответы без малейшей запинки. Руссель был типичным лавочником – с такими очень трудно сближаться.

Ведро чего-нибудь вместе выпить. Пуд соли съесть… ой, даже не предлагайте. Тупой и упёртый этот лавочник, как вылезший гвоздь в подмётке. Но выгоду свою не упустит, на этом и будем брать. Знать бы Тьерри заранее, куда заводят подвальные экскурсии с русскими гидами… но будущее даже от лавочников счастливо скрыто завесой тайны. Нечего тут. Спросите Вангу. Самая интересная тема для личной беседы, полагал Субботин – это сам человек. Таков был принцип его знакомства с женщинами, который ни разу не подводил. Почему же тогда…

 

«Ох и свинтус! – спохватился Вилька, передёрнув голым плечом. – Чужих обхаживаю, с Лялечкой сплю… а Дашке так и не позвонил. Волнуется девочка. При любом раскладе всегда готовится к худшему». Подавив волну нежности, Субботин загасил окурок, пристроив в чугунную пепельницу, насаженную на балконное ограждение. Улыбнулся, припомнив, как Лилька злилась на француза: «Ненавижу, когда мужики так чавкают! Порой мне кажется, что десять лет за убийство – не столь уж огромный срок».

Само собой, если отбывать его приходится в столь же изысканном будуаре, как Лялькина спальня. Вилька вышел на кухню и налил себе стаканчик розового компота из кураги, изюма и чернослива. Как многие дамы под сорок, Лилька готовила замечательно, но, наравне с риэлтором, ленилась стряпать себе одной. Субботин набрал телефон коммуналки, рассчитывая услышать Милицу, но ответила Даша.

Разговор получился сумбурным. Вилька успел понять, что Даша поставила отцовскую комнату на уши, а Милица испекла та-акиетакие пирожки с капустой, что ни черта кому-то не достанется, вот! Маленькие и кисловатые, запомнилось почему-то Субботину. Обменялись фразами о здоровье, и Даша, запинаясь, спросила, нет ли известий о Рогачёве.

 

В голосе её слышалось сострадание, и Вилька поморщился. Жалельщица, блин, хотелось ему заорать. Меня-то кто пожалеет, когда Циклоповы архаровцы начнут на кусочки резать? У Доктора острый скальпель и длинная, узкая кисть… но вряд ли стоило этими наблюдениями делиться с дочерью. Ещё увяжется, будет хвостом ходить. А это не зоопарк, зверюги тут пострашнее.

Словно напрашиваясь, влез в руку маленький чёрный пульт. Субботин нажал на кнопку, надеясь, что это кондишен, но вместо вентилятора включился крохотный телевизор. Неплохо, решил Субботин. Ай да Лялька! За кофе – а может, за сложным вечерним чаем? – рыжая львица мониторит «Культуру и современность». Экран, сочувствуя риэлторской бессоннице, помигал и выдал сонную, смазливую дикторшу. Субботин сладко зевнул и поморщился. Ведущая, сдержав ответный зевок, но не подымая глаз на Субботина, сказала с задумчивым видом: «Мы продолжаем документальный цикл «Картины Смутного времени». Сегодня вы услышите рассказ о захвате Кремля…».

 

Ещё чего! Это Кремль периодически кого-то захватывал. Тиранил гостя, держал в плену, под страхом дворцовых переворотов. Не дай бог, разбудят Ляльку белополяки, решил Субботин и фитилёк по громкости прикрутил. О, эти смутные времена! Он сам мог бы вести такой цикл, с вечера до утра, да кто его слушать будет?! Дневник, может, завести? Да в баню все дневники! Раз уж не спится, давай-ка с Генкой что-нибудь порешаем. К Доктору, все нити сходятся к Доктору. Но бес, зудевший в мозгу, теребил остатки сознания, хихикал, подбрасывал версии… похоже, поздно было для размышлений, да и память брала своё. Вилька сдался. Открыл новую пачку, прикурил сигарету, и струйка дыма унесла его мысли к забытому берегу…

 

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Автобус идёт из Праги,

Повсюду не наши флаги,

Консервы, как из бумаги,

И нервы слегка шалят,

Притихли бродяги-бритты,

Развинчены, но небриты,

В автобусе с вечера стёкла скрыты

Узорами хрусталя.

Приелись в отеле свечи,

Достали чужие речи,

Чужбиной не изувечен,

Но дома я как в раю,

Метели, так уж метели,

Собрались и полетели,

А тут климат тянется еле-еле,

Не дом, а ночной приют.

Меня уверяла Долли,

Филолог в парижской школе,

Что жизнь есть свобода воли,

Да вижу, смешно самой,

Пошли уговоры прахом,

Француженка мнёт папаху,

Из Питера – хоть на плаху,

Тут главное – путь домой.

Спите, соседи, спите,

Я возвращаюсь в Питер,

Он мои слёзы вытер

Сразу и навсегда,

Спите, соседи, спите,

Холодно, не взыщите,

Всё оттого, что в февральском небе

Только одна звезда.

 

(Здесь и далее – стихи автора).

.

Часть 2-я. Хроники Смутных времён.

 

Чтобы подхлестнуть воображение, придумайте героев, гибель которых вы не можете допустить. Когда привяжетесь достаточно сильно, помещайте их в мясорубку.

Стивен Кинг

* * *

Я не хожу к могилам родных и близких. Людей, которым мы доверяли, за которых держались, любили и плакали, расставаясь, там нет. Я понял это, вместе с братом вынося из морга тело отца и укладывая его в продолговатый деревянный ящик без верха, обтянутый красным ситчиком. Человек – овеществлённая душа, а не одушевлённая оболочка. С его уходом любая материя сразу теряет смысл. Но есть в нас место, куда нет-нет, да и затянет тебя сознание, уставшее сопротивляться, открытое тоске и печали. Там, в потаённом месте, сложены не тела, а тени слов, событий, имён. И это место священно, оно исчезнет перед нашим уходом. Пока мы живы, спешить особенно незачем. Места для погребения надежд и иллюзий, потерь и мечтаний нигде не расхватаны, их попросту вдоволь. У каждого свой погост.

 

Хроника 1-я. Доплачивать будете?

Пятница, 14 сентября 1990 г., 13.30.

 

На потолке мелькают косые тени, словно подыскивая, куда бы скрыться от зноя. Промокая бумажным фильтром неудержимые струйки пота, в просторном, заставленном колбами, штативами, холодильниками, стеллажами и книжными полками лабораторном зале – он же комната семинарских занятий, а вечерами – рабочий офис ассистента кафедры коллоидной химии Юрия Дасика, не зная устали, мечется по залу злодей и герой Субботин… он же Барон-Суббота, местами просто Барон. Такой, в духе пьесы «На дне». Мне тридцать два года, и я мог бы на лету переваривать гвозди, если хорошенько прожарить… до чего порой жрать хочется! Зря говорят, что организм расти перестаёт… любой желудок сметает усилия слабых. И нет ему повода сократиться, кроме вынужденных постов. Портреты со стен, зашитых дубовой плашкой с выцветшим лаком, следят за мной с подозрением – Менделеев даже водочки, скотина, не предлагает. С каждым дуновением сквозняка всплывает в жаркой одури шпалера с цветами, изредка вздрогнет люстра – дзынь-дзой, вся в высверках подвесок фальшивого хрусталя, напоминающая светскую даму, которая, оставшись в одних бигудях, намылилась вздремнуть с обеда, да заглянул сосед майор за солью и майонезом. Просто кошмар какой-то!

– Какой ещё кошмар? Редкозём! – канючит Дасик.

 

Похоже, я что-то из размышлений озвучил. Дасик, лысоватый крепыш, похожий на полинявшего мастера спорта по боксу, сидя на высоком подоконнике, пытается втянуть меня в свежую авантюрку. Искателям приключений по тридцать два года, мы просто парочка нищебродов, погрязших в кандидатских дипломах. Ловцы удачи, голодные, как церковная мышь.

– Надо оценить содержание микропримесей! И не титрованием в колбе, а снять масс-спектр. Шестой знак нужен после запятой! Цыганам верить, себе дороже! – взрываюсь я, плюнув на душевное равновесие. – Нашёл себе фраеров! Торговля цирконием – это каменный век, война динозавров! Похлеще русской рулетки. Где гарантия, что нас с деньгами не кинут? Что не влетим в чужую разработку, не схватим пулю? Что у нас, кишки бронированные? Нельзя иначе как-то бабки срубить?

Начавшись на взрыве, монолог закончился полушёпотом. Пауза. Жгучее солнце льётся в стёкла арочных окон, похожих на огромные шлемы славянских воинов. Жужжит вентилятор уныло и суетно, словно пытаясь взлететь, но все попытки нелепы, как выкрутасы мухи на фикусе. Страдает по углам дубового зала-склепа молодой учёный Барон-Суббота, разрываясь между свободой и несвободой. Горящим взглядом следит за напарником Юра-доцент, покручивая тренированными кистями: кроме субботинской авантюры, им обоим надеяться не на что. Высунься Дасик из собственной научной скорлупы, прихлопнут как таракана. Покупатель, стало быть, целиком остаётся на мне. Следуя по пятам, перелетают со стены на стену блики гипсовых канделябров, выкрашенных под бронзу. Бутафория, кругом бутафория... даже плюнуть некуда.

 

– Да хватит! Кишки у нас свои, – парирует Дасик. – В науке много не заработаешь, всё равно придётся украсть. Почему бы не нам, не сейчас? И не цыган вовсе продавец этот. Он, между прочим, ассириец. Ботинки чинит на Удельной, прямо возле платформы. Говорят, сапожник превосходный, как все ассуры.

Очуметь. Сапожник-ассириец с миллионными вкладами.

– Как жаль, что финикийцы придумали деньги, – бормочу я потерянным голосом. – Могли бы обменять на продукты. Скажем, пригнать из Риги состав тушенки, сгущёнки и шпротов… загоним в тупик, откроем оптовую торговлю. Очередь будет отсюда до Севастополя.

– Мы и так в тупике! Что по поводу сбыта? Имеет быть? – как водится, Дасик пропускает чушь мимо ушей и сразу же берёт быка за рога.

– Янину помнишь? – отвечаю я. – Как она на тебя смотрела… ох, если бы не Вероника! Вот ей и предложим. Да не Веронике, болван! Янина клюнет на доцента. Питер, жильё, заслуги! Она же таможня! Непрерывная работа ума. Почти царица по уровню трансферных возможностей.

 

После раздумий Дасик кивает: заманчиво. Как быстро время летит! Совсем недавно, казалось, отшумели в Резинке (ехидное студенческое прозвище Института каучука) новогодние банкеты, и молодёжная часть коллектива слетелась на дискотеку. Танец за танцем Дасик приглашает одну и ту же маленькую блондиночку, благодарившую в официальной части новогоднего праздника его лабораторию за выполнение важного технического задания. Но ухажёр был вовремя остановлен – и даже не Вероникой, а Дасиковой тёщей, деканом по хозяйственной части. Пришлось мне самому взяться за дело. И вот женатый, но распущенный Барон-Суббота, известный умением располагать к себе женщин, владея кудрявой речью, кучерявой головой, а также искристым юмором и тягой к сарказму, нашёптывает Янине язвительные комментарии по поводу танцующих пар, перемежая их фривольностями.

 

В ответ Янина, инспектор одной из прибалтийских таможен, до ужаса напоминающая старлетку из немецкой порнухи, покорно улыбается и кивает, не понимая до конца, но отдаваясь беседе и танцу. Молодые люди (Янина на восемь лет младше Барона) весь вечер болтали на разные темы, в том числе по поводу свободного предпринимательства. Помнится, Янина предлагала заняться перегоном немецких автомобилей из Прибалтики. Ещё чего, отвечал я подчёркнуто сухим тоном. Не хватало только под поезд попасть на «прибалтийской сборке»! Наслышаны про народных умельцев, умело превращающих почти дармового авто-погорельца или утопленника в сверкающий подарок судьбы. Прощаясь под утро в гостиничном номере Янины, заботливо очищенным от соседей (кем, правда, неизвестно), горячая дама одарила кавалера запретными ласками, в полном соответствии с прототипом. И кавалер не остался в долгу. Я был на высоте положения… десятый этаж, он как-то обязывает. Просторный номер располагал улечься, где только душа пожелает: на ковре, у камина, в гостиной или в мини-бассейне… маршрут балтийского блицкрига! Без аннексий и контрибуций. Гусары денег не берут. Купаясь в грёзах, я истекал самодовольством. Знать бы тогда, что подлинный успех у женщин приходит лишь к тем, кто в них не очень нуждается. Хотя бы визуально. Казалось невероятным, что тесное знакомство с Яниной обернётся коммерческой выгодой. А вот, поди ж ты! Как слаб, как тщеславен может быть человек.

 

– Да перестань ты, шагомер хренов! – не выдержал Дасик. – Сколько можно паркет вытаптывать? Звони уже!!

И разговор состоялся. Спустя три дня Янина, по совместительству, как уже говорилось, сотрудница одной из прибалтийских таможен, утопая в уютном кожаном кресле в стиле «догони меня, чиппендейл», болтала ножками и делилась крепкими анекдотами из хроники таможенных перехватов. Мы с Юрасиком, обмирая от ужаса, хихикали в нужных местах. Улучив передышку, я излагаю крошке суть дела. Брусок стратегического металла весом около килограмма. Данные спектрального анализа: образец химически чистый. Закончив вводную часть, вывожу фломастером нужное мне число, обозначающую продажную стоимость слитка циркония едва ли не вполовину индекса, публикуемого лондонской биржей драгметаллов. Показав, сжигаю салфетку в пепельнице. Шпионские страсти, ни дать ни взять. Янина соглашается, но пишет цену в свободно конвертируемой валюте едва ли в треть от предложенного. Поторговавшись, стороны приходят к соглашению.

И расстаются с улыбками на устах. Ещё через неделю мы вновь встречаемся в той же гостинице. Открыв пузатый докторский саквояж, Янина выкладывает на стол перевязанные пачки стодолларовых билетов, а я, достав из сейфа, устанавливаю рядом полиэтиленовый пакет с цирконием, туго перевязанный скотчем. Дасик, как заправский марвихер, слюнявит пальцы, пересчитывая и сортируя банкноты по стопкам, откладывая в сторону надорванные или неряшливые.

 

Внезапно из коридора доносится писк дежурной по этажу и шорох многочисленных ног.

Какая слышимость! Фанера, да и только, думаю я растерянно, не понимая, что за нами пришли. Оторвавшись от гибельных наслаждений, незадачливый Дасик подходит к окну, на сей раз третьего этажа, несколько секунд вглядывается в него и произносит севшим, каким-то картонным голосом – ни дать ни взять, молодой актёр амплуа « кушать подано»:

– Атас, ребята! Менты!!

Метнувшись к купюрам, Янина сгребает их в саквояж. Толкает ко мне пакет с металлом, скользнувший по полировке стола, так что я едва успеваю подхватить его. Дверная ручка старчески крякает, в комнату летит зычный голос:

– Всем стоять! Работает Федеральная служба безопасности!

– Всем оставаться на местах, работает Интерпол! – звонко кричит Янина.

«Ситуёвина! – летят растрёпанные мысли. – Янинка из Интерпола?! Слава богу, жениться хоть не планировал. Допустим, пасёт она здесь владельца, но мы-то, мелочь, тоже в полном дерьме – торговцы краденым! С диагнозом «контрабанда». Стратегического металла. Ужас. Тага-анка! Все ночи, полные огня... семь-восемь непрерывных праздников жизни с максимальным возвратом нечестно нажитого! Хорошо хоть, власти не перетрудятся… у меня-то и конфисковывать нечего. Презентую парочку носовых платков». Как видите, внутри, подобно самогону из табуреток, бродила полная дурь.

 

Пора было на что-то решаться… и я взрываюсь: а теперь – дис-ка-тека!! Что было сил, подбрасываю в воздух пакет с цирконием и в духе финального штрафного удара чемпионата мира по футболу бью по нему подъёмом ноги, целясь брикетом ценой в несколько миллионов долларов в арочное окно. Долой улики! Да здравствует свобода стран Азии, Африки и Латинской Америки! Ощущение такое, будто я лягнул по запарке в брюхо лошадь Медного всадника. Боль показалась немыслимой, не хочешь, да взвоешь. Пакет взлетел и, пробив остекление окон, исчез в неизвестности, как первый советский спутник. Трое мужчин в строгих серых костюмах изумлённо проводили взглядами падение нравов. Один из гостей, сумрачно оглядевшись, словно ожидая, не вылетит ли новая птичка, мгновенно исчезает из виду.

– Не туда попал, – произнёс я искательно. – Хотел отправить достояние страны в государственную казну. Вы же не будете за это в претензии?

По-хозяйски усевшись на край стола, фээсбэшник оглядывает меня – так обозрел бы сбитую дичь восторженный взор охотника – и усмехается:

– Алё, база? Я насчёт сарая. Простите, но это ракетная база! Боюсь, вы не туда попали. Нет, блин, это вы не туда попали! Синцов! Ну, что – груз задержан?

 

На сцене возникает угрюмый лаборант Синцов, придерживая за локоть профессора кафедры радиохимии Ульриха. Я замираю от изумления: причём тут наш подпевала? За что ему руки винтят? Ну, снял нам Синька-лаборант замеры по чистоте драгметалла, подумаешь… пользуясь тем, что внимание гостей сосредоточено на профессоре, Дасик шепчет, артикулируя и гримасничая:

– Вытаскивай Ульриха! Я кое-что Конторе обещал. Нас пожурят и отпустят, рэгбист ты куев!

– А как же Янина? – спрашиваю я, не ведая, что творю. – Долго они будут нас интерполить?

Мило улыбнувшись, чертовка прокомментировала ситуацию:

– Мне нужен владелец товара! Третий месяц пасём. Поздравляю, братцы-кролики – вы крупную задачку решили! Хищение века.

Братцы-кролики синхронно вздрагивают, они готовы провалиться сквозь землю. Подойдя к столу с кучей денег, Янина откладывает в сторону три пачки и кивает спецназовцу. Тот сбрасывает их небрежно в широкий карман камуфляжа, и гости уходят, оставляя нас с Ульрихом и Яниной.

Но представление не закончено. Профессор тянет жалкий жребий, заключённый в перевязанной пачке заморских денег, затем виновато улыбается старческими губами и выходит из номера, пятясь на цыпочках. Майкл Джексон, пожалуй, сдох бы от зависти. Так быстро на моей памяти бабки никто ещё не срубал.

 

– А я? – проблеял Дасик. – А меня… забыли?

Я начинаю понимать глубинный смысл инсценировки. Переглядываемся с Яниной.

Еле заметно кивнув, она отвечает:

– А вы, коллега, получите премию от руководства!

Я подавляю истерический смешок, и в зале воцаряется тишина. Впрочем, ненадолго. Слегка разминувшись с покинувшим нас спецназом (ой ли?), в кабинет врывается всклокоченный, небритый мужчина кавказского типа, одетый в серые джинсы и клетчатую ковбойку, по виду – торговец или таксист. Подойдя к столу, вошедший небрежно швыряет пакет с драгметаллом:

– Я вас серьёзно хочу спросить: кто кузов будет чинить? Стою, курю. Откуда ни возьмётся, кирпич по кузову, ша-рах! Не любите кавказцев – ладно! Я тоже к русским не очень. Зачем, билат, кирпич из окно выбрасывать?! Смотрю, на третьем окно разбито – иду наверх! Дежурная кричит: кто ты, куда пошёл? Профессора, говорю, привёз… только что из машины вышел! Бегом побежал. Странно, с виду старенький дятел. Сказал, три минуты жди, потом дальше едем, а тут кирпич прилетел! Ремонт, страховка, туда-сюда. Доплачивать будете? ГАИ сейчас вызову! Солидное такое учреждение, ай-вай!

Таксиста прерывает приступ истерического хохота. Он озадаченно смотрит по сторонам. Увидев, что я корчусь от смеха, не в силах слово сказать, водитель поворачивается к Дасику, тот молча открывает рот, как рыба на песке, и разводит руками. Таксист послушно делает то же, готовясь к новым дебатам. Янина, повернувшись, щёлкает чем-то невидимым, и злополучный водитель с мольбой вздевает к небу руки в браслетах!

Да здравствует Интерпол. Занавес. Нет, брошу пить, уйду в таможню.

На службе такие женщины… когда они, черти, всё успевают?!

 

Хроника 2-я. Кому не спится в ночь глухую…

Среда, 17 апреля 1991 г., 22.40.

 

Расставшись с миром науки, погружаюсь в пучину коммерции.

Не тут-то было: лишив в одночасье работы, семьи и крова, судьба забросила меня в зловонное чрево джунглей. Глава коммерческой фирмы, в которую я был принят менеджером по снабжению, пытаясь отомстить мне за популярность в женской среде и втереться в доверие к молодой, красивой моей супруге, оклеветал своего подчинённого – мол, спит Барон направо и налево, с секретаршей, киоскершей и буфетчицей! Руководству мы верим на слово. Но вы всё равно не верьте, чистая зависть. Красавец хохол, кровь с молоком (ужасное сочетание, не находите?) проиграл в женском расположении какому-то бесу из научных низов, только и умеющему, что зубы скалить да на гитаре бряцать.

Жена Барона, надломленная опытом предыдущей семейной жизни, в которой бывший муж изменил ей с поваром по котлетам – подумать только, ведь я, дурак, сам об этом шефу рассказывал! Вот так и вложишь камень в руку убийцы – итак, жена моя помчалась отомстить, о чём и доложила незадачливому супругу, вернувшемуся к семейному ужину. Ведь у него был тоже не слишком удачный опыт – первая жена забеременела от любовника, но развод просить не хотела! Ей улыбалась эта двойная жизнь… о женщины, вам имя – вероломство! Не пытайтесь что-то доказывать, они вам просто улыбнутся в ответ.

– Куда конь с копытом, туда и рак с клешнёй, – говорю теперь уже бывшей второй жене, укладывая мелкие шмотки. И этой дуре я, дубина, тоже всё рассказал! – А шефу бывшему привет! Надеюсь, в постели он не такой же мудила, как в жизни. Порой мужики умеют молчать.

– Надейся! – сказала глупая баба.

 

И я ушёл, приняв как должное, что квартиру отдам жене. Я выберу новый мир! Но новый мир был пронизан вонью, идущей от множества грязных тел, рвотных луж и остатков пищи. А что, комнату было не снять, спросите вы? Снимешь тут, как же, когда в одночасье накрылись жильё, жена и работа. Под избалованным задом коммерческого директора сети кафе и киосков теперь ютилось не кресло отдельного кабинета, а жёсткое колено чуть тёплой подвальной трубы в асбестово-войлочной упаковке. И за такое жильё слава Богу, а то и сдох бы от воспаления лёгких. Город жесток к бездомным, судьба к ним попросту равнодушна. Свернув самокрутку с остатком табачных крошек, дымлю бездумно, уставившись в темноту и вспоминая минувший день. Холодным апрельским вечером, проведённым с очередными поисками крыши над головой, я проставляюсь классической отравой «Три топора» двум городским бродягам, занюхивая портвейн ароматом громадного полуподвала. Ей за каждым за углом был готов и стол, и дом. Бомжи, с которыми я разгрузил в универсаме машину портвейна и получил натурой две лишние мне бутылки, после краткого интервью посовещались и привели меня в подсобку на Пушкинской. Перемолвились с дворником, тот погремел ключами, звякнул стеклом… короче, сделка «товар-деньги-товар» состоялась. Отыскав в закутке П-образного колена трубы отопления квадратик цементного пола, я тут же улёгся, застелив своё прокрустово ложе доставшимся от кого-то продранным одеялом и собственной брезентовой курткой. Можете пренебречь подобным рассказом, но начинайте презирать меня только после того, как две ночи подряд проведёте в ледяном лабиринте бездонного Московского вокзала, прячась от охраны, облав и бандитов. Как я и предчувствовал, без прописки не встретят. Делаю вид, что сплю, но кто-то жёстко пинает в бок:

– Смотри-ка! Ты чей, потеряшка?

 

Усевшись, протираю глаза, пытаюсь вглядеться в туманный сумрак.

Против света, возле входа в отсек подвала замечаю призрачную, оборванную фигуру, чья грязная рожа кажется смутно знакомой. Судя по началу беседы, вряд ли мы разойдёмся без боя. Но с драки начинать не хотелось, так же, как прогибаться. Не дождётесь, я в этом уверен.

– Зашёл поздравить с прибытием? – роняю в ответ, как кирпич на ногу. – Или мама сисю вставила, а вынуть забыла?

– Я тебе сам сейчас вставлю, ушлёпок! – гогочет смутный знакомец, распространяя запах гнилых зубов.

И тут я вспоминаю его: у входа в тоннель, ведущий в метро «Рыбацкое», этот красавец однажды оборвал мне карман стройотрядовской куртки с остатками «Беломора»! Закурить попросил, а мне было недосуг, на электричку опаздывал. Слегка поспорили, и он отступил, а я побежал, но остался без папирос и всю дорогу проклинал свою скупость. Какой реприманд неожиданный... ясен пень, это уже не к добру. Я смолкаю, пытаясь уловить какую-то важную мысль. Однако собеседник далеко не все мозги пропил. Признав знакомого, он дико зажал от счастья:

– Эге-ге! Везунок ты, в тепло попал. Как воробей в коровье дерьмо. Должок мне решил занести?

– Всем, кому я должен, прощаю, – бурчу я сквозь дрёму.

 

В высших подвальных кругах подобные реплики означают: пройдите, сударь, ответить вам по существу вопроса считаю ниже своего достоинства. Ну и дальше, как водится – шпаги наголо, дворяне! Надо ли звать свидетелей? Подобные разборки ведутся обеими сторонами с позиции силы. Давать слабину нельзя, порвут на куски мгновенно. На равных беседуй, упрашиваю себя. Спокойней, равнодушней. Без резких жестов, как говорил бы с бродячим псом.

– Слышь, баклан! Ты блок папирос «Казбек» мне торчишь! За невдупляемость в ситуацию. Лицо разбил, инвалидом сделал, – бродяга скалится, ощутив невидимую поддержку. – Нанёс увечье, ставь ящик водки!!

– П…лей тебе торчу, десятка два или больше. Жаль, многое с собой не захватил, – резюмирую я и демонстративно возвращаюсь ко сну. Дальше там будь что будет, сейчас надо виду не подавать. Я так умаялся за день – под трактором усну на холостом ходу. Хорошо, что трактор сюда не затащишь, мелькает идиотская мысль. Похоже, собеседник изумлён и готовится к нападению: разносятся сопение, ругань и прочее. К счастью, однажды сделанного добра здесь тоже не забывают. За спиной бомжа возникает смутная тень, и голос моего давешнего проводника, коллеги по разгрузке, пытается разрядить обстановку:

– Да ладно, Чмырь, кочумай! Суббота – правильный фуцык. Гляди, проставил выпивку за ночлег. Кто старое помянет, тому мы глаз на ж…у натянем!! А кто забудет, оба. Кончай базарить, идём накатим по стописят. Я пачку «Примы» затырил. Труба горит, стаканы с вечера помыты! – с этими словами мой бывший соратник по разгрузочным работам обнимает Чмыря за плечи и уводит со сцены.

 

Поглядывая вслед этой парочке, я поёжился: не попал ли, чего доброго, в компанию «обиженок»? Говорят, что зоновские петухи и на воле держатся стаей. Стая злая, весь мир ненавидит. Проверять не хотелось бы, но жить придётся настороже. Ещё не вечер... какое там, вечер здесь почти непрерывен. Эмоции качаются под потолком, как клубы дыма в курилке. Однажды в сумерках, ближе к полуночи, я шарю рукой по бетонному полу в поисках закопченного чайника – ага, вот он! Наливаю в чашку тёплой кипяченой воды – исполнено на хитром кипятильнике из парочки лезвий – и делаю глоток, ещё один... пустое брюхо ничем не обманешь. Да и чайник уже пустеет. Пора бы новый поставить. С этими мыслями я ощупью, по стеночке шагаю к пожарному крану. Наполнив чайник и погрузив в него кипятильник, выжидаю, пока вода вскипит. Дивлюсь, как до сих пор током никого не убило, вокруг и женщины, и дети. Обжигаясь и дуя на поверхность воды в жестяной кружке, верном спутнике вечных скитаний, размешиваю обратным кончиком вилки завтрашнюю порцию сахара и с наслаждением глотаю сладковатую жижу. С сахаром в мозги приходит сытость – гликоген, глюкоза, энергия... вся эта полузабытая чепуха. Ощутив прилив сил, принимаюсь укладываться на ночлег, но из-за выступа стены доносятся чьё-то бормотание, скрип ящиков, взрывы смеха.

 

Что за притча? Выясняется, что Рюха с Тунгуской, потасканные шлюхи и давние обитательницы подвала, решили в качестве развлечения поделиться с малолетками страшной историей на ночь. Возле двух женщин, хотя от женщин в них мало что сохранилось, сидевших на перевёрнутых деревянных ящиках, собралась, блестя глазёнками, чумазая ребятня от восьми до пятнадцати. Бежин луг, да и только, усмехаюсь я в темноте… версия два, подвальная! Перо Тургенева бы выпало из рук. За коленом огромной трубы я почти незаметен, зато могу подслушивать ночные страшилки.

– Ну и вот. Сажают этих крыс, штук пятнадцать, в глубокий стакан, или там, в колодец. Какая разница? Одна даёт, другая дразнится! – перекрывает общий гам мальчишеский голос.

Это Ванька, семилетний любимец публики. Уже вторую неделю я обдумываю, не получится ли усыновить его вместе с Дашей, старшей его сестрой? Найдётся же однажды постоянная занятость для кандидата наук... не век в помойной яме мне куковать! Ежедневно бреюсь, моюсь до пояса, а вечером моюсь холодной водой, стираю пожитки, порой даже чищу зубы под громкие смешки молодёжи: ты что, Барон, заделался каннибалом? Зачем их чистить, всё равно поужинать нечем! Здешняя жизнь такова, что если вовремя её не пресечь, добром это не закончится. Тот же Ванька так и норовит испробовать всё на себе. Любую дрянь в рот суёт. Ох, попадутся мне эти гады, толкающие малышню на разные подвиги...

 

– Крыс этих не кормят, не поят! – продолжает Ванька, затягиваясь протянутым кем-то чинариком и сплёвывая. – Голодают крысы, а что поделаешь? Начинают драться – идут разборочки по понятиям. Кто, типа, конкретный, кого на вилы отправят! Съедят самых слабых, молоденьких крысиков, потом жрут друг друга. Выживает один, самый здоровенный барбос, который всех их сожрёт! Этого барбоса вынимают щипцами – он бешеный, ненормальный. Люди его боятся. Запускают его в тоннель или подвал, где тварей этих навалом. Как у нас, к примеру. А крыс-барбос их ловит и жрёт, одну за другой, покуда всех не переест. А сам растёт и растёт! Вот этот боров и есть крысиный король… а Сява-дурачок только по ушам вам ездит! Двухголовый крыс какой-то, спинками срослись! Этот, как его... горный бар-ран!! А жрать он как будет, крыс двухголовый? В две морды одновременно?

Шлюхи аплодируют нежданному аргументу, подростки ржут – то ли над Ванькиными россказнями, то ли над незадачливым Сявой. Брякают жестянки с чифирём, настойкой боярышника, кое-где - с суррогатным кофе.

– Это не страшно, крысы! Вона их сколько, – вступает Рюха. – Возются, да и пусть себе. Лишь бы не лезли, так-то я не боюсь. Разве что по ночам… по малолетке я здорово смалодушничала! Конфет мне хотелось, страсть... я и сейчас конфеты люблю. А тогда совсем малая была! Лёшик с компанией меня подговаривал: едем да едем в Вырицу! Ага. Дом там был у него. Ну, поехала с ними. Хорошо сначала, выпивали-закусывали, потом мальчишки сели в карты играть, а Лёшик возьми да и проиграй меня Валику! Грузин был такой, Валико. Ну, кликали его, Валик да Валик... а кое-кто даже – Валенок! За Валенка обижался, конечно. Запросто мог в тыкву заехать. Золотозубый был Валик, просто огромный. Мохнатый, как валенок, оттого и дразнили. Что? В секу меня проиграли, ага…

Слышен голос кого-то из ребят постарше:

– Почём встала-то?

– Недорого встала… тебе зачем? Валика я, конечно, послала, куда подальше. На хер он сдался мне, мохножопый?! Пацаны меня побили немножко, а потом, конечно, на хор поставили... ага. Я ничё такая была. Помоложе, покрепче. Зубы свои ещё были. Отлежалась немножко. Проблевалась, не без этого. Всё ж таки пятеро было антихристов, вместе с Лёшиком, гад этакий. А потом я взяла вилку, да и выколи Лёшке глаз. Вилка там лежала такая... двузубая. Огурцы ей в банке ловили. Отдубасили меня – страсть! Хорошо, я быстро сознание потеряла. Устали, подальше в лес отвезли и выкинули из багажника. А весна была в самом начале, как сейчас – по ночам дикие заморозки... прикончить бы, говорят пацаны, да патрон жалко тратить. Я уж про себя и попрощалась, кого вспомнила. Помолилась на дорожку, грехи попросила простить. Кирдык наступил. А этим-то, конечно, ни слова! Брезгую, значит. Ну, пидары эти постояли надо мной, похихикали... эка невидаль! Полежит денёк, сама сдохнет. С тем и уехали. Провалялась я до ночи. Всё боялась, вдруг пацаны вернутся! Как стемнело, поползла вдоль дороги. Гляжу, старичок по обочине тянется! Блестит себе лысинкой... ага. Я его забоялась, а он меня – и того пуще! Там кладбище маленькое было неподалёку. Вот что-то в голову ему и взбрело, старому дурню. Ползёт, мол, оживший покойник. Чего – гы-гы! Сам бы, небось, в штаны-то наклал, героин сопливый! Смехуёчки всё, а я вот пала на руки, в крови лежу, ободранная да грязная. Чумазая, в синяках – ну, хуже свиньи! Испугался старичок-то, обмер, а я давай его обнимать. Иван-Савельичем звали, сторож на кладбище, ага. Светлая память, душевный покой! Прожила за им больше года – всё равно, что замужем побывала. Выпоил Иван-Савельич хворобу мою лечебными травами. Выходил, царство ему небесное. А как помер, дружки его беспутные, кладокопатели чёртовы – ну, могильщики, в смысле! – взяли да и отодрали меня во все дырки, прости-Господи, а потом выгнали: вали, мол, Рюха-горюха, отседова, куда душа пожелает! Прибилась к этим… чертям окаянным. Всё одно, весна пройдёт, а летосьм махнусь от вас на юга! Пропадайте тут без меня. На югах-то, слышь, везде эти… миссии. Заработаю себе на прокорм, хотя бы и санитаркой. Горшки выносить, повязки менять – везде подмога нужна, а тебе и зарплата, и харч! С харчами не пропадёшь... армянское радио слыхали? Спрашивают: в Армении с мясом плохо? Радио отвечает: в Армении с мясом хорошо – без мяса плохо! А с вами чего тут? Тубзон голимый!

Все вздыхают: положим, у Рюхи спид, но туберкулёз аборигенам страшнее, чем вич или сифилис. Всеобщее мнение таково: ну, что там вис? Поболел-поболел и помер. Сифон, если нос не провален, тоже слегка подлечат. Триппер тут вообще как насморк. Вшей никто из подвальных крысёнышей даже за болезнь не считает. Керосином побрызгай, и на тебе! Вот тубзик, или тубзон (туберкулёз) – это край. Сперва уколами замучат, потом всё равно издохнешь. Примета такая.

– Я вам про сфинксов расскажу! – врывается голос Даши. Услышав свою любимицу, блаженно закрываю глаза и улыбаюсь окружающей темноте. Как объяснить вам про Дашу? Помните рано повзрослевшую героиню фильма «Когда деревья были большими»? Инна Гулая, кажется. Так вот, девятилетняя Даша – улучшенная копия взрослой Инны. Чистая, аккуратненькая, причёсанная. Глядя на неё, мне тоже хочется быть подтянутым и опрятным. Бомж, братцы – паутина души, а не дно социальной ямы, откуда попавшему нет возврата. Итак, послушаем Дашу:

– Сфинксов русскому царю подарил Наполеон Бонапарт. За то, что Россия у него войну выиграла. Какую войну? Не помню я. Ну, может, наши с немцами... не мешай, Ванька! Этих сфинксов Бонапарт в Египте то ли в карты выиграл, то ли на что-то выменял, но держать у себя не стал, стрёмно было. Тёмная тайна в них, говорит. Вот, значит, едут сфинксы в Россию, на большом корабле с парусами... плыли-плыли, в Неву заплыли, а парусник взял да и потонул! А доставать-то сфинксов боятся. Прошёл слух, что на сфинксах этих лежит проклятье египетских фараонов, которые от жрецов. Египетские жрецы, они служили древним богам, а ещё… химию и астрономию придумали. Вместе с кибернетикой, ага. Дурак ты, Сява, и кончишь в дурке. Но делать нечего, царь разгневался! Попрыгали, значит, в холодную воду спасатели, поныряли и тащат сфинксов. Поставили сохнуть на берегу А на боку у каждого сфинкса – надписи на жрецовском языке! И что написано, никто прочитать не может. Тогда царь зовёт двух историков: читайте, говорит! Не то – мой меч, твоя голова с плеч! Один историк прочитал и с ума сошёл. Второй прочитал, собрал манатки – и ну бежать, откуда глаза глядят. Это говорится так – бежишь незнамо куда, как в лесу. Царь спрашивает: чего подхватился, придурок? А тот отвечает: Городу пусту быть! Проклятье на нём. Опустеет в блокаду, останется жить без хлеба, без людей, без кораблей и автобусов. Что за проклятье? Как тебе объяснить… ну, скажем, идёшь домой и знаешь, что ни в чём не виновен, а отчим с матерью напьются и будут бить. Это и есть проклятье!

Я даже губу закусил: не в бровь, а в глаз! Хлебнули Ванька с Дашей родительской заботы вперемешку с побоями. Не жизнь, а караван психоза. А может, все мы, кто здесь очутился – предтеча Страшного суда? Судить надо взрослых, а не детей, тех, кто всё это попустил.

Устало бьётся звонкий голос:

– С тех пор, как только дождик пойдёт, перестают улыбаться сфинксы! Морды собачьи злыми-презлыми становятся. Вот правдочки, я точно видела! Сфинксы жили в пустыне, воду терпеть ненавидят. Они из камня, а вода камень точит. Домой им надо, а попасть ни за что не смогут, вот и злятся... а мы-то чем виноваты?

– Домой, говоришь… многие хочут, да мало кто может! – встревает Люська-Тунгуска. – Я по три года не вылазию с запоев! Как вступит заново, дочь с меня – р-раз, золотишко долой, одежку да обувь! Паспорт заберёт, документы какие, а мне по сраке, не всё ли равно? Соберу таких же уродов, нажрусь суррогата в хламину! И всё до нитки спущу. Били меня, конечно, живого места не было, покуда муж был живой – да только не стало ни мужа, ни дочери, ни семьи. Лечить пытались, врачи запирали крепко-накрепко, а всё едино, дурную бабу ничем не удержишь. Бог наказал, допилась однажды. Просыпаюсь, памяти никакой! Детство помню – как маму звать, позабыла! Вспоминала, чуть с ума не сошла. Что дочку рожала, помню: словно увижу её в пелёнке! А имя дочкино не скажу. И себя совершенно не помню. Анме... авне… амнезия называется. Забыл человек себя. Плакала до вечера, а с вечера до утра. Хоть бейте по башке, всё без толку! Хмыри, с которыми я синьку жрала, думали-думали, да в ментовку меня свели. А там дежурный смеётся: в розыск её подавайте – может, кто отзовётся! А кто на меня позарится?! Немтырь я, тунгуска и есть, Люська-Тунгуска. Наши твари прозвали. Говорить пока что не разучилась, и то – слава Богу... а слушать-то стало некому.

И я никого не слышу. Угольно-чёрная полночь вступает в свои права. Стоит ли верить подобным рассказам?

Не знаю. Но вас никто и не просит. Все лестницы подвального бытия ведут вертикально вниз, даже те, что стремятся на свежий воздух. Право на воздух, на еду и на жизнь здесь каждый день приходится отстаивать. вновь и вновь. И пусть проигравший плачет.

 

Хроника 3-я. Субботин и Чарли.

Вторник, 20 августа 1991 г., 23-40.

 

Вчера побывал в собесе.

В усыновлении Даши и Ваньки снова отказано, инспектора сослались на одиночество, безработицу и бесприютность. Да дети же совсем беззащитны, они погибнут, хотелось закричать во всё горло. Но с бюрократами спорить, что в помойной яме купаться, пользы ни на грош. Помочь мне сиротам нечем, но надо попытаться скрасить их тоскливую жизнь. Да и свою, однако, не помешало бы. От настроения всё зависит. И работа, и здоровье, и аппетит. Хотя… В подвале обитает несколько стаек беспризорников, пять-шесть случайных бродяг и шайка бездомных «пассий» мужского рода, об этом речь впереди. Детей и бывших женщин, прибившихся к бродяжьему табору ради тепла, ночлега и водки, изредка удается подкормить за счёт изысканного подхода к кулинарии. Хотите подробностей? Рассказываю: если удавалось подзаработать на разгрузке, на рынке или на стройке, на следующий день я подымался рано и ехал к Сенному рынку.

В разгар 90-х Сенная площадь была трофической язвой на расчёсанном до крови теле Города, она кишела отщепенцами всех мастей, посетителями блошиного рынка, продавцами наркотиков и ворованных драгметаллов, а также массой пенсионеров, стоящих у трамвайных путей с буханками хлеба, банками огурцов и бутылками самогона, выставленными на продажу. Как скот, перегоняла их милиция с места на место. Как скот, старики собирали манатки и разбредались в разные стороны, но стоило облаве уйти, возвращались обратно. Не тратя времени даром, я шёл в мясные ряды, где покупал различную обрезь, то есть кусочки мяса нетоварного вида: кусочки жира и жилок, обрезки с синим клеймом, заветренной кромкой и прочий дефектный край. Всё это обрезалось продавцами перед началом торговли и уходило практически за бесценок. В финансово скверные времена бралась обрезь сердца, её приходилось дважды перемалывать в мясорубке, одолженной у дворника-азиата. Лук с чесноком выбираю с гнильцой – обрежу лишнее, не вопрос. Как в жизни.

Доходная статья – бой яиц: яйцо с полуразбитой скорлупой сливалось торгашами в стеклянные банки, попадало с десяток штук или больше. Яйца как яйца, разве что использовать их надо почти мгновенно. Всё это, плюс два-три стакана муки, которые наскребаю в полупустых мешках, добытых на расфасовке бакалейных товаров, я превращал в пельмени и пирожки. Детвора просто выла от счастья, и этот вой я слышу до сих пор. Но хлебом единым ребёнка не прокормить. Когда ребёнок сыт, он либо спит, либо требует большего.

 

И вот однажды наша троица отправляется на поиски зрелищ. Чёрный кот, облезлый кот влез по крыше в дымоход… преграду к видеозалу удалось проломить не сразу. Но всё же нам сказочно повезло. Рейки, укреплённые в задней стенке дворового флигеля, стояли вперемешку с кровельной дранкой, а поверху были заляпаны цементным раствором. Молотя кулаками и локтем, за пару минут перегородку я тихонечко выломал. Кое-как расширил проём. Пора лезть вовнутрь. Пробравшись во флигель, наша троица оказалась в узком коридоре видеозала, между входными дверями и окошечком кассы. Касса была прикрыта картонкой с карандашной надписью «Мест нет». Места сейчас организуем, пообещал я Ваньке и Даше. Щёлкнув ногтем по картонке, словно по носу отсутствующих хозяев, я дёрнул на себя хлипкую дверь, вырвав её вместе со шпингалетом, и вошёл в комнатку метров пятнадцати, уставленную разномастными стульями. Это и был подпольный видеосалон. Пиратский, сказали бы десяток лет спустя.

Ванька сразу же выбрал козырное место в центре зала, завертел головой, с почтением разглядывая плакаты на стенах, телеэкран по центру и два по бокам, поменьше. Сложив на коленях руки, как примерная ученица, Даша уселась рядом с братом и сказала, не отрывая взгляд от экрана:

– Ну, ладно... а если застукают?

– Мне припаяют срок за незаконное проникновение. А вам – приёмник-распределитель! – признался я как на духу.

 

Никогда с подростками не лукавил.

Вранья в их короткой жизни и так было выше крыши. Даша кивнула, Ванька чуть приосанился. Эта окаянная кроха ощущала себя гунном-завоевателем, и наплевать ему было на любые, сколько ни есть на свете, приёмники-распределители. Мало, что ли, сбегал отовсюду Ванька. Тоска подбиралась к нам по холодку, вместе с промозглой осенью. Тёплые августовские сумерки мелькали с головокружительной быстротой. Беспризорники стали кукситься: лето прошло! На море хотим. Кто и когда вывозил их к морю, я выяснять не стал. Смерть как хотелось скрасить сиротские будни. И вот однажды, мотаясь по Лиговке в дежурном поиске подработки, я остановился перед вывеской, сделанной на ватмане цветными фломастерами: «Видеосалон». Листок, прикрепленный чуть ниже, извещал: «18-го и 20-го августа все сеансы после 20-00 отменяются! По техническим причинам». Поразмыслив, я пришёл к двум интересным выводам. Во-первых, к полуночи в зале никого не останется. Во-вторых, заявленная в афише «Золотая лихорадка», скорее всего, пылится в будке киномеханика, в груде третьесортных боевиков и такой же третьесортной порнухи. А Ванька с Дашей в жизни не видели фильмов Чаплина! Так не пора ли увидеть?

 

Три дня я готовился к взлому: засекал время открытия-перерыва-закрытия, изучал планировку, пока не натолкнулся на возможности, предоставленные взломщикам безумными зодчими. И вот мы втроем сидим среди ночи, чтобы заценить Чарли Чаплина. Повезло ещё, что хозяева забыли установить сигнализацию. Пришлось бы ждать нам другого сеанса. Включив неяркую лампочку, я отыскал у задней стенки видеозала вход в «будку киномеханика». Забраться бы внутрь, покопаться… пошарив по стенкам, я отыскал силовой рубильник, зажёг свет и, порывшись по стеллажам, выудил из вороха кино-хлама с эмманюэлями и вандаммами потрёпанную картонную коробку с полустёртой чернильной надписью «Ч.Чап. – Зол.лих.». Осторожно пробудил к жизни серую тушу первого советского видеомагнитофона ВМ-12. Редкий гость. Приёмник видеокассет, лениво прожужжав, вышел из плоскости корпуса и искоса взглянул на непрошеного гостя: действуй, раз ты здесь без провожатых! Оставалось, перекрестившись, чтобы не порвалась плёнка, вставить кассету, подключить пару мониторов, расположенных по бокам видеозала, и вот он, фильм – начался! Дети радостно захихикали. Уже через минуту бродяга Чарли стал их кумиром.

 

Разумеется, я не без умысла притащил их смотреть именно этот фильм. Пусть развлекутся, да и стойкостью духа ещё найдётся им с кем помериться... про гуманизм и прочее – лучше не заикайтесь. Дверь будки распахнулась, и в мою жизнь вошёл персонаж, не заявленный ни в одном из сценариев – ни в чаплинском, ни в субботинском. Лицо посетителя, отмеченное поисками лучшей жизни на протяжении лет тридцати, поражало впалостью щек, выпученными глазками под ржавыми ресницами, которые так и хотелось протереть ветошью с машинным маслом, плюс потрясающей конопатостью. Казалось невероятным, что человек способен постоянно носить на себе такое количество веснушек! Местами они карабкались друг на друга.

Время для визита, как мне казалось, было выбрано неудачно, мы просто пошли на поводу у случая.

Конопатый деликатным шёпотом поинтересовался:

– Ты чего тут? А Лёха где?

– Я безбилетник, – сказал я, тоже прибегнув к шёпоту.

– Ага, – сказал конопатый в полный голос. – Ну, посиди, а я пойду, полицию вызову. Эй, в зале ведь кто-то есть!

– Дети в зале, – сказал я просительным тоном. – Не мети пургу, слушай… пусть досмотрят. Будь человеком! Это же беспризорники.

– Ага! Тогда я не пошёл, а побежал, – сказал конопатый и сунулся к выходу из кабинки, но я, схватив его за шиворот, забросил обратно. Захлопнул дверь перед носом и сказал яростным шёпотом, глядя прямо в выпученные глазки с полупустыми бровями:

– Сказано, сядь! Нишкни, гнида!!

 

На лице конопатой гниды отразилось минутное смятение чувств, затем он с яростью набросился на меня. Поначалу я отнёсся к его ударам стоически, не столько отвечая на них, сколько уходя в глухую защиту. Однако видя, что нападающий не унимается, я отпустил его ворот и отвесил полноценную оплеуху. Веснушки на его лице, как осенние листья, смешались в одну корзину. Ну, или мне тогда показалось. Бывает.

Вновь захватив удобный ворот пуловера – кто носит свитера по ночам? Не знаешь, на что нарвёшься! – я крутанул злодея вокруг вертикальной оси, слегка придушив в надежде, что заставлю остановиться. Куда там! Нам не дано предугадать… Незваный гость (нежданный хозяин?) слегка позеленел от удушья, что в целом гармонировало с его веснушками. Глаза ещё больше выпучились, налившись болотной слизью. Особенно неприятно было то, что пинаться и сучить ручонками рыжий шкодник стал ещё энергичней. Боясь, что дети услышат шум и испугаются, я изловчился и приложил конопатого головой об стенку. Стремился обойтись малой кровью. Конопатый хмыкнул и стал опускаться на пол, но со стены на нас обрушилась полка с канцелярской мелочью. В руках агрессора оказались маникюрные ножницы с острыми загнутыми краями. И он мгновенно пустил их в ход. Первый же удар рассёк мне левую щёку. Алая кровь полотнищем хлынула на рубашку. Следующие удары пробили мне атакующую правую кисть и предплечье. Затем уколы посыпались безостановочно. Задыхаясь от боли, но всё-таки стараясь не шуметь, я снёс противника на пол, схватил за горло и начал душить. Попытка двинуть коленом в пах не увенчалась успехом у нас обоих, тесновато было на ринге. Ругаясь от боли, я постепенно утрачивал душевное равновесие, что становилось опасным для нас обоих.

 

...экранный Чарли осознаёт, что домик, давший ему приют, стоит на краю обрыва. Бродяга мечется в поисках равновесия, но весь его привычный мир ускользает. А зрители хохочут, наблюдая, как слаб человек, утративший контроль над стихией...

 

Конопатый слабел, однако удары не прекращались. «С ума сойти, – думал я, – вот чёрт упрямый! Никак тебя не унять. Не вздумай только в шею попасть! Сразу урою. Не дай бог, артерию заденешь, тогда я за себя не отвечаю». Вдруг пальцы мои разжались, устало съехав с вражеского горла, перемазанного моей кровью. «Ну и чёрт с тобой!» – сказал я, вяло взбираясь с пола. Ноги дрожали, в ушах шумели водяные мельницы, перед глазами расплывались радужные круги. Карнавал, да и только! Нужна была первая помощь. А кто поможет, пока тут крутится этот гадёныш? Но мне подфартило: под столиком с разной дрянью оказалось не вынесенным ведро с мокрой тряпкой. Продолжая держать врага, лежащего навзничь, я вытащил тряпку и попытался засунуть вместо неё голову противника. Голова в ведро помещалась, но до воды, к сожалению, не доставала. Тогда, перекатив конопатого на живот, я ткнул его носом в мокрую тряпку, затем вполсилы шарахнул локтем по затылку. У меня и половины сил не оставалось, но рыжий расслабился и затих.

 

...легко управляясь с ножом и вилкой, бродяга Чарли доедает шнурки и подошву. Сидящий за столом Большой Билл, не обращая внимания на зачарованных зрителей, дивится оптимизму соседа. Сейчас начнётся танец с булочками… чёрт, чёрт, сейчас бы немного поесть, а в крайнем случае – кино досмотреть и вздремнуть...

 

Привалившись к стене, я стоял, уставившись перед собой и ощущая, как по телу бегут струйки крови. Затем начал рыться в столе, и снова удача! В ящике нашёлся пузырёк с остатками марганцовки. Открывать его придётся зубами – маникюрные ножницы застряли где-то под конопатым. А двигаться трудно.

Руки пока что слушаются, но не слишком уверенно. Наконец ценой обломанного ногтя пузырёк был открыт. Я высыпал горстку кристаллов в крышку от баночки из-под детского питания, используемой в качестве пепельницы. Поискал глазами, нет ли какой воды. Но вода была только в грязном ведре. Тогда, шатаясь от слабости и оттого примерившись несколько раз, я сплюнул в крышечку. Размешал плевок подобранным с полу карандашом. Вытащив из кармана носовой платок, разорвал его надвое и, промокнув раствором марганцовки, стал прикладывать к многочисленным ранам.

 

Вот когда заныло по-настоящему!.. Я выпрямился и шёпотом заорал, неудержимо матерясь, если вы понимаете, что хочу сказать. Поверженный враг очнулся от шёпота, привстал и снова сунулся к двери. Лежать, приказал я и вновь шарахнул его по затылку. Какого чёрта ты меня испоганил?! Сели бы рядком, побазарили ладком… так нет же. Обшарив недвижного гостя, я обнаружил только пару мелких купюр: не густо! На лечение пойдут, сказал я себе, усталый и злой, как шакал с холостым и долгим пробегом. Боль перестала жечь, но начало ныть везде. На это придётся плюнуть, подумал я. Сунул деньги в нагрудный карман и вышел к детям. Фильм заканчивался. Я повернулся было, чтобы зайти в будку и выключить видеомагнитофон, но вспомнил про конопатого и сплюнул: доиграет, само погаснет.

Дети досмотрели титры и принялись обмениваться впечатлениями.

Тут Даша заметила, что я весь в крови, и спросила вполголоса, стараясь Ваньку не напугать:

– Что случилось?

– Кошка поцарапала, – сказал я.

Чёрный кот, облезлый кот...

– Эх, здорово!.. А что теперь будем делать? – подбежал сияющий Ванька. – Вы что, с котёнком играли? А может, бритву точили? Да разве так точат!

Что делать, что теперь делать... хотелось лечь и закрыть глаза. Ныли даже ступни и позвоночник! Плюс, как-то нехорошо, толчками разгорался озноб от изрядной потери крови. Слава богу, сильного кровотечения не возникло. На мне по-прежнему всё зарастало, как на собаке. Что и говорить: везучий, подонок…

– Что делать будем? – спросил я с натужной улыбкой. – А пойдём-ка мы в круглосуточный магазин! То есть, Даша сходит, а мы с тобой погуляем. На, Дашка, деньги держи.

Я сунул в протянутую ладошку изъятые у конопатого мелкие деньги. В магазин мне лучше не показываться. Не хватало, чтобы, узрев такого красавца, кассир пригласил полюбоваться мной ещё и дежурный патруль!

Пока до врачей дело дойдёт, менты успеют всю кровь из меня выпить.

Если, конечно, что-то ещё осталось.

– А что купить? Денег мало, – сказала Даша, поглаживая ассигнации.

– Как что? – удивился я. – Две жёлтые груши!

И потерял сознание. Каким-то образом двое детей, привыкших к родительской ноше, вытащили меня обратно в проём. И даже выволокли на улицу. На холодке я оклемался и на своих ногах вернулся к подвалу. Менты нас, неясных взломщиков, не искали. Ничего ж не пропало! Потом и вовсе стало не до того: в стране разгорался путч. Бомжи участия в нём не приняли.

 

Хроника 4-я. Царь Ирод Смутных Времён.

Среда, 09 декабря 1991 г. 23.10.

 

Горький юмор моего положения заключается в том, что всякий бомж непременно бездомный, но не всякий бездомный – бомж. Истинный соцпаразит начинается с малого. С отрицания жизни. С дырявых носков и суррогата. С грязной, нечёсаной шевелюры. «Нет уж, бреюсь-моюсь по любому, даже в ледяной воде», – клятвенно заверял я по утрам кого-то невидимого. Возможно, сволочь и предателя Юрасика. А может, горькую мою семейную жизнь. «Буду стирать бельё по ночам в туалете гипермаркета. А потом сушить в подвале, на трубах парового отопления! И мыться буду регулярно, вот вам! В том же гипере, раздевшись догола возле раковины. Никто не затащит меня в бомжи! – думал я, упершись ногами в колено обвязанной тряпками подвальной трубы с горячей водой. – Пусть хоть лукавый придёт по мою душу, нельзя самому превратиться в чёрта. Да что за хрень нынче лезет в голову?! Дети... дети, где мои дети?» Я поднялся на ноги, стал бродить и осматриваться по сторонам.

 

Чёрт дёрнул забыться, а потом запоздало очнуться от дум… грязным кульком под трубами лежал неподвижный Ванечка. Посмотрим... так, почему он не дышит, вот твари!.. остывать начал... на шее что-то затянуто – шнурок, верёвка?.. грязный, ослизлый пакет почти втянут в рот малыша... студенисто-белые глазёнки выкачены в неописуемом ужасе... момент снова клей момент сука опять клей момент ну какая падла научила вас нюхать такую дрянь?.. и опять ничего снова ничего ничего ничего… НИЧЕГО И НИКОМУ НЕЛЬЗЯ СДЕЛАТЬ НЕЛЬЗЯ СДЕЛАТЬ... почему на шее трупа тёмные пятна? Значит, Ванька не сам задохнулся – его задушили.

Но кто? Почему?! Меня настигает жесточайшая горькая рвота. Шатаясь, встаю с колен и замечаю, что нос и губы Ваньке объели крысы. На минуту я пожалел, что не сумею свалиться в обморок. Я аккуратно заворачиваю крохотное тельце в тряпицу и кладу его повыше, на выступ трубы. Где Даша? Почти не видя ничего перед собой, я слышу стон и замираю на месте. Даша лежит ничком, перегнувшись через низенькую бетонную перегородку. Вся её худенькая, изломанная фигурка в изорванной одёжке переживает мучительное страдание.

 

Я помню и другие подробности, но вам придётся их пропустить. Придя в себя, осторожно беру Дашу на руки, укрываю её своей курткой и выношу по ступенькам наверх. Во дворе, качаясь на осеннем ветру, падает первый снег. Я падаю на колени с Дашей на руках в гиблую осеннюю грязь. Я призываю Господа ответить, за что он покарал меня, лишив присутствия малых сих? В ответ гроздь мокрых кленовых листьев шлёпается в лицо, и я прихожу в себя. Дашу я выношу к проезжей части. Стараясь не уронить, машу рукой проезжающим автомобилям. И тут – какая везуха! – остановилась легковая машина с красным крестом на боку. Несколько слов, телефон больницы, записанный мной на спичечном коробке, и Дашу увозят.

Я буду день за днём навещать её, я снова вытащу её из беды. Но мир мой с Иродом кончен, настала пора войны. «А что прикажете делать? – беснуюсь я в ответ на слабое увещевание изнутри – мол, надо бы для начала в милицию сообщить. – Сидеть и ждать, пока Чмыря в сотый раз отпустят? Да им в обезьяннике просто брезгуют!» Половина второго ночи. Крадусь по узкому проходу к лежбищу шайки бомжей, ведя вслепую ладонью по стенке. Что-то больно тычется мне в ладонь. Из щели торчит заточка с грубо оструганной деревянной ручкой. «Вот оно, Господи! Путь указан. Так, так, всё-всё-всё... ну-ка, взял себя в руки и успокоился!» Чтобы остыть от эмоций и собраться в тугую пружину, я пару раз бью кулаком себя в скулу.

 

Что известно наверняка? Чмырь ночует в окружении своей шоблы, как правило, крепко выпимши. Грозится жалом непременной заточки. Старожилы подвала всерьёз его не воспринимают, хотя спиной стремятся не поворачиваться... зачем же я к нему повернулся? Чтобы дать ему отомстить? Теперь моя очередь. Мне отмщение, и аз воздам, вашу мать. Вырезать бы эту гниду до седьмого колена, спалить и пепел развеять.

Это последняя на сегодня здравая мысль. Облако гнева сожгло обезумевший мозг, расплавило черепную коробку нестерпимой, нечеловеческой болью. Но вот в затылок, казалось, влетела ледяная игла… через минуту-другую я обнаруживаю себя крадущимся к зловонной, храпящей груде тел с Чмырём, лежащим в обнимку с кем-то из фаворитов. Розовая свечка, тускло мерцая и потрескивая, невинно освещает этот паноптикум. Отыскав дремавшего на брюхе Чмыря, я коротко, без замаха бью найденной заточкой, целясь в правое ухо – но месяцы полуголодного быта, близорукость и нестерпимая дрожь в руках меня на сей раз подводят.

 

Удар пришёлся в край, а не в центр ушной раковины.

Я только ранил мерзавца, хотя надеялся на успех. Сколько раз я проклинал себя за эту небрежность! Глубоко вонзившись в низкий деревянный топчан, жало заточки пригвоздило Чмыря к убогой подстилке. Кровь, брызнувшая фонтаном, окатила бродягу и его ближайших соседей. Чмырь завизжал, как резаный поросёнок, забил ногами от боли и ужаса. Носки его ботинок застучали по полу, словно негодяй бил чечётку. Ударил в ноздри острый запах фекалий... прочие мрази, придя в себя, бросились врассыпную, как тараканы под лампочкой. Только через месяц после гибели Ваньки Дашу выписали из больницы, но снова жить в подвале она не хотела. Мне удалось пристроить её в пустующую комнату умиравшей в хостеле старушки с условием поддерживать чистоту и оплачивать коммуналку. Не спрашивайте, чего оно стоило, вернуть к свету юную душу. Пусть ничего хорошего из меня в этой жизни не выйдет, найду, чем оправдаться, представ однажды перед последним судьёй. Воистину, рассмеши Создателя - поделись с ним надеждой...

 

Хроника 5-я. Игра на выбывание.

Суббота, 21 сентября 1991 г., 19-40.

 

Эта нелепая история случилась со мной недели за две до гибели Ваньки, малыша-беспризорника, брата Даши (в которой никто, по правде сказать, не стал разбираться ни на минуту… увезли в мешке и схоронили, как неопознанный труп). После покушения Чмырь с командой куда-то исчез – как я надеялся, навсегда. Не смешите бога предвидением… однажды вечером, перевернувшись во сне, я проснулся и зашипел от боли в руке: ладонь угодила между горячих труб! Канал, по которому бежал крутой кипяток, при правильном подключении (а мастер здесь побывал, стоило денег пообещать) позволял регулярно мыться, ночевать в тепле и быстро готовить еду, то есть давал способ выжить. После того, как это обстоятельство оформилось в некую данность, мой уголок стал центром притяжения. Особенно рады были, так сказать, лица женского пола.

Для них гигиена была последним рубежом отступления с привычных социальных позиций. Итак, мрак чуточку сгустился, из чего можно было заключить, что за окнами вечер.

 

За стенкой из кирпича, натасканного со стройки, слышалась обычная перебранка, но, против обыкновения, в неё вплетался Дашин голосок. Порывшись, я отыскал в своем мешке пузырёк с льняным маслом, сберегаемый для подобных случаев, и, смочив кусок старой тряпки, прижал к ожогу. Через минуту полегчало, и я прислушался. Казалось, что спорщики делят между собой нечто странное.

– Не лезьте, бл…и! Руки поотрываю, – кричала Даша, известная поборница справедливости. Она ругалась матом лишь в крайней необходимости. Уже интересно.

– Заткнись ты, профура! Не бабьего ума дело, – бросила кто-то из старших девочек. Известное дело, кто сильней, тот и прав. Но спор по-прежнему шёл на высях. Да ладно! Не обо мне ли спорят эти соплюшки? Нашли себе забаву. Погоди, давай вначале разберёмся.

– Наш Виля не больно-то ловок на шпили-вили! – прошелестела чья-то мимолётная реплика.

– Много ты понимаешь! Вертели мы чистоплюев на…

 

Пошла настолько прямая речь, что лучше бы стать ей косвенной.

Но я поневоле опешил, настолько странным оказался предмет разговора. Первым порывом было вскочить и вмешаться. Вторым… успокоиться, лечь и закрыть глаза. Пока малолетки спорят, можно не вмешиваться. Вот если драться начнут, как часто бывает, придётся их растащить. Дети порой жестоки, доходит в горячей схватке до очень тяжёлых травм. Послышалась возня, звякнули ножи, а может, заточки... ага! Базар переходит в крик, предоставляя полную возможность понять суть конфликта. Две юные шлюшки, Чавела и Жопа-с-Ручкой, судя по всему, изрядно возбуждённые стаканом портвейна, добавили чуточку шмали, то есть неправедно заработанной марихуаны. Утаив от сутенёров, раскумарились по полной и отправились, так сказать, на поиски дешёвых сенсаций. Например, разыграть в карты и отыметь, как бог черепаху, соседа Субботу, «пидора скрытого», как выразилась коренастая, с масляной рожей в прыщах Жопа-с-Ручкой.

Милосердно обозначим её как Свету.

 

К идее подключилась вертлявая и тощая, как весенняя сорока, Чавела-Клофелин в цветастых юбках, тогда как Даша, не терпевшая грязи, сразу же идее воспротивилась. Конфликт становился публичным. За неимением попкорна, публика подбадривала, ржала и аплодировала, щёлкая краденые на рынке семечки. Как оказалось впоследствии, Даша решила стоять до последнего. Припомнив доходяжные стати шлюшек-соплюшек, я содрогнулся. Через речку, через брод тянем злато-серебро… брошу груз – оно не тонет, подымаю – стынет кровь. Мерзавки решили разыграть меня в карты, как ставят на кон случайную жертву. Непосвящённым может показаться, что карты – дело шутейное. Нет, карточный долг священен. Карточный долг, это... сбросив ветхое покрывало, я уселся на пол. Вытер пот с лица, натянул полусырые кроссовки – выстиранная одежда и обувь, как правило, сохла во время сна – и вышел к спорщицам. Голоса мгновенно умолкли. Передо мной сидела странная и тайная вечеря. Пара потаскушек, раскрашенных, как расшалившиеся мартышки. Пять-шесть мальчишеских физиономий, горящих неподдельным восторгом, и аккуратная, чистенькая, скромно одетая Даша с горящими глазами, полными слёз. Поодаль притулилась молчаливая, сдержанная Герта, малолетняя лесбиянка, которая во всех подвальных перипетиях заступалась за младших девочек. На минуту чумазые лица, открытые рты и ликующие глаза разом обратились ко мне, невольному виновнику торжества.

 

Я промолчал, и они вновь уставились друг на друга.

«Вот так сболтнёшь тут что-нибудь лишнее, – подумалось мне. – Проспоришь по неведению. А ночью пёрышко прилетит… от бешеной птички. Это фанатики развлечений – на свой, уголовный лад!». Решение принято. Либо ты играешь, либо тебя. Какие здесь могут быть варианты?

– Сдавайте и мне, – сказал я, присаживаясь к ломберному столику – сиречь, к лежащей на опрокинутых вёдрах старой железной двери. – На себя имею право сыграть? Но не в секу. И не в буру.

– Не в дурака же? В двадцать одно! – робко и чуть вызывающе сказала Света (если помните, бывшая Жопа-С-Ручкой).

– Может, по прежней ставке? На раздевание и отлиз! – захохотала Чавела.

Мальчишки потупились, но их глазёнки пылали неистовым восторгом.

На миг мне стало не по себе… ну, вы поймёте. Но я уже решил действовать. И сказал:

– Ты, гвоздика, не п…ди-ка! Кто банкует? Дай-ка сюда колоду. Проиграю, делайте, что хотите. Выиграю – американка (ставка по желанию)! Иначе кранты, выдам по сусалам и в койку.

 

И, отобрав колоду, внимательно пролистал её.

Краплёная, да и пусть с ним. Теперь и Даша, не отводя глаз, пересела к керосиновой лампе, заменявшей светильник и стоявшей в центре «стола». Сдавала, разумеется, Чавела-Клофелин, в рабочее время косившая под цыганку, обиравшая пьяных дембелей, утомлённых рынком колхозников или измотавшихся по пересадкам транзитников. Не брезговала, по слухам, и летучим минетом, но больше изображала развратниц, чем понимала, с чем это едят. Передёргивать в картах Чавела бросилась при первой же сдаче, неграмотно и небрежно. Подловив неумеху, я отобрал колоду и стал сдавать, украдкой подмигивая Даше. Карта не шла, но малолетки срывались в азарт и можно было не рисковать. Скоро обе картёжницы остались в майках и трусиках, и я одёрнул себя: не засматривайся! Впрочем, там и не на что было. Кожа да кости, в прыщах, синяках и цыпках. Головы грязные, а лица… чего там только не было, в этих лицах. Моей задачей было дочиста раздеть и привести двух мерзавок в чувство, хотя бы такой ценой. Иной воспитательной меры не наблюдалось. Меня бы просто не поняли, встань я в позу наставника и начни громогласно их обличать. Игра шла к развязке. Публика затихла, девочки почти протрезвели. Я начал действовать осторожнее.

 

Проиграв для блезира несколько партий, снял с себя рубашку, носки и кроссовки, чем вызвал рёв мальчишечьего партера. Снова выиграл (не помню, в чём осталась Чавела, но публика смолкла, начав ноздрями шумно втягивать воздух), вновь вернул раздачу себе. Даша, усвоив мой замысел, яростно мигала сокамерницам сразу двумя глазами – пересилила, видно, женская солидарность. Затем, не выдержав, азартно зашептала Светке на ухо, и та кивнула с серьёзным видом. Это было очень забавно. Грязные складки на Светкином личике сложились в гримаску, весьма для глаз не привычную. Момент наступал критический. Продув два кона подряд, соплюхи загоготали и принялись с себя стягивать трусики. Мальчишки вовсе затаили дыхание. Я выпрямился и бросил колоду на стол, развернув свои карты веером.

– Отставить! – сказал я скрипучим голосом. – Мой выигрыш – на желание: ложитесь в койку и залижитесь хоть до усрачки!

– У-уу! – заныла группа поддержки.

– Я вам покажу, «у-у»… а ну-ка, мелочь пузатая, вон отседова!! – рявкнул я и отвернулся от партнеров по картам. Долг есть долг. Теперь это их заботы, и ничего не изменишь.

 

Присмирённые нахалки, скатав оборванное шматьё в общий тючок, отправились в обнимку за рваный занавес, где изредка принимали «гостей» и куда местным обитателям вход был настрого воспрещён. Спать с клиентурой здесь можно было только за деньги, а где их взять? Шпане на еду не хватает! Впрочем, меня это уже не касалось. Ты можешь изменить что-то значимое в чужой, своей, даже общей жизни, но очень мало что изменишь в себе. Свой верблюжий горб не износишь.

– Даша! – позвал я. – А почему ты сказала, что я, м-м...

– Не спишь с малолетками? – уточнила Даша. – Да потому, что я сама... мне самой...

Она закрыла лицо руками и разрыдалась так, что снова стало не по себе.

Пересев поближе, я обнял за плечи, и Даша, потупившись, стала рассказывать:

– Весной мама привела дядь-Гену и сказала, что он будет здесь жить. Весь день они пили-пили... два раза я бегала в магазин, там Шурочка, она нас знает и водку продаст. Потом Гена вышел из комнаты и сказал, чтобы я шла на кухню, котлеты жарить. Спать собираемся, говорю, какие котлеты? В сорочке вышла, в ночнушке... он говорит, ты глянь в окошко, какие звёзды! А сам зажал мне рот ладонью... было больно и стыдно! Даже сейчас. Потом я укусила дядь-Гену за руку, он закричал и ударил кулаком по лицу. Губа распухла, зуб зашатался. Я закричала, рванулась, а вся сорочка по шву разъехалась. Застиранная, старая вещь… мама проснулась, вышла тоже в рваном халате – чего бы ей не зашить, маме он одежду не рвёт?! И тоже меня ударила. Потом закричала: шалава! Вылетишь нахер, как твой папаша! Мы с Ванькой испугались, заплакали. Он прибежал на подмогу, а сам от страха трясётся. Кричали хором, что больше не будем! Чего не будем, толком не знаем. Но страшно было уйти. И страшно остаться. Мама утром ушла на дежурство, она работала санитаркой в больнице. На кухне взяли два батона, сырок и полкурицы из духовки. И убежали. Я после спохватилась, что мало взяла белья. И себе, и Ваньке. Пошли на вокзал, до вечера просидели – всё спорили, куда бы уехать. Хотелось бы к бабе Нюре, маминой маме… но она уже умерла. Потом гулять надоело, стало совсем темно, и мы назад пошли. В соседнем дворе спрятались, в детской беседке. Долго сидели, а мама нас не искала! Я видела, милиция ходила по подъездам, соседей опрашивала... хотели домой пойти, но перед нами зашёл дядя Гена, и мы решили не возвращаться. Если к маленьким приставать, большими не вырастут! Так баба Нюра говорила. Правда, Вилька? Взрослые много знают.

Я обнял Дашу, растёр ей слёзы по замурзанному лицу. Вывернулся откуда-то, сел рядом неугомонный Ванька. И засопел, пряча глаза:

– Дашка, не реви! Я вырасту, мы Гене покажем. В тюрьму отправим, на пересылку! Правда, Суббота?

Какая, к лешему, правда, хотелось мне кричать во всё горло. Где она, правда? Никто городских козлов не бьёт, не сажает. Ну, вашего, допустим, найдём и накажем! А прочих? Больше я не лез в их тёмное прошлое – приближалось трудное будущее.

 

Хроника 6-я. Субботин и Два-Бойца.

Воскресенье, 01 декабря 1991 г., 14-40.

 

Нет хуже времени для беспризорников, чем предзимье.

Холод давит бродяг, как гвоздь в сапоге, не давая ни бродить, ни работать, ни спать. Голод гонит их из подвалов к сонным и грязным улицам. В бродяжьи шмотки вливается дождь, леденя суставы и головы. Ко всему способен привыкнуть человеческий организм, но только не к холоду. Такова борьба за жизнь – горе проигравшему! Который день на рынке нет никакой работы. Слоняюсь впустую, топчусь перед каждым прилавком. Я вернулся с пустыми руками. Голодные ребятишки то и дело подбегают, заглядывают в глаза – не будет ли сегодня лепёшек с бараньим салом? – но их незадачливый ангел-хранитель бесцельно просиживает на ржавых трубах в позе врубелевского демона. Парочка соседей по убежищу – Гурий и Лепёха, или Два Бойца – который день подбивают меня помочь с грабежом обменника. В арсенале этих Бонни и Клайда – парочка ножей-выкидух плюс потёртый «ствол», напоминающий стартовую хлопушку.

 

– С ума сошли! Групповой, да ещё вооружённый грабеж… как пить дать, огребём по пятнашке! – отбиваюсь я.

– Не бздимо, Суббота! Охраннику сразу в нос пистолетом, пофигу, что он стартовый, – поучает Лепёха. – А в крайнем случае, пистолет за ствол и по черепу. Женщину-кассира пугаем ножом или бритвой. Разрез для дамы куда страшнее, чем пулевое отверстие!

Два Бойца ищут третьего – вменяемого лоха, который мог бы, не возбуждая подозрений, приблизиться к охраннику с отвлекающим, нелепым вопросом. «К примеру, как пройти в библиотеку», – смеётся Лепёха. Пользуясь заминкой, налётчики вырубают охрану, нейтрализуют кассира и в темпе баулят выручку, а нанятый фраер стоит на шухере. Кассирш, визитёров и сигнализацию в качестве осложняющих факторов два гусара всерьёз не рассматривают. До поры до времени я пропускал их уговоры мимо ушей, сознавая, что выбирать в итоге придётся между тюрьмой и моргом. Мораль вычитывать бесполезно, не те ребята, но напугать их надо бы.

 

– Представьте, – пытаюсь я вразумить неразлучную парочку, – что охранник вдруг не поведётся на этот гнилой базар! Сунет в рыло собственный ствол, перехватит инициативу... что тогда? Валить его придётся всерьёз.

И только осознав, что финансы поют романсы, я вынужден сообщить Лепёхе, что решение принято – не пора ли на дело? Весть о том, что Барон-Суббота, как звали меня в ту горькую пору дети подземелья, пошёл на гоп-стоп, облетела весь подвальный бомонд. Одни одобрительно цокали языком. Другие изощрялись в насмешках. Накал дебатов сильно напоминал итальянские страсти из мультика «Ограбление по...». Виновники торжества подкрепились выделенной общественностью бутылкой пива. Выкурили на троих папиросу, выделенную каким-то ворюгой. И зашагали на дело. Весь путь до обменника я ломал голову, как забрать у подельников обещанную четверть добычи. Два Бойца, как и вся эта шайка-лейка, не вызывали у меня ни капли доверия. Да и мне не очень-то доверяли. Поэтому запорный вентиль, незаметно скрученный в соседнем подвале и ладно севший на руку в роли кастета, был загодя мной припрятан в рукав утеплённой куртки, болтавшейся на исхудавших предплечьях. Загребая раскисшей обувью комья грязного снега, я размышлял: «Не готовы мы, не готовы. Неровен час, начнутся экспромты! Тогда я вырубаю всю кодлу и забираю табаш. Вернусь в подвал, прихвачу Дашуню, один хрен пропадать – и за Город, на дачу к Симонюкам! Там нас с собаками никто не отыщет». Симонюком звался древний дед, которому я как-то дал монетку, чтобы смог позвонить.

 

Разговорились, и дед оказался чрезвычайно полезным.

Умейте, граждане, ценить случайные капризы судьбы. Само собой, в подполье не хотелось, поэтому ситуация виделась неразрешимой. Дойдя до рубежа «авось-небось-и-как-нибудь», я вернулся к действительности. Выяснилось, что нам, трём идиотам, повезло – обычной публики в обменнике не было. Занавес, спектакль одного актера! Поздоровавшись, приступаю к беседе с охранником, дежурившим возле кассы:

– Вот засада: паспорт дома забыл! Нельзя ли поменять валюту по водительским правам?

– Не... не знаю, у кассиров надо спросить, – мямлит охранник.

Дежурил в тот день лысоватый седой детина с покатыми плечами борца вольным стилем, похожий на артиста Пороховщикова, только без признаков интеллекта. Размышляя над ситуацией, детина почесал переносицу, затем отвернулся и уставился в закрытую кассу. А я тем временем гнул своё, подбадриваемый из-за приоткрытых дверей кивками пары сообщников:

– Мне говорили, даже на работу по правам можно устроиться! А тут-то уж…

 

Никаких прав в моих карманах и в помине не было.

Как, впрочем, не было ни малейших обязанностей. Обдумывая услышанное, охранник напряжённо таращит глазки и ощутимо скрипит мозгами. Решив, что дело в шляпе, напарник Лепёхи по кличке Гурий, подслеповатый юноша с кислой рожей, которую он за двадцать с небольшим выносил до предела, переглянулся с Лепёхой, и Два-Бойца, войдя, разворачиваются к кассе, как мухи к навозной куче. Однако благочестивый диспут был грубо прерван. Раздался троекратный стук в дверь, напоминая удары судьбы в бетховенской Пятой симфонии. Кто-то, невидимый изнутри, рвал на себя тяжёлую створку огромных деревянных дверей старого образца.

«Тянуть на себя – это ложный путь, особенно когда этот путь никто не оспаривает, – подумал я, пребывая в роли лошка-философа. – Не лучше ли отдать его, выпустить на свободу?».

Осознав заблуждение, дверную створку с резьбой толкнули вовнутрь. Чуть скрипнув, она распахнулась, и заострённая книзу дверная ручка, по виду бронзовая, с размаху врезалась в копчик застывшего от неожиданности Лепёхи. Приняв жестокий удар, Лепёха побледнел, даже всхрапнул от боли, как жеребец, поднятый на дыбы. Подвальный артрит, это вам не подагра в барских хоромах! Парализованный налётчик застыл от боли с разведенными в стороны лапами, на манер Городничего в финальной сцене из «Ревизора». Мясистая рожа Лепёхи, благодаря которой он и получил эту погремуху, умудрилась выразить сложнейшую смесь изумления, гнева и ненависти к этой чёртовой жизни. Губы незадачливого ворюги энергично комментировали происходящее. Беззвучно, но очень разборчиво. Цитировать, впрочем, я бы не стал, за всеми цветастыми выражениями милости просим в сборник обсценной лексики. Смяв лицо в изуверской гримасе, напарник Гурий ухватил Лепёху за локоть и, невзирая на крики боли, потащил ближе к кассе.

 

Парочка напоминала фрагмент картины Иванова «Явление Христа народу».

Христос тут, правда, не ночевал. Взглянув на жизнерадостных клиентов, охранник хмыкнул и перешёл к страничке рекламы с не раз прочитанным анекдотом. Затем он бросил на стол затрёпанный «Огонёк» и удалился в сортир, окликнув невидимого кассира. Сбежал, похоже, беседа не получилась... я чувствую себя ненужным на этом празднике жизни. Но ненадолго – в дверях рождается очередная сенсация. Бодрая старушка с розовато-серым румянцем, обращаясь сразу ко всем, спросила густым, но певучим басом:

– Здесь поменяют рублёвые доллары?

Вот кому стоит зубы охраннику заговаривать, мелькнула непрошеная мысль. Вместо ответа я хмыкнул, прикрывшись захваченным «Огоньком». Одумавшись и понимая, что общее дело уже провалено, я предлагаю визитёрше сдать «рублёвые доллары» – сиречь, однодолларовые банкноты – милиции в форме явки с повинной. Старушка понимающе погрозила мне сухим указательным пальцем, похожим на вязальный крючок: мол, ишь ты, проказник! Своих-то денег куры не клюют. Не клюют, бабушка, хотелось бы мне ответить. Сдохли от голода. Так что валила бы с глаз долой. Не обращая ни на кого внимания, старушка устремилась в сторону кассы. И Гурий шепнул мне на ухо:

– Работай, скот! Обоих урою!!

 

Работать было невмоготу, но бабушку жаль, очень уж яркой она показалась. Надёргала где-то, старая, однобаксовых подаяний от иностранцев. Сыграв прощальный туш на сливном бачке, охранник вновь вернулся в семью. Нечего делать, я принялся было заново заговаривать зубы, но дверь внезапно распахнулась, и в зал вкатилась вооружённая троица в униформе… инкассаторы! Вполголоса поздоровавшись с охранником, пришедшие обменялись неясными замечаниями. Повозившись с ключом, двое отправились в кассу, а третий, вместе с доблестным стражем порядка, торчал, как шиш, на виду. Бабка открыла рот, чтобы что-то ещё изречь, но передумала, защёлкнув вставную челюсть. Махнула нам ручкой и вышла за дверь. Вот тебе, мать его, Юрьев день! Переглянувшись, Лепёха и Гурий тоже продвинулись к выходу.

«Ну и придурки! – устало подумал я. – Как можно было инкассаторов не засечь?! Они же работают по часам! Вот уроды… меньше бы ханку жрали!». Мои невесёлые размышления прервал инкассатор, оставшийся в зале обмена:

– Подхалтурить не желаете? У нас машина застряла. Какие-то ремонтники свой грёбаный люк открыли и бросили!

 

Окрылённый перспективами, кивнув, подлетаю к выходу: вот он, реальный табаш! Минут через десять инкассаторы тащат свой саквояж, и я ползу следом за ними. На углу, у пахнущей свежей выпечкой пирожковой, мёрзнут два моих идиота, я делаю им страшные глаза, и они покорно забредают за угол, в темень. После краткой дискуссии решено приподнять мощный зад инкассаторского броневичка. И откатить на метр, всего делов-то. Получив горсть мелочи, я через силу прошу:

– Мужики, не добавите? Студент-вечерник, непьющий – на книжки денег недостаёт.

Скажи я, что нищий, отвернулись бы сразу. Сдержав досадливую гримасу, инкассаторы наделяют меня парочкой ассигнаций. Сложив их стоимость, я получаю ужин на троих. Да здравствуют куриные «ножки Буша» – с рисом, луком, изюмом и тёртой морковью! Откусите мне палец, ведь это же целый плов! Я предвкушаю рёв толпы голодных детей, и что-то щиплет в глазах. Жаль, радости жизни проходят почти мгновенно, и через день-другой мне снова приходится скитаться, аки засранцам-голубям, в поисках пропитания.

 

Хроника 7-я. Поход по грибным местам.

Пятница, 23 октября 1992 г., 09-30.

 

«А не махнуть ли мне за грибами? – подумал я поздним осенним утром. – Забей, что не сезон... зато поедем бесплатно!» С решимостью еретика, идущего на костёр, прохожу турникеты метро, нацеливаясь к платформам душного, пропахшего углём и мазутом Финбана. Всё, что знакомо мне в пригородных лесных массивах, сосредоточено у Ждановских озёр, под Всеволожском. И лес там слегка грибной, и электрички шумят – в любую темень не заблудишься. Но рано я торжествовал. Все надежды были перечёркнуты листком бумаги, висевшим рядом с «Расписанием движения электропоездов». Крупный печатный шрифт извещал, что в связи с ремонтом подъездных путей электрички ходят по обычному расписанию, кроме рейсов на Всеволожск.

ПОЕЗДА НА ВСЕВОЛОЖСК ОТМЕНЯЮТСЯ.

«Мы не из тех, кто склоняется под ударом Судьбы, – устало подумал я. – Но жрать-то ведь что-то надо. Отправлюсь в первой же электричке, какая под руку попадётся». Сказано – сделано. Электричек было две, по внутреннему радио сообщили, что через пять минут отправится электропоезд до станции Лисий Нос. И, разумеется, со всеми остановками, как будто можно проехать мимо хоть одной из элитных железнодорожных станций дачного конгломерата, построенного вдоль Маркизовой лужи!

«Ну, братцы, дело ваше! – бормотал я, донельзя огорчённый. – Желаете ехать, едем. Не желаете, глазки вам будем в окошко строить, со всеми остановками. Мне всё равно, каким маршрутом идти – один хрен, без билета поеду». Настроение было подавленное, а между тем дорога весело разматывала жёлто-коричневую пейзажную ленту. Мне с грустью припомнилось, что в вытоптанном дачниками Лисьем Носу про грибы даже не вспоминали. Но внутренний голос, закусив удила, не желал больше дискутировать. И эта змея-Фортуна – не иначе, как помирая со смеху – тоже абсолютно расслабилась! Контролеры за сорок минут хода так и не появились, поэтому без помех, как пресловутый король на именинах, в полупустом вагоне я доехал до конечной станции. Выйдя на платформу, я огляделся по сторонам, вздохнул и опустился на землю, во всех мне известных смыслах. Прошёл метров триста вдоль железнодорожного полотна, затем углубился в осинник, перемежавшийся сохнувшими по кому-то берёзками да захудалыми сосенками. Примерно час я шлялся по перелеску, потряхивая пустым пакетом – и ничего! Надо же. Кто бы мог подумать. Кругом была унылая осенняя грязь, густо замешанная с опавшими сучьями, дачным мусором и ржавой листвой. Стояла застывшая тишина, то и дело прерываемая шумом ветра. Вид павших листьев вызывал во рту необоримую горечь. Что-то внутри продолжало настаивать, что делать здесь больше нечего, однако я продолжал свои поиски.

 

Сердобольная женщина, шедшая навстречу с ведёрком для мусора, поинтересовалась:

– Что, дачу свою потеряли?

Ещё не построена дача, силюсь я пошутить, но что-то губы никак разжать не могу. Сдержав улыбку, я отрицательно мотаю головой и трогаюсь дальше. Тесные тропинки то и дело утыкаются в забор, помойку или канаву. Изредка попадётся колодец, шлагбаум или овраг. Для оживляжа всего пейзажа, усмехаюсь я про себя. Впрочем, радоваться здесь нечему. Помедлив, женщина добавляет:

– К электричкам – в другую сторону!

– Спасибо, я недавно приехал.

Дачница, недоумевая, прощально махнула рукой и исчезла в зарослях, удаляясь в сторону дачных кровель. Проводив её взглядом, я ощущаю дикую усталость. Чувство тупой бессмыслицы происходящего накрывает меня, как облако в горах. Игнорируя неизбежное, присаживаюсь на поверженный, крайне замшелый ствол. Прикрыв глаза и не дрожа ни капельки голосом, я обращаюсь к корпорации «Эй, вы там, наверху!»:

– Господь-вседержитель…или как там тебя? Иисусе сладчайший! Коль ты считаешь, что мне настала пора загнуться, пусть так и будет. Одно желание – сделай по-быстрому, чтобы долго не мучиться. Я больше не в состоянии ползать здесь попусту! Но если ты можешь помочь, пришли мне, пожалуйста, пару-тройку грибов, примерно с этот пакет! Так, чтобы нам троим, мне и детям, хватило на пару дней. Что-нибудь потом с деньгами придумается, я уверен. Делов-то на одну сковородку! Ну, что ещё добавить… аминь. И прочая аллилуйя. Заранее благодарен.

 

Так, вероятно, молились первые троглодиты.

Вновь приоткрыв глаза, я выясняю, что нахожусь на краю пожарной канавки. Вода в ней чёрная, от гари и примесей торфа. Когда-то здесь, похоже, горели торфяники... сожжённый песок, утоптанный по краям, тоже давно почернел. Скользнув взглядом вдоль береговой полоски, я заметил бурую грибную шляпку. Наклонившись, без всякого волнения, воспринимая почему-то как должное, я срезал грибок ножом. Выпрямился, остро глянул по сторонам... это была свинушка, мало чем привлекательная и условно-съедобная: шляпка тёмно-бурого цвета, ножка чуть посветлее, мясистая и крепкая. Оглядев свежесрезанный гриб, я разрезал шляпку напополам – всё чисто, ни одной червоточины! Вот вам и конец октября. Бережно опустив свинушку в пакет, я отстранённо прислушался к себе: событие нерядовое, однако носит характер закономерности, а оттого не вызывает ни малейших эмоций. Вот так, милейший Фома: не видывал, да уверовал! Двигаясь вдоль ручья, как по огородной грядке, я нахожу ещё шесть или семь громадных свинушек, с которыми пакет наполняется доверху. Всё как просили, отмечаю я машинально, но на душе вдруг становится как-то зябко.

 

– Это что? – воззвал я сиплым, несвойственным голосом. – Это вам, с-сука, не Бог?!

Захохотал один лишь бродяга-ветер, да подавился и смолк в одночасье. Мокрый осинник, замучившись бросать в меня прелой листвой, прикрылся голыми прутьями. Время склонялось к вечеру. Мешок был почти набит, пора домой. Успокоенный, я потопал назад к платформе, шествуя почти по прямой. Заблудиться здесь невозможно! По невидимому шоссе в обе стороны неслись автобусы и машины. Со стороны железной дороги то и дело стучали колесные пары. Мало того, отовсюду долетали собачий визг, перебранки и громкий смех. Ориентиров более чем навалом. По дороге встретилась заросшая, сырая по дну канава. С канавой было по пути, я инстинктивно спрыгнул на дно и зашагал по чавкавшей глине, поглядывая по сторонам. Почти на выходе мне кто-то, явно насмешничая, но по-доброму, указал на бурую шляпку: да это же белый! Какой красавец!! Даже на ощупь ясно, что гриб идеально чистый. Вначале я сунул его поглубже, словно боялся сглазить. Потом, улыбнувшись, выложил сверху – пусть горожане с ума сойдут! – и произнёс от души:

– Спасибо, Господи! Будь здрав, вседержитель, не кашляй. А главное, соберёшься на электричку, ноги в грязи не испачкай…

Моргнуло слезой закатное солнышко, и мне почудилось, что кто-то вверху улыбается:

– Топай, Суббота! Гляди там, не сдохни.

Так у меня родился, в дополнение к трём доказательствам Канта, личный довод в пользу существования высших сил. Поверьте, у Бога есть чувство юмора. Свинушки не просто выручили – буквально спасли нас троих от голодной смерти. Аллилуйя, что тут ещё добавишь…

 

Хроника 8-я. Аквариумной рыбке негде спрятаться.

Воскресенье, 08 ноября 1992 г., 16-10.

 

Утратив после гибели Ваньки последние крохи жизнелюбия, брожу по Городу, как побитый.

Хорошо ещё, Дашу после выписки из Мариинской больницы мне удалось пристроить на попечение старой знакомой, матери бывшего однокурсника. Подвал вызывал у меня неизменное отвращение, но стоило выйти на улицу, как голод хватал за шиворот и не спускал с крючка. Однажды я с удивлением обнаружил, что иду уже не по улицам, а по длинным проходам гипермаркета, бездумно поглядывая на разложенные веером сыры, копчености и битую птицу. Остановившись, склоняюсь над рекламным лотком. Перекладываю крошечные бутерброды под удивлённым взглядом девочки-подавальщицы. Оглядевшись, одну за другой отправляю в рот пять или шесть крошечных булочек, разрезанных надвое, смазанных маслом и увенчанных лёгкими пластинками сыра… взгляд подавальщицы щекочет: дома, что ли, не кормят? Не кормят. И дома нет никакого

.

Дальше иду… и вдруг, неожиданно для себя, плавным движением подхватываю и быстро сую в широкий, болтающийся рукав упаковку нарезки сервилата. Много лет спустя милый домашний пёс как-то выхватил у меня из рук колбасу с олениной, привезённую из Финляндии. Придя в себя, я отобрал вкусняшку и вылупился на пса. Глаза у Лорда были сумасшедшие, взгляд, обращённый внутрь: напасть на хозяина?! Инстинкт был сильнее разума. Что-то подобное произошло и со мной, но тридцатью годами ранее. С рассеянным видом продолжаю озирать торговые ряды. Сразу из гостей не уходят… но побирушку с краденым товаром никто пока что не окликает, не ловит за шиворот. Равнодушно поглядывая по сторонам, проверяю пуговку на вороте единственной приличной рубашки, одетой под куртку, и крайне разочарованно топаю к выходу. Ничем вы, братцы, мне сегодня не угодили! Везёт мне. Ликует естество – не заметили! С трудом удерживаясь, чтобы не впиться зубами в запаянную в пластик нарезку, перехожу на другую сторону улицы.

 

Вбегаю в подъезд, потом на третий этаж древнего дома, устраиваюсь со всеми удобствами на широком подоконнике – и в два счета расправляюсь с десятком ломтиков сервелата... извините, но от краденого ни на минуту даже не стошнило. Днём, когда удаётся, я подрабатываю на разгрузке машины либо подменяю крикливых базарных торговок. Получив зарплату, тут же затариваюсь пивом, чтобы сбить пивными дрожжами фурункулёз, закупаюсь хлебом, салом и папиросами. Если остаётся пара монет, набираю впрок копеечный одеколон, хозяйственное мыло и лезвия «Спутник». После удачной кражи в гипермаркете жизнь вносит свежую струю. Вместо Центра я шляюсь по спальным микрорайонам и, отыскав ближайший гипермаркет, тащу нарезку бекона, колбасок, да хоть бы и чёрта в ступе. В четвёртой, а может быть, в пятой ходке меня останавливают возле кассы и приглашают навестить подсобное помещение. Мне совершенно нечего возразить: уныло размышляя, что как верёвочке ни виться, а закончится петлёй, я следую за провожатым в чёрной униформе. Меня застигает врасплох одна из незаметных камер слежения.

 

Начальник охраны, представительный старикан в костюме посвежее, с шевронами и погончиками, отменно мил с нарушителем. Ещё бы, своей дурацкой кражонкой я окупаю все расходы, понесённые гипермаркетом на караульную службу! Спасаю бюджет своей нелепой кражонкой.

– Присядьте, Вильям Аркадьич! – упрашивает вежливый охранник. – Выньте всё из рукавов и карманов, так... Луиза Марковна! Мария Викторовна, вам видно? Подпишите, пожалуйста – здесь и здесь. Паспортные данные помните, молодой человек?

Склерозом не страдаю, да и голод от полученного шока вроде бы поутих. Вызванный администратором наряд милиции оглядывает меня с брезгливым недоумением: мелочёвка, но сумма уже подсудная. Странно, что внешность вора с содеянным как-то не бьётся… но жизнь в 90-е приучила служителей закона ничему не противиться и по возможности не удивляться. После допроса меня в сотый раз обыскали. Перечитали паспорт, словно выучивая наизусть его скупые, чеканные строки. И вот я покорно трясусь на ухабах, утешая себя строкой пролетарского поэта: поэзия вся – езда в незнаемое… но путешествие в задрипанном милицейском уазике с бледной рожей, покорно выставленной в зарешеченное окошко, воспринимается смешным и противным. Доставили без задержек. Стоит мне сделать пару шагов в бетонном «аквариуме», как со шконок поднимаются трое осточертевших, пусть и не знакомых бомжей.

 

Их лица, неразличимо одинаковые, несут печать векового проклятия: следы болезней, пьяного сна и побоев, водопад суррогатов, расчёсанные до крови дорожки от мириадов вшей. Один из задержанных, взалкавший лёгкой забавы, гнусаво окликает меня:

– Слышь, утырок! У нас закон: в хату входишь – плату гони!

– Ложил я на ваши законы! – отвечаю не думая, презрев азы языковых традиций и тюремной дипломатии. Обрадованные знакомыми звуками, соскучившиеся по развлечениям сокамерники бросаются на меня, толкаясь и мешая друг другу. Какое-то время я отчаянно отбиваюсь, но меня почти и не бьют, норовя свалить на пол. Тёмное подозрение бодро крадётся в душу. Ах, вот что… один из нападающих хватает меня за пояс истёртых добела джинсов.

–А-а, вот вы как! – кричу я, надеясь, что вмешается кто-то невидимый. – Что, девочки – порезвимся?

 

Сделав вид, что теряю силы, я подставляю челюсть под чей-то удар и с криком валюсь на спину.

Окружив, бомжи с надрывным жаром расписывают перспективы сожительства. Навязываемое ими будущее выглядит монотонным и крайне безрадостным. Отдышавшись, в том же положении лёжа я наношу удары сдвоенными ногами, стараясь попасть в промежность. Двое бомжей падают, как гнилые снопы, и крутятся по полу. Но третий, тёртый калач, к раздаче не торопится. Взяв небольшой разбег, он бьёт меня в левый бок ногой в тяжеленном берце. Откуда обувь, скот ты беспросветный?! Слышен противный хруст – похоже, лопнула пара рёбер. Мой изверг впивается взглядом, глядя, как я ужом кручусь на полу, задыхаясь от боли. Решив, что пациент в отключке, старая гнида берёт меня за ногу, тащит на середину камеры и, расстегнув штаны, желает помочиться. Меня аж передёргивает – причём с головы до ног – что сразу придаёт решимости и сил.

Взвыв от боли вместе с началом движения, я наношу удар «щёчкой» ботинка, целясь в задники берцев. Аристократ помойки валится на пол, не успевая сгруппироваться, и прилетает головой в бетонный пол. Вот так, внезапно для всех, победа в поединке оборачивается поражением. Голова бомжа замирает в точке падения, как брошенный в стену кусок дерьма. Какое-то время царит затишье, изредка прерываемое стонами и хрипами вонючего сброда. Атмосферу взрывает эпичный голос дежурного капитана:

– Вы что это, твари! Страх потеряли?

 

Дежурному твари побоку. Скучно ему на службе! Вот бы чуточку поразвлечься. Оценив обстановку, дежурный проникает в «аквариум». Аквариумом в среде его постоянных обитателей именуют отгороженное арматурной сеткой пространство для содержания уличных арестантов. Присмотревшись, капитан раздаёт бомжам увесистые пендали, вызывая слабое ответное оханье. Затем бьёт дубинкой по голове заводилы, сваленного мной под занавес, но пытающегося подняться. От меткого попадания бомж валится на спину, не подавая признаков жизни. Впрочем, перепало и мне, вяло протестовавшему против отведённой роли зачинщика. Экономный, отточенный выпад опытного фехтовальщика, и капитан наносит мне точный укол дубинкой в солнечное сплетение, после чего я вновь теряю возможность дышать. Поднимаюсь, снова падаю на пол. Тусклый огонёк тюремной лампочки под потолком, затянутой проволочной сеткой, расплывается в потоке слёз. На этом всё стихло.

 

Через какое-то время в углу раздаётся царапанье коготков.

Прижавшись спиной к стене, я с отвращением наблюдаю, как слабо освещённый пол пересекает старая, облезлая крыса с ободранным боком, на котором заметны свежие капли крови. «По-пацански разбиралась с кем-то, старая кляча», – пытаюсь схохмить. При взгляде на бомжей ожидаемо вспомнился Ванька, и я обнаруживаю, что с трудом разгибаю кулак с врезавшимися в кожу ногтями. Вновь появившись в дверях, дежурный наконец-то замечает, что из-под лежащего ничком бомжа натекает, увеличиваясь в размерах, тёмно-красное озерцо. Капитан с минуту раздумывает.

Затем поворачивается ко мне:

– Кроме кражонки, тебе запишут нанесение побоев с отягчающими. Весело, правда?

– Обхохочешься…

Не дождавшись дискуссии, капитан поджимает губы. Бросает в камеру, уходя:

– А этому уроду «скорую» надо вызвать! Головой в стенку бьётся… не суицидный товарищ, нет? Откинется, не дай Бог, в отделении, а мне за него отписываться...

– Кошмар, – шепчу в ответ, теряя последние силы.

 

Затем прикрываю глаза и отдаюсь беспредельной боли. Мной овладевает полнейшее безразличие. Примерно через час в коридоре раздаётся дробный стук каблуков, и в камеру долетают обрывки женского голоса. За арматурой в полутьме мелькает белый медицинский халат. «Вот наконец-то и «скорая», – размышляю я, не в силах стряхнуть тупое оцепенение. – Сейчас этот выкидыш конский ещё и лечить начнут. Ушёл бы сразу, не портил воздух». Весь левый бок пульсирует свежей болью, при малейшем движении я еле сдерживаю стоны.

«Помогли бы, что ли, и мне! – я снова пытаюсь думать. – Попросили бы докторицу, пусть поглядит. Если рёбра сломаны, достаточно при малейшем движении ахнуть осколком в лёгкие. И я точно сдохну, но, правда, сперва помучаюсь». Женщина в белом подходит к дверям «аквариума», беседуя на ходу с дежурным. О, голос-то знаком... Бог мой! Да это же Нина Павловна, Наташкина коллега с девятой подстанции! Сколько раз в перерывах смены варил я им кофе на нашей семейной кухне. Наташкой звали мою вторую жену, фельдшера «скорой помощи». Уйдя от первой жены, я заболел и, вызывая подмогу, отключился прямо в телефонной будке. Первое, что увидел, придя в себя, было лицо белокурого ангелочка. Я сразу понял, что направляюсь в рай, но почему-то запротестовал. Ангел, не очень смущаясь, сделал мне укол внутрипопочно, и пациента метнули в стационар.

 

Потом полгода ухаживал, и мы сыграли скромную свадьбу. Потом она изменила… на что только силы тратятся? Вот сил-то нынче и не осталось, чтобы как-то обмозговать ситуацию. Я плотно закрываю глаза и отворачиваюсь мелкими поворотами к стенке. Лечиться что-то расхотелось. Может, врач не заметит? Бомжа приводят в чувство, кое-как растолкав. Он вяло мычит, отпихивая врачиху – ещё и пьян вдобавок, задрыга! Из своего угла искоса наблюдаю за ними. В неверном свете лампочки еле заметно, как деловито и ловко врач «скорой помощи» бинтует голову бомжу и что-то тихо поясняет дежурному. Тот отрицательно мотает головой.

«Похоже, раненого просят в травму отправить, – рассуждаю я, словно о чём-то отвлечённом. – А капитан никак наиграться не может». Врачиха бросает в мою сторону беглый взгляд, вздрагивает и зябко передергивает плечами. То ли вид не ахти, то ли признала-таки старого друга. Закончив перевязку, белоснежная Нина захлопывает сумку и покидает камеру вместе с дежурным, однако направляется в дежурку, а не на выход. Всё, на что меня хватает в эту минуту, это пожать плечами и прикрыть воспалённые веки. Повернувшись на спину, я распрямляю онемевшие ноги: ну вот и ладушки! Стало быть, гроза миновала. Не хватало ещё, чтобы эта история дошла до Натальи! Разговоров не оберёшься.

Кому и срам на вороту не виснет, а мне мой срам покою не даёт.

 

– Да вот он, преступник! Колбасный король, блин, – слышится в коридоре.

Видимо, я что-то прозевал. Беседуют двое штатских в милицейских погонах:

– Одет и выбрит, как шпион. Как думаешь, медаль за него дадут?

– Дадут. А почему шпион?

– Одет галантерейно, но скупо. Понимания ни с кем не нашёл. Не верится, что с горя жратву притырил. Эх, молодость… помнится, шли в продуктовый с пустым карманом, а возвращались с пакетом картошки, пачкой чая, двумя батонами колбасы, буханкой хлеба и бутылкой водки. Да! Шпроты чуть не забыл. А сейчас…

– А что сейчас? Продуктов навалом, если ходы имеешь.

– Фигня творится. Видеокамер понаставили. Вот оно и того…

– Ещё новости есть?

– Говорят, что пить стали меньше.

– При Ельцине такой херни не было…

Беседа стихла. Через две-три минуты дежурный возвращается в «аквариум» и заставляет меня подняться на ноги, приговаривая вполголоса:

– Субботин, с вещами на выход!

 

Стараясь не охать, я пожимаю плечами: какие вещи, зачем вы нас разлучаете? Всё моё с утра на мне! Хромая и кривясь на правый бок, плетусь за дежурным, гадая, что предстоит – допрос или снова побои? Ох, до чего болит бок... но даже зубами стараюсь я не скрипеть. Больше всего не хотелось бы увидеть белый халат. В дежурке врачихи нет, и я перевожу дух, испытывая странную смесь разочарования и облегчения. Дежурный капитан, сочувственно взглянув на меня, достаёт из сейфа жестяную кастрюльку. Приоткрывает крышку, принюхивается к содержимому, осторожно ставит кастрюльку на стол, застеленный вчерашней газетой «Комсомольская правда», и говорит в сторону:

– Тут у ребят осталось чуток… курица с картошкой... доешь и проваливай! И чтоб я тебя ни разу больше не видел! Вопросы есть?

– Газетку можно прочесть? – задаю вопрос, и стены кабинета содрогаются от зычного хохота. Преодолев икоту, аккуратно сажусь за стол. Порывшись в сейфе, дежурный добавляет стакан какао с молоком, кусок домашнего пирога, затем, пошарив в столе, кладёт передо мной уродливую, скрученную спиралью алюминиевую вилку. Стараясь не спешить, я подгребаю к себе пюре с брызгами куриного мяса, почти не чувствуя вкуса.

Доев, поднимаюсь на ноги и красноречиво поглядываю на капитана: ну, в чём подвох? Но капитан, отвернувшись, рассеянно смотрит в окна. Тогда, кивнув и будучи не в состоянии слышать собственный голос, встаю из-за стола и шлёпаю к двери. Это была минута не частой для меня, но серьёзной слабости духа. Едва сдержав слёзы и видя по лицу капитана, что тот вполне понимает моё состояние, благодарю его и прощаюсь.

 

«Никогда и ничего, – клянусь я молча, какой-то особенно страшной клятвой. – Никогда и больше ничего! Ни при каких обстоятельствах. Какая пошлость, красть еду… так не отнимать же её!». Пословица говорит, не за то отец сына бил, что воровал, а за то, что попадался. Я сам бы себя избил, если бы до этого дневную норму побоев не перевыполнил. Дежурный, прощаясь, странно на меня посмотрел, в глазах его блеснуло что-то необычное… неужто слёзы? Мир сходит с ума, если полисмены жалеют бродягу. Но это не чудо, это акт сострадания, и я приостановившись, с чувством возношу молитву за всех обитателей этого дивного казённого дома. Охая от боли в боку, толкаю тяжёлую дверь и выбираюсь на улицу, чихая и кашляя, словно пытаясь избавиться от вони «аквариума». Кричали на дубе вороны – похоже, что-то не поделили. Не мою ли дурную голову? Не эту ли судьбу лихую? Бросьте, братцы. Летите с миром.

 

Хроника 9-я. Блеск и нищета свободной торговли.

Четверг 11 марта 1993 г. 14.40.

 

Невосполнима летопись времён, побед и поражений.

Но я до смерти не забуду златовласую Римму, озорную и лёгкую, словно ламбруска, и брюнетку Виорику, хмельную и томную, как грузинская чача. Кто мы? Лишь щепки в потоке времени… а может, безвременья? Зигзаг истории выбросил меня однажды на берег с юными молдаванками – как говорится, на соседние валуны. Подвал в то время был почти забыт. Я занял койку в рабочем общежитии, больше похожем на общую камеру. Так вот, о женщинах. Едва повзрослев, две юные крошки бросили Бендеры, забытые Богом, этот маленький, утопающий в зелени городок с опрятными хатками, отстроенный близ Тирасполя, в центре мятежного Приднестровья. Первым к ногам новомодных странниц улёгся радостный, светлый Харьков. Затем наступил черёд промозглой, чуждой всем приезжим Северной Столицы. Москва, похоже, пугала откровенной жаждой захвата. Да и сейчас… Виорике в пору знакомства минуло двадцать три. Красавица брюнетка была широковата в кости и чуть велика в плечах, но в целом ладна и стройна. Кожа цветом и невиданной бархатистостью напоминала топлёное молоко. Лицо словно дремало в задумчивости, обрамляясь классическим "пажем", причёсанным всегда по-королевски, волосок к волоску. Сливочные бёдра Виорики были облиты ленивой истомой. Румянец, выше всякого макияжа, смотрелся в тон тёмно-карим, бездонным глазищам, похожим на греческие маслины.

 

Крупная грудь воскрешала в памяти яблоню, склонённую под тяжестью плодов. Руки были по-крестьянски натружены, но в кистях довольно изящны. Виорика застенчива и бесстыдна одновременно. Говорит неохотно и вяло, но не станешь же требовать от тропической бабочки, чтобы она ещё и пела! Простодушной, как ветка берёзы, Римме в ту пору едва исполнилось двадцать два года. Она была белобрыса, смешлива и громогласна, из тех натур, которые без спросу врываются везде и повсюду. Радостный смех Римуси, казалось, заходит на базарную площадь раньше её, разносится эхом и пропадает в скоплении тесных ларьков, скамеек и привокзальных стен, забытый и отправленный в никуда своей скоротечной владелицей. Если приглядеться, Римма напоминала неправильно собранную детскую пирамидку, составленную из произвольно подобранных шариков. Она кругла и крепкозада, как репка. Её широкоскулое лицо в веснушках очень скрашивала живая, белозубая улыбка. Другие эмоции и выражения появлялись на Риммином лице лишь в силу необходимости – тревоги, арифметические усилия и прочие мелочи жизни, отработав своё, таяли следа. Такие люди живут долго и счастливо, не то, что забот не ведая – попросту не замечая. Небрежно скрученные локоны обрамляют полукружьем покатый, но милый лоб Риммы и чуточку вдавленные виски.

 

Неправильной формы широкий рот смешливого пострелёнка, того и гляди, выдаст солёную шутку и закатится в хохоте… ну, что в ней такого?! Я, помнится, открыл эту тайну: водопад взрывного темперамента притягивает мужчин куда чаще, чем правильность черт или совершенство фигуры. В речах и движениях девушки были совсем не похожи – что, возможно, их и объединяло. Сближало ещё и общее детство, неодолимая южная лень, доброта и наивность… плюс, равнодушие к любому труду. Меж тем, безделье точит любые камни. История знакомства с молдавскими проститутками развивалась просто и поучительно, а закончилась вместе с жесточайшим похмельем. Было около четырёх часов утра. Проснувшись, я обнаружил, что из одежды наличествуют лишь колющая боль в боку и сухость в горле.

 

От утреннего холода спасало пышущее жаром тело красавицы, безмятежно дрыхнувшей за спиной – и тоже абсолютно нагой! В числе других ничего не объясняющих обстоятельств я, крайне стеснённый данным обстоятельством, обнаружил у себя стойко эрегированный член, упёртый за полной ненадобностью в полукружья нежных ягодиц другой обнажённой дивы, обратившей ко мне свою спину и затылок, увитый белокурыми локонами. «Римма с Виорикой... ну и ну! Вот вам и трам-тара-рам, – воззвал– воззвал я хрипловатым, но всё же внутренним голосом. – Где это мы? Какого ангела втроём разлеглись?!» Поговорить было не с кем. Наряду с вечным зовом в сторону туалета нагрянула решимость сбежать, куда глаза глядят. Вторым – чуть поухаживать за соседками. Из прирождённой галантности, разумеется.

Ну и что, что девушки спят?

 

Какие сложности при нашей бедности.

Однако остатки разума или здравого смысла отвергли оба варианта. «Куда бежать в четыре утра? – звенел голосок внутри. – Да и с бл... то есть с друзьями, не спим! Полагаю, где-нибудь они уже выспались». Пролетела робкая мысль: «не вредно бы чего-то откушать!», но, не найдя поддержки в дебрях организма, исчезла в хмельном прибое. Вот что! Самое время перекурить и одуматься. Выбравшись из широченного сексодрома, я оставляю без начинки изящный «сэндвич». И отправляюсь на поиски туалета. Так проза жизни настигает нас в разгар поэтической страсти. Дамы, не просыпаясь, из трио плавно перетекают в дуэт. Счастливые, над чем им философствовать? По стенке, что против окна с мутным стеклом, в разводах утренних фонарей перебегают сырые тени. Застрявший в форточке дубовый лист, как стрелочник, печально мается в порывах ветра, усиливая мою растущую тошноту. Комната пронизана табачным перегаром, запахами контрафактной водки, сырых носков и ношеного белья, пакистанским парфюмом "Исфахан" и мятной жвачкой. Симфония борделя, хорошее название для букета, отрешённо думаю я, переходя по стенке к коридору: ничего не понимаю. И ни копейки не помню! Пойдём-ка заново, по порядку. Воспоминания всплывают урывками, как первая травка сквозь кромку льда.

 

В разгаре яркий апрельский полдень.

Солнечные блики с лаковых автомобильных крыльев шныряют, как воробьи, в чёрной слякоти тротуара, навевая тоску по летнему зною. Парочка полупьяных девиц, обвешивая-обсчитывая-обругивая покупателей или отбиваясь от непрошеных поклонников, отпускает под видом тунца и палтуса мёрзлые отбросы морских глубин. Я, уличный чистоплюй в белом женском халате с вытачками, гордо стою поодаль. Дело не в пристрастиях – ну, просто так получилось. Вровень со мной, отрезанным ломтём и бывшим кандидатом наук, выстроились шесть картонных коробок с пластиком. В пластике свеженький, чуть мыльный на вкус майонез. Торговец на обочине, как я себя с иронией именую, выбрит, умыт и трезв, отчего и сияет, как майская роза.

Белый халат, одолженный у благоволящей мне докторши, отглажен и топорщится на мохнатом сером свитере четырьмя лишними складками… да-да, именно там. В тех вытачках, где кроется женский бюст. Одна из пожилых поклонниц, перекрикивая шум автотранспорта, только что поделилась со мной очередным кулинарным изяществом. Чёрт меня дёрнул похвастать рецептом рыбных котлеток… теперь я – вылитая книга о вкусной и здоровой пище под майонезом. Очередь ко мне нарастает, порядка семи коробок из десяти уже опустели.

– Эй, фартовый! Сделай так, чтобы дым из ушей пошёл! – кричит одна из торговок – та, что помельче, но побойчее.

 

Готовые к выдаче, свои карманные пошлости, помедлив, я опускаю.

Пошарив в карманах, угощаю дам зажигалкой – синий одноразовый «крикет», образец азиатской сборки. Рождается обмен мнениями. Торговкам скучно, да и сосед-чистоплюй раздражает. Сами они трудятся в расхристанных серых халатах, пропахших треской и минтаем. Ухмыляясь, шепчутся, поглядывая на докторский халатик… не опустить ли меня по-братски? Впрочем, друзья по обочине жизни, как правило, находят общий язык. Торговля – один из древнейших промыслов. Наверное, торговцы и создали первую гильдию... нет, всё же третью по счёту – после воров и ремесленников. А как же девочки с лёгкой социальной ответственностью? Нет, общество падёт ещё не скоро. Кого-то промысел сплачивает, кого-то и разобщает. Петербургская одиссея Риммы и Виорики начиналась в рабочей общаге. Проституцией девочки решили зарабатывать уже в Бендерах, хотя, по чести сказать, тамошнее предложение дешёвых сенсаций с избытком превышало спрос даже среди местных заробитчан. Пришёл черёд Харькова, отымевшего красавиц по полной. Правда, харьковчанам было нынче не до заезжих девок. Они делили совковое наследство, отыскивая способы остановить вливание в Украину аборигенов из других краёв и областей. Кавказцы оставили много шрамов в ранимых девичьих душах, но и немало зелёных тугриков в потаённых запасках. Питер был выбран переходным этапом к рейду на покой. Но не домой, в Бендеры, а в Подмосковье. Манил тишайший Подольск, обещая уют, тепло и замужество.

Там жили их подруги, и этим многое сказано. Спрашивать, почему девчата подрабатывают разом торговлей и проституцией, было нескромно. Женская логика не должна ничего объяснять.

Она вообще ничего не должна.

 

– Хочешь в ларьке посидеть? – предлагает Виорика. – В тепле, в уюте! Еды полно, деньги те же, что и в этой грязи.

– Да хоть сейчас! Затрахал уличный бизнес, – откликаюсь я без обиняков, тем более что арго пробивной девчонки покрепче будет моего сленга. – Ненавижу работать стоя.

– Га-а! Мы тоже не любим, но приходится! – подруги, будучи с утра навеселе, взрываются хохотом, от которого меня, признаться, немного мутит.

Что ж, трезвый пьяного не разумеет. По правде говоря, и ранее доводилось встречаться с ночными бабочками, но никогда они не были столь привлекательны! Пусть внешность хохотушки-Риммы особого мужского интереса не вызовет – простушка, зато она притягивает бьющим через край темпераментом. Чёрные ресницы Виорики прыгают в такт визгливому хохоту, лениво обнимая ореховую, влажную глубину её глаз. Мы пьём в их рыбном ларьке жутковатый кофе и заедаем конфетами «Коровка». Засмотревшись на Виорику и заслушавшись Римму, я неохотно прихожу в себя. Жизнь замирает. На проезжей части с визгом тормозит потрёпанный чёрный джип, похожий на опрокинутый набок шифоньер. Стриженые «торпеды» рыкают, как хорошо натасканные псы:

– Чего стоите, замёрзли? Платите, или вон нахер с пляжа!

– Платим-платим, соколики! Петухи вы долбанные, – уносится вслед рэкетирам. Джип всхрапывает, затем, плеснув бензиновой вонью, переползает к следующему торговому островку, неустанно пополняя бездонное чрево рэкета. Приходит черёд моей презентации ри поступлении на новую должность.. Хозяин продуктового ларька, а также рыбных торговок, расплывчатый телом, мохнатый и смуглый Тахир с новичками не церемонится:

– Ларок новый дам. Тавар принимай, каропка открой! Ящики пересчитай, бутыльки проверр... грузчики, сволячь, на заводе пиво пьют! Пробка закроет, бутылька обратно ставит. А я им, сволячь, за полный ящик плати! Накладной провер, сертыки… фикат. Подпись накладная поставь. Не сойдётся накладная тавар – твой ротибаль!! Бесплатно будиш работать. И тару принимай тоже, да? Гляди, твою мать!

– Не надо про маму, ара. Болеет мама, – говорю я в ответ.

– Какой нэжный! Про папа, мама не гавары! Может, систра есть? А у систра твоя сиськи есть? Не бойся, я пошутиль! Меня систёр полна каропка. Приёмка поняль, бар-ран?! Бесплатна заставлю работать, поняль?

– Поняль-поняль! Приму, не волнуйся.

– Ты мне па руски гавары, былятт!! Русски знаещ, да? Придёт Алиса, сменчиц, сдашь тавар, переписаещь по накладная – это накладная другой... нутреный накладная, да! Денги сдаёщь, ара, ларёк сдаёщь. Потом зарплата касса берёщь, да! Записка оставиш. Сколько взял, пачиму.

– Ясно. Таир, а водка в ларьке палёная?

– Нормалны водка, палёный нет – где хочищ спроси! Оптовик брал, земляк мой. Запомни, э!! Что пишешь, съедай... то есть, что съешь, записывай! Хахатун, былятт… смихуёчки всё!

 

Первые сутки на новом месте, потраченные в основном на усвоение системы передвижений в узком ларьке, проходят почти незаметно. На вторые сутки, ближе к ночи, пьяные подружки волокут к ларьку двух узбеков. Хохоча и теребя азиатов, бойкие дамы раскручивают их на шоколад, конфеты, шампанское. Я тоже доволен – выручка растёт, растёт и зарплата. Пошалив и покричав, Римка внезапно смолкает. Трезво и цепко ухватив меня за предплечье, спрашивает звенящим от обиды шёпотом:

– Что, не нравится? А сам не хочешь нас прикупить? Коллегам уступаем со скидкой!

– Гусары денег не берут.

– Хэх! Гляньте на него, гусар задрипанный. Ну и нефиг тут глазки строить. Смотри, пачка «винстона» над окошком отклеилась. Того и гляди, сопрут! Не зевай, ларёчник хренов!! Не то тебя самого отымеют, ха-ха…

Надо признать, что пачку «винстона» действительно спёрли. Впредь я не пренебрегал подобными советами. Слушая хмельные рассказы, главным образом, Римкины, я постепенно начал сопереживать моим работягам. Поддакивал жалобам на прижимистых прибалтов, жестковатых туркменов или непонятных киргизов. Смеялся над житейскими анекдотами про заезжих лохов и незадачливых уличных уркаганов. Удивлялся их рискованной ловкости в обращении с клофелином, вместе с девчатами мечтал о спокойном будущем.

Термин «б...дь» не вызывал у девушек отторжения или протеста, поскольку он из бранной категории давно перекочевал в категорию профессионалок. Увлекшись очередным рассказом, я невольно спрашивал себя: «Как знать, не все ли заняты сегодня проституцией? Если понимать под б…ством непрерывную череду компромиссов?» Легко начавшись, карьера ларёчника завершилась тоже в одночасье, и только женское милосердие спасло меня от жестокой расправы. Ночь была как ночь, вполне торговая – с пятницы на субботу. К этому моменту я вполне освоился на новом месте. Познакомился с соседями. Бойко предлагал покупателям, какие чипсы лучше к пиву, какие – к детям.

 

Однажды в знойную пятницу, где-то после полуночи – ларёк, как и соседи на пятачке, торговал круглосуточно – к окошечку легкой поступью приблизились трое мужчин в тёмных костюмах и расстёгнутых на груди белых рубашках. За мужчинами шла грациозная девушка, плохо различимая в темноте.

Она и спросила, склонившись к окошку ларька:

– Водка есть?

– Любая, на выбор. Шесть видов: «Романоff», «Консульская», «Распутин»... а вот, рекомендую: водка «Зверь»! Похмелья не будет, но банкет состоится.

– Палёный алкоголь?

– С чего бы? Сертификаты в порядке.

– Смотри, хозяин! – подключается к беседе один из хмурых мужчин. – Проблемы будут, если соврал... передай-ка гражданина «Романова»!

Заплатив, незнакомцы откупоривают бутылку, и я настораживаюсь: запах сивухи разливается мощной струёй. Пошёл сплошной водевиль, но смеяться будут над публикой.

– Хозяин, ты водку пробовал? – спрашивает девушка.

Бутылка просунута открытым горлышком в прорезь ларька. Чего тут пробовать? Мне ли, химику, не понять, что в бутылку с цветной этикеткой залит разведённый, плохо очищенный спирт, перемешанный, по всей вероятности, с сахаром и лимонной кислотой. «Марганцовки бы, черти, добавили! – тоскливо шлю я в адрес производителей. – Сивушную вонь отбить».

– В общем, так! – резюмирует девушка, и мужчины поблизости суровеют. – Мы из налоговой полиции (мелькает разворот красных корочек). Сейчас ты примешь стакан этой дряни, понял?! Затем откроешь следующую бутылку. Если та же фигня, будешь пить дальше! А может, хочешь ночку в «аквариуме»? Да! И денег нам не забудь прислать, штраф двадцать тысяч (речь идёт о рублях до деноминации, при которой на всех купюрах были зачёркнуты три нуля). Ну, и пару шоколадок… за моральный ущерб. Помертвев, пытаюсь что-то сообразить. Сегодня пятница, время ближе к полуночи... завтра суббота, а документов у меня с собой никаких! Оформлять задержанного начнут не раньше понедельника, где-то после обеда. «Аквариум», стало быть. Опять в гадюшник? За чужие грехи! Нет уж, вина Тахира – пусть сам и расхлёбывает! На том, кто и что будет дальше пить, трезвые мысли кончаются. Выпитый натощак стакан суррогата «Романоff» сменяется порцией нового пойла. Дегустация продолжается. Только пятая по счёту бутылка оказывается мало-мальски приемлемой. Это походит чем-то на приглашение к суициду. Похоже, сырьём артефакта был знаменитый спирт «Рояль», призванный у себя на родине, в Голландии, проводить всевозможную дезинфекцию. «Убейте, не припомню, чтобы спиртом «Рояль» торговала в России хотя бы одна аптека!» – такова была новая мысль. Молодые люди, как было сказано, расплатились за первую порцию, затем вынудили меня принять ещё пять или шесть стограммовых доз. Без закуси, что характерно.

 

Получив в виде сдачи сумму едва ли не впятеро больше уплаченной, вернули початую тару и растворились в ночи. Девушка исчезает последней, полюбовавшись напоследок моим мутнеющим взглядом. Подплывая мозгами и матерясь, взрезаю тремя движениями ножа донышко говяжьей тушёнки. Извлекаю из крохотных аптечных запасов весь активированный уголь, торопясь и пачкаясь, запихиваю в рот чёрные пилюли. Достав ломоть ржаной краюхи, присыпанный солью и табачными крошками, я кромсаю ускользающими движениями зубок чеснока, закидываю всё это в рот и, чуть не плача от злости, закрываю окошко ларька. Всё, Гриня, ку-ку. Пора раздеться и лечь. Носки не снимешь, головная боль поутру обеспечена. Народная примета. Стакан заварки, по счастью, удалось из чайника нацедить, тоже помогает от утреннего похмелья… последним усилием воли опрокидываю его в себя, снимаю рубашку и кое-как укладываюсь на сдвоенные стулья. Похоже, свободного от дежурства ангела-хранителя наверху не случилось, но в качестве заступников ко мне явилась парочка молдаванок, заставших продавца с частичными признаками жизни. За молдаванками примчался Тахир, соседи-ларёчники с превеликим трудом дозвонились ему среди ночи из близлежащего телефона-автомата. С трудом разбуженный, оставаясь в позиции полулёжа, но уже на полу, я закуриваю папиросу и ловлю фрагменты диалога ларёчника и девиц. О, я даже местами их помню! Разборки с Тахиром в милосердной памяти стёрлись. Без побоев обошлось, и то – слава Богу!

 

Вот причитает Римка, смеясь и плача одновременно:

– Тахирчик, не трогай Вильку! Аккуратный, не пьёт... вообще не пьёт! Менты заставили! Соседей спроси.

Ответно орёт Тахир, забывая от ярости акценты и стили:

– Да я вас всех повыгоняю! И квартиру заново сдам! Других бл...ей найму!! Вот увидишь, былятт!!

И снова вступает Римка, пытаясь разжалобить сутенёра:

– Не надо, Тахир! Сам ноешь, что один да один! А хочешь, я тебе ребёночка рожу?

Несмотря на утреннюю духоту, меня передёргивает озноб. И жалко Римку, и противно, и сил нет, но очень хочется морду Тахиру набить. «Чёрт, я бы не нашёлся, что на это сказать!» – сквозит в моём похмельном угаре. Тахир куда находчивей своего незадачливого продавца:

– Что ты там можешь, мочалка драная?! Роди назад мои деньги!

Римка плакала, курила и материлась, затем кричала и материлась Виорика... на этом мир жалкой сцены погрузился в небытие. Я остался цел, без ссадин и синяков, часы и даже остатки денег в кармане. Значит, девочки ларёчника отстояли! И, вероятно, погасили часть недостачи, а затем оттащили бесчувственное тело к себе на квартиру. Ларёк пришлось закрыть от греха. На время. До следующего завоза. «Визит вам в хату, боги торговли, – размышляю без горечи. – А пить надо бросить, вот что!» Из спальни слышатся сонные, певучие голоса с похмельной хрипотцой. Очнувшись от раздумий, завариваю чай, готовлю летучие канапе, ставлю всё на поднос и несу в спальню, декламируя вместо приветствия:

– Я лучше в баре бл...м буду подавать ананасную воду!

 

Увидев меня с подносом в руках, прикрывавшим срам божий, девчонки взвизгивают и закатываются хохотом. Отставив пальчик, картинно ставлю на стол мельхиоровый поднос с дымящимися чашками чая и горячими ржаными тостами, украшенными лепесточками мармелада. Повезло, называется – нашлась в опустевшей коробке мармеладная долька, тут же расслоённая находчивым кулинаром на тонкие лепесточки. Угощение истребляется с восторженными стонами, после чего подружки, с двух сторон облапив героя дня, снова падают в койку. Бросают со стула на пол его брюки вместе с трусами и с хохотом пользуют.

Любыми доступными способами. Мы победили. Мы снова выкрутились, поёт мой выживший организм. И состояние эйфории от жизни долго определяло моё дальнейшее бытие. Нашлись и жильё, и друзья, и работа. Рубцевались раны, забывались обретения и потери. Но, как говорится, из песни слова не выкинешь. Другое дело, какие песни. Давайте струны и помолчите пару секунд.

* * *

ОБО МНЕ

Душа моя живёт в темноте,

Избита, но жива,

А я торгую запросто тем,

Что сам не наживал,

Не подымаю новых знамён

И не курю кадил,

Пускай у Бога много имён,

Я у него один.

Я многое на свете терял,

А значит, я имел,

И каждый камень брошен не зря,

И ничего взамен.

Кто жил со мной в одной темноте,

Кто выведен в расход,

Должно быть, всё же были не те

И я теперь не тот.

Я – капелька воды, посмотри,

На быстрой реке,

Слова, что отыскались внутри,

В чужом языке,

А собственные лишь немота,

Усталость и боль,

И эта ноша тоже не та,

Что взял бы я с собой.

Никто не сожалел ни о ком,

Зачем же менять,

Но где-то без меня нелегко,

Как дню без огня.

И вся эта моя суета

Вокруг одного:

Песчинка без пустыни не та,

Не то волшебство.

 

Часть 3-я. Победитель теряет всё.

 

– Какой сегодня день? – спросил Пух.

– Великий день гнева Его, судный день, – отвечал святой Иоанн.

– Мой любимый день, – сказал Пух.

(Из Сети).

 

* * *

Что есть счастливый случай? Индикатор внутреннего конфликта, знак душевного неблагополучия. Удача может быть овеществлённым желанием постоянства. Невезение идёт чему-то на смену, ступая по бархатным покрывалам надежд. Надежды – лучшее блюдо в пище богов, но нам, смертным, не стоит уповать ни на везение, ни на высший разум. Поверьте, там разберутся без нас. Мгновение успеха приходит именно в тот момент, когда угасает счастливый случай. Так глупые ночные светила томятся и ждут рассвета, этого ни с чем не сравнимого момента, когда на небосводе останется только одна звезда. Звезда по имени Солнце. Не прозевайте свой час. Умейте дорожить не случаем, а дарованной вам константой, координатами счастья. Всё, что выглядит хотя бы чуточку стоящим, увы, не приходит дважды.

 

Глава 1-я. Первая встреча, последняя встреча…

Четверг, 26 марта 2008 г., 07.55.

 

В колыбели вод к потолку небес сонно тянулся Город.

Неохотно очнувшись, слушал звонки трамваев и отворачивался от них. Воздевал в немой молитве чёрные рукава мостов, разводил и сводил их в объятиях, потакая человеческим нравам в надежде смягчить их. Но нравы были неотдупляемыми… э-э, или просто неисправимыми. И Город, вздыхая, вернулся в дремоту. Загустела роса в час рассвета. Простучали запоздалые капли – то ли дождя, то ли осенних слёз. Вздохнув, Вилька смял в руке опустевшую пачку из-под сигарет, потёр озябшие плечи и вернулся в спальню, в уют и тепло.

Лялька, потянувшись, спросила:

– Бессонный! Ты кофе сваришь?

– Ага. И бланманже испеку.

– О-о, это мы лю… чего?!

– Всё-всё, ушёл варить кофе. Пора вставать, начало восьмого.

– А где будильник? Ах да, ты же сказал: к чёрту будильники… Господи! Голову надо вымыть, иначе её снесут! И кое-что по мелочам… ах ты, негодник!

– Кокетка! Не пропускала вчера ни одного похотливого взгляда.

– Не нравится? Другую дуру найди!

– Не поможет, – вздохнул Субботин.

– Почему?

– Другие ещё хуже…

 

Намекая, что Лялька выспалась, её подушка взлетела в воздух и, шмякнув Вильку по темечку, проделала брешь в спутанных мыслях. Очнувшись от раздумий, Вилька скрылся на кухне. В одиннадцать риэлтор обещал французу культпоход по подвалам. Времени оставалось в обрез.

– Как это, не приехали?! Всё, гады, снова расписание в клочья! – донёсся отчаянный выкрик Ляльки. Звякнула трубка на рычаге. Шипя, как яростная кошка, переводчица, накинув ничего не скрывавший халатик с кистями, смаковала утренний кофе. Есть уже некогда, сказала Лялька, поводя глазами в сторону колбасы и бутербродов с семгой. Поем с девчонками в обед. Кофе был крепкий, без сахара, зато его можно было закусывать нежным тортом «Графские развалины». Развалины так и таяли на глазах. Где логика, вздохнул Субботин: без порток, но в шляпе!

– Опять с прилётом нестыковка. Я им устрою, в господа душу мать! – ворчала Лялька. – Ну, как тут можно не обожраться?!

– Мучное портит обводы, мучача. И сахар – аналогично! – сказал Субботин, уходя и повернувшись к дверному проёму.

– Изыди, смертный! – ответил проём. – Хорошую фигуру не испортишь, а плохую не жалко.

Субботин хмыкнул, разом оценив изящество фигуры и речи.

– Короче, я еду с вами. Моам муам? – сказала Лялька, запивая чашкой «Доминиканы» последний кусочек торта.

– Само собой, угу-мугум… э-э, моя принцесса.

 

Подвал на Фурштатской, предложенный французу под ресторан, уже на подступах впечатлял размерами и наружным дизайном. Запечатлённая классика! Огромные арочные окна в зарешёченных рамах. Два пятиступенчатых спуска, легко преобразуемые в оригинальные входы. За фасадом открылся внутренний двор, удобный для парковки, загрузки-выгрузки ресторанной утвари и продовольствия. Ворота и арка высокие, фургон проедет! И главное, соседи солидные. Здесь, в тихом центре шумного Города, теснились консульства и брокерские конторы, коммерческие банки и сытные бизнес-ланчи. Мало кто из местных прогуливался с зонтиком, книжкой или собачкой – горожане жили здесь перебежками. От метро к загсу, из офиса к ресторану. Как и в других деловых кварталах, бистро в округе было превеликое множество, но поработать ножом и вилкой было практически негде. Между тем неподалёку, весьма удачно, располагался популярнейший Дворец бракосочетаний, чуть в стороне был Смольный дворец, почти под боком – киноцентр «Ленинград»… и, наконец, любимец Вильки, Таврический сад. Возможно, в силу его дворцовости самые красивые бизнес-идеи посещали Вильку именно здесь. Но сразу погибали в безвестности. Сезон «стартапов» ожидался в прибытии. Фаворитизм столиц, вечный двигатель техно-ритмов, подыскивал себе новое воплощение.

 

– Лучше места в Городе для коммерции не найти! – орала Лялька прямо в ухо французу, дёргая его за рукав. – Здесь каждый вложенный рубль принесёт десятку!

Француз отмалчивался, подавленно озираясь. Ему здесь всё нравилось – вплоть до того момента, когда попросят реальных денег. Надежды иностранцев на скорое обогащение в российских мегаполисах ощутимо таяли, как и сами заезжие проходимцы. Голодный российский вор куда хитрей иноземных шакалов. Мы быстро учимся отнимать и делить, но никогда не старались умножать и складывать. Исключая личные прибыли. Ничего не строим, кроме не доступного по ценам жилья и назойливых бизнес-центров, но год за годом грабим и перехватываем нажитое, размышлял Субботин с грустью воплощенного чиновника.

Сколько же воды утечёт, когда начнётся реальный бизнес! Когда ипотеку начнут давать молодым семьям под три процента годовых, остальное им субсидирует государство – а расплачиваться молодые семьи будут природной рентой, основанной на долгосрочной продаже нефти, газа, продуктов лесопереработки и прочих полезнейших ископаемых. Многие слышали президентскую фразу по поводу резкого удорожания ЖКХ, ставшую знаменитой: «С ума сошли?!» Но все ли поняли, что кроется за возгласом?

С чего бы сей пафос? А вот с чего. Вороватость, воспринятая чиновничье-олигархической гидрой как основная тенденция социального развития, угрожает институту президентства. Самый дешёвый способ применения буржуазной диктатуры – это буржуазная демократия, писал Энгельс. Меньше тюрем, меньше полиции, меньше кухонных смутьянов и даже уличных протестантов. Естественный ход событий ведёт страну к системному кризису власти, а значит, к необходимости формирования иных политических сил, вынужденных сознавать, что эффективно управлять Россией может только принцип, а не монарх. Чиновник любого ранга – не более чем чиновник! Вертикаль власти на всех этажах обросла ракушечником соподчиненности и тиной самообогащения.

Гарантия воспроизводства коррупции – это круговая порука, порождаемая тем обстоятельством, что различия между правящей и оппозиционными партиями, исполнительной и законодательной властью не более чем фикция. Фикция, однако, верно отрабатывающая: в прессе публикуются сведения о «существовании группы лиц, негласно контролирующих многомиллиардные переводы финансовых средств за рубеж». Поэтому все, кого публично секли до сих пор – мальчики для битья. Точно так же, как «либеральная оппозиция» – абсолютная накипь.

 

Она и сформирована накипью, а не протестными группами.

Народ, поверьте его простой, то есть элементарной частице, риэлтору Субботину, вовсе не интересуется захватом власти. Народ желает знать, когда власть награбит досыта и наконец-то займётся делом. По мне, размышлял Субботин, бредя за жестикулирующей Лялькой и задумчиво кивающим ей Тьерри, пусть капиталы окончательно сбегут за рубеж. Наступит час такого социального взрыва, что от Москвы до Нового Уренгоя будет лететь бараньи головы управляющих, не отыскавших – ни в своём, ни в государственном бюджете! – бюджета газификации малых городов и сел России.

Тем олигархам, какие при взрыве затаятся и выживут, в российском подданстве отказать – самое святое, что у них есть, то есть их капиталы, давно уже за бугром! Мы СБУ. Страна Бытовых Услуг, вот что Россия сегодня. Ни промышленности, ни дорог, ни науки, ни технологии, ни прогресса! Впрочем, господа олигархи, вы ещё можете вернуть возможность именоваться российскими гражданами: цена вопроса – десять процентов вашего капитала, перечисленные, нет, не на социальные нужды, где их попросту разворуют – в Фонд Возрождения страны.

 

Пересадить туда Общественную палату, размечтался Субботин (погода, что ли, с такая?), дать ей право формирования грантов: на дороги, на газ, на сельские лечебницы, на культурную деятельность, на «Русский дом» за границей и прочую неликвидность.

Остальное, граждане бывшие олигархи, нажитое вами от неправедных залоговых аукционов и грабительской приватизации, придётся сложить в депозит Сбербанка, который станет новым Резервным фондом, и жить, как рантье, на проценты с вложенных капиталов, не имея права руководить предприятиями или снимать капитал с депозита.

Милости просим в очередь! Верните нам эффективность. И только с исчезновением примерно трёхсот «эффективных менеджеров», если верить расчётам «Форбс», мы, цеплялся за мысль Субботин, ограбленные и униженные, рискнём построить республику заново. Вдогонку Энгельсу: глупее монархии только «народная демократия»… прав чёртов Черчилль! Систему бюджетного планирования для управленцев надо строить пирамидально, по принципу сквозной экспертизы. Это отдельная и очень важная тема. Очнувшись от псевдо-значимых мыслей, Субботин завертел головой, ища француза и Ляльку… ага, вот они! И снова вернулся в тему. Главой Совета экспертов по инвестициям должен быть президент. Эта должность не столь престижна, как главнокомандующий, но и не менее ответственна. Именно президент призван вдохнуть новую жизнь в мечту о равенстве перед законом, о социальной справедливости и казённом порядке. Плюс, из резервной кубышки отправить деньги туда, где прибыли никто не дождётся:

– строительство многопрофильных медицинских центров: клиника, плюс стационар, плюс центр реабилитации – по одному на каждые сто тысяч населения.

– без очередей, регистратур и номерков – весь учёт оцифрован, и терапевтов не шесть на участок, а тридцать, и медперсонал подобран по конкурсу, и зарплата от ста сорока, у медсестёр от семидесяти, а у фельдшеров, хозчасти и санитарок – от сорока пяти тысяч рублей.

– не закрывать, а дать спокойно умереть своей смертью сегодняшним поликлиникам и сельским больницам, а вместо них развернуть в регионах сеть поликлиник, завязанных на госбюджет, где рядышком сидят экспресс-диагностика, кардиология, хирургия, онкология и т.п.;

– реформа среднего и специального образования: сделать его предметно-активным, житейским и энциклопедическим, с виртуальным тренингом в цифре: пусть смотрят исторические сражения, путешествуют в организм человека, да мало ли!

– внедрение интерактивных методик: инсценировка литературной классики, военные советы в Филях, на Калке и Курской дуге, виртуальное строительство зоопарка по спасению редких животных и пр. и пр., и чтобы в классе сидело не более пятнадцати учеников, и к чёрту ЕГЭ, и чтобы мундиры школьникам, с петлицами, нашивками и значками, разработали лучшие стилисты, а преподавателям – художественные мастерские, и на работу распределяли после обучения в вузе только по конкурсу, со стартовой зарплатой молодого специалиста не менее пятидесяти тысяч;

– а ещё дороги, миллионы дорог, и уютные хосписы, дотировать ипотеку из госбюджета, вернуть госмонополию на водку, пиво, бензин с удешевлением в разы (да бросьте, когда это трезвость зависела от цены?); а менеджеров и управленцев, сверху донизу, перевести на прогрессивную систему оплаты труда, то есть дать им наконец-то возможность разбогатеть, не отводя глаз от завистливой публики; АвтоВАЗ закрыть, снять «ладу» с конвейера – вместе с мертворождёнными гибридами, привитыми к гнилому отечественному стволу от брендов-неудачников – и объявить всероссийский конкурс на разработку недорого отечественного внедорожника, малолитражки, кроссовера. Прочее подождёт. Кроме совсем уж стратегических дисциплин.

Вы ещё драться будете за наши авто, господа евродилеры! Как только снизим расходы на производство за счёт внедрения современнейших технологий. И денег жалеть не будем!

– выделить средства на создание детских дошкольных центров, найдя здесь постановку и решение национального вопроса, залог выживания нации. Когда у молодой ячейки общества в составе трех-четырех человек, живущей отдельно (!), есть дом, машина и работа с хорошим доходом, семья готова недорого кредитоваться с частичным субсидированием кредита за счёт государства, непременно располагая гарантией отработать кредит; главу семьи, работающего без уголовно наказуемых нарушений, уволить никто не сможет!

– не взимать налоги за первые пять лет работы мелкого бизнеса, обеспечить федеральным законом кредиты, доступные малому предприятию, обеспечить государственную дотацию лизингу промышленного оборудования и аренде производственных помещений, предоставить разовые, стартовые и невозвратимые кредиты для фермеров – техникой, сырьём, землёй, оборудованием, реализовать сквозной способ решения продовольственной программы страны выращивания, обработки и реализации сельхозпродуктов через систему ассоциативных, сквозных компаний «производство-переработка-логистика» – нехай зажравшиеся сетевики обогащаются, начиная с момента реализации этой программы, за счёт дешёвого импорта, если такой вдруг выпадет;

– и обеспечить визовый режим для гастарбайтеров, организовать внутренний рынок для трудовых мигрантов России Нечерноземье и Дальний Восток», «Юг-Центр», «Север и Северо-Запад», но это ещё не всё. И вот тогда, я вас умоляю! Кто первый скажет, что государство – неэффективный собственник, пусть первый бросит в меня камнем. Смотря, конечно, в чьих руках эта собственность. Любой монополизм – это камень на шее социального общества. Что там такое?

 

Спутники Вильки замерли возле грандиозной калитки и обернулись к нему.

Предстояло спуститься в подвал под пафосным дворцовым особняком, и Вилька отправился на поиски дворника. Выдача ключей, как водится, обошлась в десятку, принятую рабочей интеллигенцией с большим достоинством и занесённую Вилькой в перечень невосполнимых затрат. Зато инвестор со свитой легко проник за ворота, во внутренний дворик, а оттуда – в пресловутый подвал. Стоя перед распахнутой дверью, Лялька встряхнулась, как собачонка под дождём, и заявила, что хочет «остаться на воздухе». Пусть лучше по дворику топает, решил Субботин. На стрёме побудет. Внизу без перевода всё ясно. Атмосфера подвала была, конечно, не слишком привычной для иностранного носа. Сырые тени мелькали по стенам, по сводам и серым окнам, по затхлому смраду. Француз, вдыхая, скорчил гримасу – правда, моментально пересилил себя: не на экскурсии, чай! Можно разочек и потерпеть. Не в кунсткамере, чай. И кто-то там, вверху, усмехнулся чуть слышно… Высокие своды и стены, лишённые штукатурки, поражали инженерной продуманностью. Система отопления, газификации и водопровода смотрелась в теле старого особняка, как прочно внедрённый вирус. Приглядевшись к коммуникациям, Руссель только кивнул в ответ на вопросительный взгляд риэлтора. Подумаешь, стены в нелепых граффити! Косметика – вопрос поверхностный.

Но самые острые впечатления ждали их впереди. Ощущая себя поводырём в лабиринте, Субботин потащил Тьерри по всем каморкам и закоулкам, отметив для ясности, что, несмотря на затхлость и духоту, пол сухой, а потолки и стены не покрыты грибком. Просторные залы с высоченными и закопчёнными сводами даже в самом расхристанном виде поражали воображение. Мечты рисовали картины блеска, отражённого в мозаичных панно боковой и потолочной подсветкой.

 

На стены падали отблески электрических факелов, а на столах, в огромных бронзовых канделябрах, таяли в ароматном пламени витые свечи в золотой узорной оплётке. Француз цокал языком, бормоча и что-то в блокноте считая. Сбившись, отмахивал ручками, пересчитывал заново, тыча ногтем в крошечный калькулятор, и двигался дальше. Господи, пронеси, размышлял Субботин, предоставив подвалу, как мерседесу последней модели, самому себя рекламировать. Жаль, что спутник у француза немой... что заведёшь с таким английским! Вот и конец экскурсии – площадка, стиснутая наклонными стенами. От неё отходит узкий коридорчик, в котором притаилась ниша с пожарным краном и кучей тряпья в углу. Пошарив по стенке, Субботин щёлкнул выключателем. Вспыхнула зарешёченная лампочка, и Вилька оторопел. С лежащей в нише парочки матрасов, заросшие и бледные, словно могильные тени, поднялись разбуженные светом головы трёх ночлежников. Как только мнимые хозяева положения поняли, что гости не из милиции, испуг сменился ухмылкой:

– Не откажите на опохмелку! Иначе вам кишки вырвем.

Воцарилась минутная тишина.

– И закурить бы не помешало! – добавил один из бродяг.

– Привет, золотая рота! Вы как сюда влезли? – спросил Субботин, стараясь выиграть время, чтобы сообразить, за кого эту свору выдать Тьери. За добровольную стражу? Да им сортир в колхозе опасно доверить!

– Клошары! – констатировал француз, доселе молчавший, и Вилька облегчённо вздохнул. А в самом деле, чего бояться? В Париже такие же «клошары» ночуют под мостами, а в Городе – в подвалах со всеми удобствами. На широте Магадана не побомжуешь без пожарного крана, тёплых стен и парового отопления. Субботин раскрыл было рот, чтобы озвучить эту мысль по-английски, как до него донёсся скрипучий голос:

– Ах ты, дерьма кусок! Какого хрена здесь выпал?

 

В коридорчике, ведущему к нише, зашаркали глухие шаги, и к экскурсии присоединился свеженький персонаж. Приглядевшись, Субботин вздрогнул от отвращения… вот они, сны окаянные!

Держа обеими руками рваный пакетик с пузырьками боярышника, стоял седой и облезлый Чмырь, одетый в грязный чёрный бушлат и ржавого цвета брюки. В распахнутых полах виднелась, однако, щеголеватая, мало ношеная с виду тельняшка. Подошвы ботинок, словно в насмешку над общественными приличиями, были подвязаны кусками упаковочного шпагата. Весь вид Чмыря был перепуганным и наглым одновременно. Типичная обиженка, хмыкнул Вилька.

– Чмырёк, навозный хорёк! Чего ж ты сразу не сдох? Земля не принимает? Прости, что сразу тогда не убил, – сказал Субботин.

Горечь от неудачной мести смешалась в душе с облегчением: жив, курилка!

Не взял Вилька смертный грех на душу. Субботин шикнул бродягам, так и не вставшим с матрасиков, огляделся по сторонам. Он готовился к схватке и проверял, не появился ли кто-то ещё. Сердце его заныло, как бывает в минуты опасности, но отступать было некуда. «Тебя уколют предметом острым, – промелькнуло в мозгу, – и выживать здесь совсем не просто». Субботин выкинул из головы словесную ветошь и приготовился следить за каждым движением старого негодяя.

– У нас проблемы? – спросил Тьери.

– У нас достижения! – отрезал Вилька. – Сплошные байки из склепа.

– Вы жили в склепе? – удивился француз.

Вот правда же: больно, только когда смеюсь. Субботин хмыкнул, не сознавая, что Руссель говорит на ломаном русском, но это обстоятельство стало триггером, нажав на невидимый спуск.

Ситуация немедленно взорвалась.

– Я ждала и верила, сердцу вопреки! – прохрипел Чмырь, ощерившись в жуткой гримасе. – Привет, везунчики... сейчас я вас сделаю.

 

В руке бандита появилось что-то продолговатое… заточка – та самая?

Тьери, молодчага, по-зверски рыкнул, и троица чмырёвских прихлебателей сжалась, не меняя положение лёжа. Особых иллюзий на их счёт Субботин не питал. Чья в схватке возьмёт, тех и будут держаться, дерьмо продажное. Значит, можно не обращать пока что… проявив нежданную прыть, француз схватил Чмыря за отвороты бушлата и попытался выдернуть в коридорчик, поближе к неверному свету лампы. Уйдя от захвата, Чмырь оттолкнул Тьери и зарычал на неподвижных бомжей. Те боязливо закивали, стали подниматься с матрасика. Не лезьте в судьбы народов, подумал Вилька, сейчас тут будет новое Ватерлоо. Мазнув глазами по окнам, риэлтор заметил Ляльку. Рот у неё был раззявлен – похоже, Лялька звала на помощь, как водится, с ненужным надрывом, требуя заодно, чтобы спутники её немедленно уходили. И правильно, чего ждать от жизни, кроме очередных неприятностей? Бьют они чаще по морде, не по фотографии. Получив серьёзный тычок в плечо, зазевавшийся Вилька отлетел в сторону, не удержался на ногах и ударился затылком об стенку. Себя гляди не изувечь, грянул внутренний голос. Попортят, запчастей не отыщешь. Вот крестик в ноги, это пожалуйста. Сдвоив кисти, Вилька что было силы врезал Чмырю, целясь в подбородок. Бродяга крякнул, закрыв лицо грязной ладонью, и заперхал так жалобно, что у Субботина на мгновение сдавило горло. Забыл он Чмыря и эти повадки мрази… рано забыл. Оценив расклад, Тьери бросился к лестнице, крича во всё горло так, что эхо забилось в бетонных сводах: полис, полис!

 

Ага, так они к нам и ринулись, подумал Вилька. Чем громче крик, тем реже отклик. Но карнавал этих масок надо заканчивать. Тем более что комбатанты, сообразив, что численное превосходство удвоилось, предприняли попытку охвата, надеясь отрезать Вильку от лестницы. И сделать, стало быть, окончательно гибельным исход скоротечного боя. В плен брать не будут, подумал Вилька. Это уж точно. В окне фигурой отчаяния застыла бледная Лялька, прижав ладони ко рту. Замолкла, и ладно, решил Субботин, всецело отдавшись схватке. Бегите мимо, женщины и дети! Бегите и не оглядывайтесь, хотелось ему кричать. Но попусту тратить силы было, конечно, незачем. Надеясь, что Тьери и Лялька скоро исчезнут, сам Вилька с места встречи уйти не стремился. Кончай Чмыря, не то будет поздно, сверлила субботинский мозг неотступная мысль. Удастся ли? Побеждает в драке не та собака, что крупнее, а та, у которой больше звериного пыла! А темперамента у главных противников, накопленного десятилетиями, оказалось более чем достаточно. Перемещаясь по полу, нанося удары и уходя от них, Субботин ощутил, что злости ему достанет на четверых. Рванувшись к Чмырю, риэлтор всей массой тела сбил его на пол и принялся молотить кулаками по ключицам, по скулам и ноздрям. Чмырь коротко взлаивал и трясся всем телом. Соседи по схватке замерли, ни на что не решаясь. Завертевшись и вскрикнув, Чмырь откатился в сторону, коротко взмахнул рукой, и острое жало кольнуло Вильку в левый бок. Боль мгновенно пронзила всё тело, от плеч и до пяток. От шока Вилька ослабел и стал заваливаться на спину… заплакала мама: сынок не боец! Кровь, казалось, хлынула отовсюду. Держась из последних сил, риэлтор стиснул горло сидевшего на нём Чмыря и как мог, придушил. Крик француза, перекатываясь где-то на периферии восприятия, показался Вильке воем сирены – а может, это сирена взвыла вдруг по-французски? Некогда, некогда сопли жевать! Работай, подонок…

 

Пытаясь побыстрее закончить схватку, Субботин высвободил вторую руку и тут же получил новый удар заточкой, пришедшийся в низ живота. Теряя сознание, риэлтор напрягся, попытался крикнуть: мотай отсюда, француз! Но вышел только невнятный шёпот. Тьери, к несчастью, внял собственному галльскому упрямству, а не голосу разума. Он вновь вернулся к Субботину, оттащил Чмыря, и через минуту два новых врага бились наотмашь, словно решая, кому из них придётся оставить Москву. Последнее, что ощутил Субботин, было тяжестью рухнувшего на него тела француза. Зачем было столько жрать, подумал Вилька и потерял сознание. Его привели в себя не уколы, а надрывный плач Ляльки. Горячие слёзы, падая, обожгли ему левый глаз, и Вилька бессознательно вскинулся: «Ну, с-суки! Наделали дырок, так ещё и пытают?!» Тьери не шевелился, полученное им ранение в горло, к несчастью, оказалось смертельным. У выхода из подвала лежал ничком, подвернув под себя левую ногу, словно пытаясь уйти от прожитой по случаю жизни, недвижный Чмырь. Скорая констатировала: пациент ушёл до прибытия. Инфаркт, объяснила подруга, и Вилька истерически засмеялся, охнув от боли: а раньше не мог подохнуть? Субботинские повреждения оказались относительно неопасными, и после быстрой перевязки, сделанной врачом «скорой помощи», Лялька отвезла риэлтора к себе домой на такси. Сдавшись на уговоры, что он за поездку заплатит.

Сразу по приезде Лялька набрала телефон гарема, надеясь известить непременную Дашу.

Гарем ответил, что Даша тоже пропала, с музыкой. Средь бела дня.

 

Глава 2-я. Допрос лазутчика.

Вторник 15 апреля 2008 г., 12.10.

 

Превратившись в двух беспризорников, брат с сестрой сохраняли всё обаяние юности. Ванька был подростком хулиганистым и отважным, Даша – тихой и музыкальной. Вечно мурлыкала что-то, а то и напевала нежным, распевным альтом. Субботин ловил себя на том, что поражён широтой её музыкальных вкусов. Но вот какая из мелодий окажется у Даши любимой, предугадать он так не смог. Кто угадает лучшее в женщинах? Начиная с восьми утра, гарем крутился и жужжал, как обычно. Шли параллельно три сделки, Субботин всё проработал, согласовал детали с клиентами, распределил обязанности. Одна задумчивая Нина, казалось, что-то решала в уме. Не смея то ли отважиться, то ли отказаться. Кто их поймёт, этих женщин? Даша сидела в офисе и ждала отца. Ей надо было решить вопрос со стажировкой на полгода. Чтобы время даром не шло, юная археологиня зубрила конспекты по Византии и войнам с персами.

Наука без законов и правил давалась ей неохотно. То и дело вставала Даша из-за скучных конспектов, чтобы налить себе чаю, поболтать с девчонками или сбегать в ларёк за конфетами, печеньем и чаем. Впрочем, ожидание Субботина или сессии было у Даши состоянием вечным, не прерывавшимся на отдых. С улицы донёсся шум подъехавшего автомобиля. Даша выглянула в окно, и сердце чуть не выпрыгнуло у неё из груди. Она узнала чёрный джип, на котором кавказские пришельцы угнали новоявленного стажёра. Из окон кондитерской, где повара жарко сражались с выпечкой, доносилась любимая Дашина песня, «Wonderful Life». Даша не хотела верить, что лирический Black, исполнитель суперхита, по жизни был сумрачным однолюбом. Да и песня хуже от этого не становилась, отпала, похоже, слушателю охота искать другие композиции. Но и эта звучала неплохо. Подумав, Даша выбежала на улицу, перешла через дорогу, попутно, делая вид, что любуется витриной кондитерской, покосилась на джип. Сердце вздрогнуло вновь: пассажирское кресло, согнувшись, покинул Доктор. Произнёс водителю несколько слов, указав куда-то. Водитель кивнул и вышел на тротуар.

Им был один из нападавших. Даша, не задумываясь, пошла по дуге к машине, уповая на то, что её-то уж не запомнили. Водитель открыл багажник и стал в нём рыться, откладывая в сторону инструменты и прочую рухлядь. Песня вышла на музыкальное соло. Инструменты, в отличие от вокала, зазвучали бодро и многообещающе: давай, Дашка, время не теряй! И Даша послушалась. На её счастье, огромный джип был семиместным. Она неслышно открыла дверь машины и спряталась в третьем ряду. Вернулся Доктор, что-то, вероятно, забрав в субботинском офисе. Ответ на запрос? Вполне возможно. У Доктора с Субботиным был постоянный деловой контакт. Захлопнулись передние двери, и джип, взревев могучим мотором, умчался в неведомое. Нина хватилась Даши лишь через полчаса, когда девчонки собирались в кафе. Пожала плечами – куда она унеслась? И выкинула из головы.

 

Пока не прозвучал звонок от риэлтора.

К общему изумлению, Субботин был задумчив и к новости равнодушен, хотя, не удержавшись, ругнулся. Добавил что-то о темпераменте женского пола и бросил трубку. Теперь разыскивать приходилось сразу двоих, но Даше, уверял он себя, пришлось принимать решение на ходу. Значит, что-то она увидела. Или кого-то узнала. Из сообщения главбуха Субботин понял, что приезжал клиент и забрал на подпись генеральный договор с агентством по поиску областной компании автостраховок. Оформление подобных сделок задним числом было в «Антигуа» скорее правилом, чем исключением. Причины мы здесь пропустим. Куда интересней, куда отправит тихую Дашу никем не предусмотренная решимость. Поездка между сиденьями джипа оказалась мучительной, но недолгой. Припарковавшись у клиники, джип пошумел мотором и вырубился. Водитель и пассажир распахнули дверцы, чтобы выйти наружу, и Даша поняла, что сейчас её закроют в машине.

– Послушайте, уважаемый! – крикнула Даша, поднявшись и сев в полный рост. Она слышала, как Субботин обращался подобным образом к персонам, совершенно им не уважаемым.

– Ого! Да у нас нежданчик, – сказал удивлённый Доктор. – Алик, отвези-ка гостью в гараж и побеседуй как следует. Только без рук! Узнаешь, что надо, потом доложишь.

– Зачем вы Гену украли? – нежный голос рассержен был не на шутку. – Я папе расскажу, он вас на кольях огородных развесит!

– А кто у нас папа? – не удержался водитель.

– Допрос отменяется, Алик. Ты чья, уточни-ка? – сказал Доктор. Лицо его заметно посуровело.

– Была бесхозная. Теперь Барона Субботы.

– Подойди сюда, Баронесса. Узнаёшь этого человека?

Даша приблизилась, в лицо ей ударила струя щекочущих пузырьков. Водитель поймал упавшую и уснувшую девочку, затем, повинуясь указанию шефа, пристроил её в багажник.

– В лес отвезёшь, к Рустэму. Пусть посадит вместе с придурком, послушает птенчиков. Возможно, визит – случайность. А если часть комбинации? – задумчиво бросил Доктор.

 

Повернувшись, он двинулся к укромному лифту, которым пользовался узкий круг начальства и приближённых. В кабинете Доктора ожидали три пропущенных вызова офисной связи. Он молча пожал плечами, не опознав абонентов, затем набрал последний входящий. Сказал человеку, снявшему трубку:

– Алло! Клиника слушает.

– Привет, Доктор! Это Билли. Надо увидеться.

– Здорово, Суббота. Ещё как надо, дружище.

– Где и когда?

– Записывай…

Даша пришла в себя, когда машина снова остановилась. Она лежала в пыльном и тёмном ящике со спутанными верёвкой руками и ногами. Перевалившись на другой бок, она поёрзала и затихла. По багажнику стучали звонкие капли. Водитель вытащил Дашу, не говоря ни слова, толчком отправил к дверям избушки. Сел за руль и уехал. Шёл дождь, вокруг шумел сырой, непроходимый осинник. В окошке тускло маячил свет. Где она, что с ней? Не решаясь постучать, она замешкалась. Дверь приоткрылась, вышел громадного роста смуглый, рябой азиат с невыразительными глазками. Пренебрегая дождём, азиат мерным шагом подошёл к стоявшей за домом маленькой красной нексии, порылся в карманах, отыскал ключ зажигания и вставил его в замок. Мотор заурчал.

– Куда поедем? – спросила Даша. – Вы кто?

– Все мы куда-нибудь едем. Куда-то стоим или мчимся. А ты пока – никуда, – сказал азиат. – Меня зовут Рустэм, девочка… гы-ы! Фильмы надо смотреть. Порой и нас неплохо в кино снимают.

Из сказанного Даша ни слова не поняла. Так и не распутав верёвки, Рустэм подхватил её на плечо и занёс в избушку. Внутри было на удивление прибрано, тепло и уютно.

– А если кушать захочется? Или писать? – спросила Даша, стараясь выглядеть независимой.

– Потерпишь. В крайнем случае, попьёшь, где пописаешь!

 

Ухмыльнувшись в лицо сконфуженной Даше, азиат покрутился по дому и куда-то уехал.

Куда уехал Рустэм, для меня и для вас не тайна. Рустэм поехал в клинику за Рогачёвым: два узника, двойная забота. Вместе сажаем, да! Кто молодэц, кто хорошо придумал? Рустэм! Шеф будет доволен, шеф премию выдаст, да! Придя в себя, Рогачёв из предосторожности постарался быть неподвижным. В комнате светло, а значит, расслабляться рано. Да это и не комната – коридор, выложенный белой плиткой. Коридор напоминает больничный полуподвал. По сквозняку маячит вонь йодоформа. Больница? С утра не был болен, наивно удивляется Рогачёв. Слышны шаги группы людей, ведомых смуглолицым Рустэмом, и Рогачёва бьёт мелкой дрожью. Он всё ещё привязан к кровати, оказавшейся больничной каталкой, и лежит на спине, уставившись в потолок, стиснув зубы. Подойдя к каталке, двое в синих комбинезонах, по виду сантехники-гастарбайтеры, освобождают колёса (стояли на тормозе?) и везут каталку вдоль коридора. Каталка трясётся по тесному сырому проходу, с двух сторон облицованному мелкой керамической плиткой. Когда-то белая плитка покрыта ржавыми и почему-то масляными разводами. Местами облицовка выпала, видны бетонные проплешины. «Сантехники» останавливаются перед широкой цинковой дверью, открывают её и закатывают каталку внутрь.

Внутри стоит дикий холод – это первое, что замечает Рогачёв.

 

Второе, что он видит, это ряды каталок, полностью накрытых простынями. Это морг, отрешённо думает Рогачёв. Одно ненужное слово, и я нырну под простынку. Под потолком загорается шесть люминесцентных ламп, звук их работы ужасно мешает думать. «Сантехники» с лёгкостью опытных санитаров перекладывают Рогачёва на ледяной металлический стол. Закатывают рукава и штанины.

Прикрепляют к запястьям и щиколоткам плотные обручи, прорезиненные изнутри. Словно наручники... это что у нас, сеанс физиотерапии? В сгиб локтя входит тонкая игла, и Рогачёв забывает о страхах. Какие они молодцы, эти врачи! Не иначе, они спасли ему жизнь. По телу катятся горячие волны, прибой покоя и удовольствия. Сейчас он всё им расскажет. Его окликают: э-гей, щусёнок! Не спи, амундсен, замёрзнешь. Рогачёв поворачивает голову к кромке металлического стола, на котором лежит. На металлическом табурете, сердито глядя на стажёра покрасневшими глазами в больших роговых очках, сидит главврач отделения хирургии. Пациент открывает рот, чтобы выразить признательность, но первые же слова Доктора заставляют Рогачёва до боли стиснуть зубы:

– Ну, вот, теперь мы с тобой, Генаша, досмотрим вместе этот бездарный сериал под названием «Банкир и Немезида». Негуманно было отправлять тебя на съедение. Барон и не таких жевал да выплёвывал! Каюсь, я был с тобой не гуманен. Каюсь... но небольшой сеанс лоботомии, запрещённый слишком милосердным Минздравом, исправит все упущения! Когда ты устанешь орать от боли, начнёшь делиться подробностями. Я знаю, что письмо Субботину пришло с твоего ай-пи. Есть три вопроса. Кто вам всучил компромат? Почему моё досье попало к Субботину? Зачем, кому стал вдруг приятелем по переписке наш бодрый гений? Ответы жду через полминуты. Не заговоришь, ногти буду выдёргивать! Фрагментарно. Затем…

 

– Данные в папке от Зямы... досье получено в службе охраны банка, – спотыкаясь, пробормотал Рогачёв. – Копии в тайнике у Субботина. Место не знаю. Сейф в комнате для прикрытия. Послушайте, Доктор... больше я ничем помочь не могу!

– Что за папка? Тайник, говоришь? – оживился главврач. – Точно есть? Шифр или ключ?

– Э-э... папка с миллионным патентом. Про шифр… откуда мне знать? Послушайте, кто вы?! Зачем вам всё знать?

– Для ясности. Обожаю понимание ситуации, я же хирург.

Но пятнышко здесь всё же остаётся. Допустим, служба охраны банка решила засветить мои деловые секреты, попутно оклеветав мою… деловую структуру. Там масса брехни… но есть кое-что по-крупному. Случается, возник интересант… в коммерческом кругу вполне возможно.

Подмять они готовы любого, если вовремя не прикрыться. Ну ладно, эта сладкая парочка… двое из ларца, непотребные с лица (Нетцигер имел в виду Ваху и Миху). Тут интерес казённый, но чуточку свой. А вот профессор куда полез? Иноземец твой понимает, что при любом раскладе Субботина я прикончу.

Зачем ему это? Рогачёв даже глаза прикрыл – вопрос бил прямо под дых! Пока он собирался с мыслями, Доктор поднялся, отошёл в сторону и обратился к кому-то невидимому:

– Всё, Рустэм! Возвращайся в Беседино, заберёшь фуфлыжника этого… и мелкую шлюшку! Отвезёшь на полигон, там кончишь обоих. На обратном пути закроешь явки. Потом назад! На связь не выходишь. Управишься, брось смс-ку: тётушка дома! Ты понял, Рустик?

 

– Понял, да. Сейчас я… сразу поеду! – подал голос Рустик, и Рогачёв вздрогнул, сердце сжалось в тугой комок. Смерть была рядом, её звали Рустик, Рустэм. Тот крупный смуглолицый азиат. Доктор, хмыкнув, сказал:

– Нет, не сейчас. Заберёшь кое-что. Дуй в отделение! Зуич тут всё приберёт.

Зуич – это кто-то второй, старательно отметил Рогачёв, словно это было так важно. Отдав распоряжения, хирург потерял всякий интерес к пленнику и скрылся из виду. Погасив свет, по коридору следом протопал Рустик. Скрежетнул ключ в замке. И всё смолкло. Откроем карты. Несмотря на крайнюю молодость, Рогачёв уже полгода трудился в службе безопасности одного из коммерческих банков. Лучшей крыши для атаки на Субботина Зяма, когда к нему обратились за помощью, даже и не искал. Принцип домино! Толкаешь косточку, повалится сотня других. Надо только правильно их расставить. Деньги рождают власть, а власть создаёт умение и возможности зарабатывать, внушал Рогачёву Зяма. И надо же, сговорились они в полминуты. А дело было несложным: заставить Барона вернуться к вопросу о добавках каучука и внести поправки в план лабораторных занятий. Отдать папку, забрать папку. Выходило, что вся операция по внедрению – не тонкий просчитанный план, а пошлая затея профессора. Плевать Генке было на банковские запросы! Но папку у Субботина надо забрать. За это как раз и спросят. И себя Рогачёв всё равно предъявит.

 

Забрать, под любым предлогом! После чего, условно говоря, отправить Вильку под поезд. Оторвавшись от размышлений, Рогачёв попытался слезть с ледяной поверхности. К его удивлению, руки и ноги оказались незакреплёнными. Стажёр сделал пару шагов по промёрзшему бетонному полу и закачался на нетвёрдых ногах. Постояв, ноги не выдержали и подломились, и Рогачёв рухнул на пол, ударившись животом и коленом. Вновь лучше пока что не пробовать! Стажёр повернулся на живот и пополз на четвереньках, стараясь утихомирить внутреннюю панику. Мозг, надо отдать должное, оперативно вернул себе рабочее состояние. Первое, заблокировать дверь! Рогачёв ухватился за ножку стола и потянул на себя. Раздался противный металлический скрежет. Стол двигаться не хотел, но поупрямившись, всё же пополз, неимоверно визжа. Подтащив стол к стене, Рогачёв принялся разыскивать выключатель. Время шло незаметно, но быстро. Щелчок, и пара ламп неохотно вспыхнула. Рогачёв подтащил стол к дверям. Осмотрел их. Створка двери открывалась наружу. С превеликим трудом он накренил стол, затем уронил его набок. Подвывая в голос от сверлящей боли в затылке (последствия укола? общая паника? раздумывать было некогда), сопровождавшей любое физическое усилие, Рогачёв стал неуклюже просовывать ножку стола в дверную ручку. Кое-как, ободрав руки и плечи, он вставил и закрепил ножку в дверной скобе. Вот она, пара минут для передышки! Итак, второе: надо вызвать в подвал дежурный персонал клиники! Рогачёв понятия не имел, который теперь час... два, три пополуночи? Но даже ночью в крупной больнице деловая активность полностью не прекращается. Как известить о себе? Кричать, рыдать и стучать бесполезно. Мёртвые не услышат, живые почти не ходят.

 

Рогачёв задумался, теребя разлохматившийся конец марлевой повязки, завязанной после укола на локтевом суставе. Оглядевшись, заметил в углу старую деревянную тумбочку. Подошёл, распахнул скрипнувшую дверцу, порылся на полках. Ничего интересного: пожелтевшие медицинские журналы, карандаши, ломаные ручки... всякая дребедень. На нижней полке, в самом углу он обнаружил потрёпанный коробок с парой ломаных спичек. Стукнул кулаком в стену. Гори огнём эта клиника, вместе с чёртовым эскулапом!! Бетонную стену кулаками не прошибёшь! Гори оно огнём... а это мысль. Главная проблема в лечебнице – это угроза пожара. Пусть тревога несёт ложный или учебный характер, никто из персонала не останется равнодушным к угрозе пожара. Примеров недооценки в новейшей истории – множество. На этом и решил сыграть Рогачёв. Для начала он распустил в клочья крохотную марлевую повязку. Получился легко воспламеняющийся корпий!

Но это лишь половина дела, и стажёр призадумался. Отыскал под потолком еле заметный венчик противопожарной сигнализации. Подтащил по полу тумбочку: нет, низковато. Но делать нечего, другой тут мебели не имеется. Для создания мнимой угрозы пожара сойдёт и собранный в тумбочке хлам: что-то даст пламя, а что-то – куда более важный на нижней полке разложил нащипанный корпий. Критически оглядел заготовку: никуда не годится! Тумбочка лёгкая, рассохшаяся. Всё собранное вспыхнет и прогорит. Помещение огромное. Изменение температуры останется заметным. Что ещё предпринять? Водичкой побрызгать, да где тут воду возьмёшь! Нельзя полить, но можно слегка побрызгать... так что же – мы и побрызгаем! Рогачёв вновь раскрыл дверцы тумбочки. Вытащил надёрганный корпий, засунул его в карман пижамы. Снова вытащил... есть же ещё пижама! Стащив сорочку с завязками, полученную в больнице, стажёр остался в одних подштанниках. Сложил бельё на полку, шедшую вдоль стены: теперь отлично! Шоу-тайм. Представление начинается. Проведя пальцем по жирным пятнам на стенах, понюхал руку. Похоже, солидол… не горит.

 

Не замечая, что подвывает от нетерпения, Рогачёв заметался в поисках горючего материала. Оторвал от валявшегося в мусоре обрезка толи длинную ленту. Это пойдёт? Пойдёт! Разведя огонь с третьей попытки, Рогачёв не стал дожидаться пожара, а пополз вдоль стены на поиски вентиляционной шахты. Помощь может и опоздать! В углу, под узким зарешёченным окном стажёр обнаружил некий нарост, закрашенный масляной краской. Даже Шлиман долгожданной отрытой им Трое, наверное, так не радовался! Ломая ногти, Рогачёв расковырял краску: обнаружился квадратный лючок с зарешёченной крышкой. Поднатужившись, с криками боли стажёр оторвал и лючок, и крышку. Шурупы отсутствовали, вот что: шляпки были вставлены для проформы – мерси, господа бракоделы! Примерившись, Рогачёв понял, что при своих габаритах ему вполне удастся протиснуться в отверстие. Заглянул внутрь. Вентиляционный ход имел круглое сечение и, загибаясь, шёл вверх. Между тем огонь разгорался, и помещение наполнялось вонючим дымом. Где-то наверху раздался тревожный звонок. Закричали люди в разных концах, забегали... скорее бы! Голова у Рогачёва кружилась: то ли от усталости, то ли от недостатка свежего воздуха. Скорее, его тоже не должны здесь застать! Потеряет сознание, помощь Рустика в ликвидации не понадобится. Уйдёт от удушья, рассуждая в терминах «скорой помощи». Стало быть, надо лезть. Люди ворвутся в зал, и если не найдут виновника торжества, замок откроют или сломают... стажёр тем временем по вентиляции прорвётся наружу!

 

Брехня киношная, вздохнул Рогачёв. Школьный энтузиазм. А выхода больше нет. Совсем нет. Постанывая, он втиснулся в проход и пополз по нему. Почти не помогая руками. Словно червяк, прогрызающий норку в яблоке. Поначалу дело спорилось. Несмотря на обилие пыли, воздух постепенно свежел. Впереди посветлело, затем показалось отверстие. Потянуло холодным воздухом... окно наружу тоже зарешёчено! Всё же можно было попробовать, вдруг получится? И тогда – свобода! В ту же минуту ход начал сужаться. Разгорячённый успехом Рогачёв, слыша едва донёсшийся стук в дверь, опустил мешавшие ему кисти рук и сунулся головой вперёд. Тут же застрял, потеряв мобильность. Ни вперёд, ни назад. Хотя бы руку надо было вытянуть перед собой!

Так лопухнуться... попал жучок в кулачок – сиди, не жужжи. В отчаянии Рогачёв закричал: а-а!! Крик вышел хриплым и вялым. Самому аж стало противно. Отчаянным усилием Рогачёв рванулся к вентиляционной решётке и, забыв обо всём на свете, шарахнул в перегородку разбитым черепом. В затылке словно лопнул клубок. И Рогачёв не только потерял всякий интерес к происходящему, но и утратил остатки сознания. Тревога в клинике привлекла внимание многих. Однако локализовать и устранить источник пожарной опасности удалось лишь после того, как смуглолицый Рустэм, или Рустик, смог попасть в комнату, отыскать в дыму и вытащить виновника торжества во внутренний двор больницы. Остановившись возле машины, громадный, заросший щетиной до бровей подручный Дока поднял с каталки Рогачёва, укрытого простынёй, заляпанной кровью сверху донизу, обхватив одной рукой вокруг талии. Другой рукой Рустик открыл багажник забрызганной грязью нексии и впихнул незадачливого беглеца. Бросил на сиденье небольшой кожаный чемодан с Доковым барахлом. Почему, зачем, Рустэм никогда не спрашивал. Поэтому спал спокойно, ел досыта… о прочем никому не рассказывал. Уселся за руль, легко развернулся в больничном дворике и выскочил за ворота. Выехав за город, крохотная машина так и затряслась по ухабам. Стукнувшись боком и грудью о стенки багажника, Рогачёв пришёл в себя и моментально прикусил кончик языка.

 

Укус оказался настолько болезненным, что сознание сразу же прояснилось. «А ну-ка проверим, могу ли я двигаться?» – задался он самым важным вопросом. Напряг мышцы, пошевелил пальцами ног... вроде порядок. Тогда Рогачёв попытался согнуть ногу в колене. Тысячи острых иголок будто впились в щиколотку. Икру свело судорогой. И Рогачёв, в который раз за эту бесконечную ночь судьбы, застонал от боли. Когда-то, перед заплывом в бассейне, Рогачёв выслушал от тренера инструктаж о том, что если в воде застигла судорога, надо тянуть пальцы ступней кверху. И стажёр принялся за разминку. Наконец, ноги обрели восхитительную подвижность. Рогачёв расслабился, ощутив, что спина и рубашка сырые от пота. Пустяки! Зато конечности в норме. Машина остановилась. Пора было вновь притвориться бесчувственным. Распахнув дверцу багажника, Рустэм перехватил стажёра за талию, как ручную кладь, и потащил подмышкой к дачному домику. В нетопленой избушке, как окрестил вновь пришедший в себя Рогачёв деревянный домик, было холодно и сыро. На полу лежала небрежно спутанная верёвками красивая девушка в деловом костюме без верхней одежды и признаков жизни. Это же Даша, тяжко стукнуло прямо в сердце, и Рогачёв ощутил прилив сил, похожий на глоток горного воздуха. Для одного темница хороша, а для двоих – тесновата!

 

Рустэм небрежно бросил тело стажёра на доски пола, рядом с Дашей, и вышел на кухню. Загремел чайник, полилась из ковшика вода... ну что же, вновь пора действовать! Рогачёв сел, поправил простыню, в которую завернул его Рустэм, и подтянул ноги. Кое-как встал, цепляясь за старенькую этажерку с пожелтевшими брошюрами. Окружающее, уклоняясь от рандеву, поплыло перед глазами. Рогачёв, сжав зубы до хруста, вонзил в левую ладонь ноготь большого пальца правой руки. Мгновенная боль отрезвила, заставила снова прийти в себя. Надо было избавиться от тюремщика. Рогачёв пробежал глазами по скудному интерьеру: этажерка, клеенчатая кушетка, шаткий стол, два стареньких стула... ничего, что могло бы стать хоть на минуту оружием. В углу стояло пыльное, потрёпанное трюмо. Стараясь не шуметь, стажёр опустился на корточки, пошарил рукой по дну полки. Бог, как любил повторять стажёр, любит пехоту: две-три секунды, и пальцы нащупали некий стержень. Рогачёв вытащил его и обнаружил вязальную спицу из мягкого сплава, длиной сантиметров сорок, брошенную хозяйкой за ненадобностью.

 

За стеной заскрипел отодвигаемый стул. Послышались грузные шаги... чаепитие кончено? Рогачёв вскочил, как ужаленный, и развернулся к входу на кухню. Разбухшая от сырости дверь вздрогнула от первого рывка и на втором открылась. Рустик, сутулясь из-за громадного роста, перешагнул порог и поднял брови, с недоумением глядя туда, где только что оставил неподвижного Рогачёва. Глаза бандита оживились. Оглядели всю комнату. В тот же момент Рогачёв сделал длинный выпад опытного фехтовальщика и проткнул глаз Рустэму острым кончиком спицы, стараясь проникнуть как можно глубже. Рустик рыкнул от боли, всплеснул руками... и опрокинулся на спину. Попав в умелые руки, старая вязальная спица проникла в мозг и убила горца. Он умер мгновенно – так умирают люди, когда настигает их гнев Божий. Не зря Иноземцев подметил, что Рогачёв порою движется, как на шарнирах. Только ошибся с выводами. Рогачёв освоил в заграничном колледже фехтование, но презирал восточные единоборства, считая их проявлением первобытности. Благодаря столь изысканному досугу сотрудник охраны з банка обрёл хладнокровие, выдержку, умение быстро и точно атаковать. Полученные навыки в итоге спасли ему жизнь. Убедившись, что Рустик больше не дышит, Рогачёв подошёл к пленнице и распутал верёвки. Даша пошевелилась, застонала и села, осмотрелась вокруг... охнула, увидев неподвижную тушу Рустика, из-под которой натекала лужица крови. Закрыв лицо руками, девушка беззвучно заплакала.

 

– Даша, Дашенька… ты как тут очутилась? – спросил Рогачёв, устав ждать конца мизансцены.

– Ты знаешь, где мы находимся? – спросила Даша, пропустив вопрос мимо ушей. – Ладно, потом. Налей, пожалуйста, чаю! Замёрзла, сил нет. И помоги встать! На двор надо выйти.

– Зачем? Здесь посиди.

– Затем, дурачок! Надо мне... пур ля пти. Короче, по-маленькому.

– Понял-понял, иди...

Вытащив Рустэма на улицу и запихнув его тело в багажник нексии, Рогачёв и Даша выпили по чашке свежего чаю, заваренного покойным Рустэмом на горных травах. Обменялись репликами. Присмотрелись друг к другу. Молодые, красивые, безотчётно-весёлые от того, что только что миновали смертельную опасность. Впрочем, во взглядах молодых людей то и дело проскальзывало взаимное недоверие. Наконец Даша встала из-за стола, потопала ножками, обутыми в изогнутые, жеманные полусапожки, и сказала:

– Ты долго будешь сидеть? Темнеет, до Города мы дорогу не знаем. У Рустэма в куртке должны быть ключи от машины.

 

Подивившись её уверенному тону, Генка предусмотрительно вылил в найденную им литровую бутылку из-под пепси остатки чая. Бросил две ложки сахарного песку. Закрутил пробку и запихнул бутылку в подобранный на полу пакет. Сунул туда же пакет найденных сухарей. Кто знает, как оно сложится... затем оглядел себя. На нём была всё та же пара нижнего белья, с распростёртой ширинкой на штанах и полным отсутствием пуговиц.

Пора было что-то решать. Рогачёв пошарил в шкафу и на полках. Переодевшись в найденное тряпьё, обвисшее на нём, как паруса в безветренную погоду, стажёр вернулся в хижину дяди Дока, свернул клубком больничное облачение и сунул в печь, полил из найденного на окне полупустого тюбика с бензином для зажигалок и поджёг. Преодолевая отвращение к покойнику, стажёр вернулся к джипу и проверил карманы Рустэма. Снял с пальца крупный перстень с россыпью мелких стразов. Надел себе на средний палец – и на большой-то широковато! Положил перстень рядом с собой. Достал из потайного кармана куртки кошелёк с небольшой пачкой долларов, колоду крохотных порнографических карт – в печку, пока не проведала Даша... о, а вот и брелок со связкой ключей! Поразмыслив, стажёр подозвал Дашу, и они перетащили Рустэма обратно на кухню. Будут уезжать, устроят пожар – все следы шито-крыто. Выйдя во двор, Рогачёв подошёл к джипу, открыл переднюю дверь и вставил ключ зажигания.

 

Ключ подошёл, но проворачиваться не захотел.

Не зная, что делать, Рогачёв нажал посильнее... раздался хруст, от которого у стажёра замерло всё внутри. Бородка ключа, отломившись, застряла в замке зажигания. Перейдём в пешеходы, вздохнул Рогачёв. Машину надо убрать… или попросту уничтожить. Скажем, имитировать попытку угона, ставшую неудачной. Рогачёв вышел из машины, поискал глазами, стараясь выбрать камень покрупней. Тремя-четырьмя ударами выбил боковое стекло. Обшарил бардачок и багажник – обычное барахло. Пнул ни в чём не повинное колесо, и нексия обиженно вздрогнула: её-то за что?!

– У-у, бандитское отродье! – сказал Рогачёв и мстительно пнул подфарник..

– Ну, что у тебя? Я готова! – во двор вышла Даша, умытая и посвежевшая.

– А я нет. Машину придётся сжечь. Замок оказался с секретом, – сказал Рогачёв, отводя глаза.

– Ключ сломался? – легко догадалась девушка. – Эх ты, раззява...

Впрочем, мирное течение беседы вскоре было прервано. За поворотом, ведущим к череде дачных домиков, послышался звук мотора. Подбежав к забору, Рогачёв успел разглядеть, как огромный самосвал, шлёпая по жирной грязи, свернул на просёлок, ведущий к домику главврача. Пора было сматываться. Оставив мысль о поджоге, ломая старые, почерневшие стебли лебеды и чертополоха, Рогачёв и Даша заторопились к лесу, минуя заросшие грядки. Перебрались через колья ограды и, не оглядываясь, затопали по тропинке. Лес в округе не радовал глаз. Даже летом, в пору лесного приволья, здесь было душно и сыро. Казалось, путник только и норовил убраться отсюда! Осенняя распутица усугубляла отторжение человека природой.

Но, несмотря на это, Дашино сердечко пело весенней птичкой.

Она впервые влюбилось – и, как это часто бывает, совершенно напрасно.

 

Глаза девушки ловили гаснущий отблеск солнца, то и дело мелькавший в верхушках деревьев. Впервые с той поры, когда в её душе зарубцевались раны, нанесённые низкими и подлыми соседями по планете, Даша почувствовала себя в заоблачных далях, далёкой от всех, от потерь и несчастий, от нескончаемого сумасшествия и мелочной суеты. Она смотрела на стажёра с нескрываемым восхищением.

– Давид и Голиаф! – чуть слышно вырвалось у неё. И Рогачёв сделал вид, что не слышит, но всё моментально понял. Он был до ужаса внимателен к мелочам. Густой, чуть продираемый беглецами осинник вдруг оборвался, и стало видно, что по раскисшему просёлку, помахивая хвостом, тянет крытую повозку пегая замученная кобылка. Грива её была повязана грязным бантом, чуть различимо алым, а из повозки доносилась ритмично ухавшая, но всё равно заунывная песня. Переглянувшись, спутники догнали проезжающих. Закрутив вожжи на деревяшку, повозкой правил старый цыган, который вначале отказался иметь дело с лесными бродягами. Но деньги, сложенные стопочкой на ладонь, заставили его передумать. И Генка с Дашей отправились в цыганское стойбище.

 

Глава 3-я. Прощай, мой табор…

Четверг 17 апреля 2008 г., 15-50.

 

Подъехав к деревянному дому без ограды и оконных переплётов, повозка остановилась, пассажиров попросили на выход. Пройдя пару шагов, Рогачёв остановился. Знаком приказал Даше снять сапожки и носки. Помог ей разуться. Как мог, выжал носки, покатав их по комьям сухой травы. Сунул в сапожки пару скрученных комочков засохшей травы. Той же сухой травой растёр босые Дашины ножки. Даша морщила нос и громко сопела от удовольствия. Просушив ей ноги, насколько было возможно, Рогачёв помог девушке снова обуться, попросил потопать ногами. Вновь Даша повеселела. Впору бы стажёру собой заняться, но донеслись чужие шаги. С дороги подошла к ним крохотная цыганская девочка с грязноватым смуглым личиком, закрученным в ещё более грязный цветастый платок. Юная цыганка остановилась и затаила дыхание, пытливо разглядывая незнакомцев. Под чёрной кацавейкой, надетой нараспашку, на ней виднелось яркое и пёстрое застиранное платьице. На ногах красовались ядовито-жёлтые лосины, увенчанные столь же ядовито-жёлтыми резиновыми ботами. Тонкую шею в пепельных завитках волос украшало множество мелких бус.

Пройдя через всклокоченную гриву, заменявшую деревенской Эсмеральде причёску, не только гребень, сам чёрт ногу сломит... но, правду сказать, чёрту там делать нечего.

Рогачёв присел на корточки и сказал:

– Привет! Хочешь, я тебе погадаю?

 

Девчонка хихикнула, и Генка похвалил себя за правильно выбранный тон.

Цыганочка, улыбаясь, помотала отрицательно головой, но всё же воззрилась на Рогачёва с доброжелательным, слегка насмешливым любопытством. Выяснилось, что её зовут Соня. Ближе к вечеру Соня шагает в табор после визита к друзьям, лесниковым сёстрам. Вполне довольный услышанным, Рогачёв развил тему:

– Мы очень устали! Проголодались, сбились с пути... Можешь на ночлег нас устроить? Заплачу, мне денег не жалко!

Став серьёзной, девочка небрежно ковырнула пальцем в носу для солидности и кивнула. Махнув рукой в знак того, что надо следовать за ней, она отвернулась от Рогачёва и Даши, вызвавшей в цыганке лишь проблески любопытства, и отправилась дальше, двигаясь чётким, уверенным шагом. Постояв, Даша неохотно двинулась следом. Рогачёву надлежало прикрывать процессию с тыла. Примерно через четверть часа Соня вывела беглецов к лесному хутору, состоящему из четырёх-пяти покосившихся домиков. Миновав их, Соня прошла к кирпичному строению высотой с двухэтажный дом, с зияющим провалом вместо двери и снова без окон. Виднелось только слуховое окошко прямо под крышей. Крыша, казалось, была завёрнута в лоскутное одеяло. Секция мягкой кровли перемежалась с кусками шифера, затем шёл краденый кусок черепицы. Преобладала, впрочем, почерневшая дранка. Несмотря на нежилой вид, дом был вполне обитаем.

 

Соня гортанно произнесла короткую фразу, и во двор вышло пятеро или шестеро мужчин. Следом за ними в провале дверей появились две женщины. Вышедшие уставились на гостей с видом крайнего неодобрения. Припомнилось стажёру, как он на Западе, сидя в баре за выпивкой, нарвался на драку с афроамериканцами. Поставил всем выпивку, инцидент спустили на тормозах. Выбрав самую мягкую интонацию, Рогачёв объяснил, что они приехали в гости и заблудились. Что очень устали, им нужен ужин и сон. Однако цыгане, казалось, не слушали стажёра, а исподлобья смотрели на Дашу. Один из мужчин, в застиранных джинсах и чёрном потасканном пиджаке, опоясанный широченным кожаным ремнём с многочисленными заклёпками, словно цирковой жеребец, подошёл к Даше, покачиваясь на каблуках. Дёрнул её за руку и сказал:

– Со мной сегодня ночуешь! Ты слишком красивая для него.

Цыгане закивали, защёлкали языками, восхищаясь Дашиной свежестью. В ответ гостья лишь фыркнула, не желая накалять ситуацию. Вдруг Генка что-нибудь выдумает?

– Ромалэ! Это моя невеста! – повысив голос, сказал Рогачёв. – Вместе пришли, вместе уйдём. Дайте поесть и провести здесь ночь – мы хорошо заплатим! И поутру вас покинем.

– Да что ты можешь? Гони нам выкуп, заплати за неё! – сказал цыган в опояске, по-прежнему не глядя на Рогачёва, и ткнул в Дашину сторону крючковатым пальцем.

Подумав, Рогачёв протянул цыгану кошелёк Рустика.

Про перстень лучше было помалкивать. Чем чёрт не шутит, могли сгоряча и прирезать. Глаза цыгана заблестели. Но он лишь пожал плечами и сказал, словно цитируя известный мультик: «Маловато будет!»

Все засмеялись, даже Даша чуточку улыбнулась.

 

– Добавь мне денег, или драться будем! – и цыган взмахнул над головой Рогачёва невесть откуда взявшимся кривым и острым, жутковатым на вид ножом. Похоже, ситуация накаляется, подумал огорчённый стажёр. Да уж, блин, сходили за хлебушком! Подумав, Генка пожал плечами и потащил с плеч Рустикову куртку:

– Давай. Жаль, пистолет в машине остался.

Цыгане поёжились. Соискатель Дашиных прелестей растерянно огляделся по сторонам.

Действуя по наитию, она выпрямилась и крикнула, ни к кому особо не обращаясь:

– С каких пор здесь торгуют чужими невестами? Или честь вам стала не дорога? Живёте не по закону Божьему? Или вы черти чумазые?

Последнее было лишним, но мужчины потупились. Человек с ножом засмеялся, но ощутив себя в одиночестве, тут же оборвал хохот. Хлопнул Генку по плечу и сказал:

– Знаете что, гости дорогие? Купите мне ящик водки! Я вам его продам. Слеза, не напиток!!

Рогачёв, не веря ушам, кивнул. Вот вам и перстень сгодился.

Одна из цыганок, растолкав мужчин, подошла к Даше:

– Если вы жених и невеста, пойдёмте! Пьём водку, свадьбу играем. Всю ночь петь будем. И танцевать. Умеете танцевать?

И на ухо шепнула: соглашайтесь, не то хуже будет! Даша молча кивнула. Цыгане засмеялись, залопотали по-своему и повели беглецов наверх. Поднимаясь по лестнице, Рогачёв ожидал увидеть нечто средневековое. Однако по стенам горели развешанные причудливыми гирляндами обычные лампочки, часть которых была окрашена весёлыми акварельными красками. Окна закрыты шторами из тяжёлого вишнёвого бархата с золотыми кистями. Ковры в растительных узорах – чёрные, малиновые, зелёные – застилали полы, как поле травой. В углу на груде кирпичей стоял огромный цветной телевизор. Рогачёв изумлённо хмыкнул, но тут же заглох. Да пусть хоть карету сюда загонят…

 

Не нарывайся, напомнил себе стажёр, а то и до утра не доживём.

На полу, возле небольших жаровен с углями, небольшими группами сидели женщины, старики и подростки. Ни игрушек, ни книг, ни домашних животных. Всё просто, продуманно, прозаично... сладковатый дым неведомых трав щекотал ноздри, окутывал мягким облаком. Свадебная церемония, устроенная экспромтом, превратилась в феерию. Новоявленных молодожёнов, посмеивавшихся втихомолку, накрыли цветастой шалью, под которой молодым людям, как в храме, стало не по себе. Уступив уговорам, они поцеловались для виду. Даша чуть заметно вздрагивала от волнения. Раздавая улыбки, стажёр держался настороже. Их угощали ядрёной водкой с перцем и обжигающим пловом, в котором попадались кусочки мяса, похожего на курятину. Но уточнять никто не решился. Новобрачные, впрочем, горячее блюдо решили не пробовать. Отведали острого, через край наперченного риса с морковкой и луком, выпили по глотку самогона. И никто из них не заметил, как в рогачёвский стакан просыпалась горсточка коричневатого порошка. Порошок, не булькая, растворился. Последовал тост за долгую жизнь новобрачных, на что стажёр поперхнулся, но принуждён был сделать пару глотков. Затянувшись самокруткой, доселе некурящий Генка поморщился: скверный дух, а огорчать хозяев не хочется. Он избегал употребления наркотиков, хотя студенческие годы, проведённые за рубежом, предоставляли для этого массу возможностей. Насытившись, один из цыган плавно снял со стены гитару, заиграл-завёл тягучую песню, быстро перешедшую в плясовую.

Двое или трое подхватили мелодию на разные голоса.

 

Три женщины с покорными и грустными лицами встали в центре, тряхнули грудью и что-то показали ногами. Вновь на столе появились бутылки с мутным, выворачивающим душу алкоголем. Пригубив, стажёр от развития отказался, и женщины, соседки по столу, заойкали осуждающе. Потом улыбнулись: молод ещё, невесту у такого могут украсть. Пусть трезвым посидит, поразмыслит о жизни. Всё шло неплохо, до тех пор, пока по кругу не пустили белые, дымящиеся сладковатыми испарениями самокрутки. Рогачёв хотел увернуться и от этого от угощения, чувствуя, что пол уже под ногами вибрирует. Однако его настолько мягко и внятно попросили не обижать хозяев, что гость затянулся дважды – и сразу же ощутил, что теряет остаток сил. Голова, пошатавшись на шее, словно пустилась в пляс под нескончаемый «ай, нэ-нэ». Пришло откуда-то жестокое веселье, ни с чем по жизни не сравнимое. Не удержавшись от соблазна, Рогачёв хлопнул Дашу по шее. Она, обиженная, не раздумывая, выдала ответный подзатыльник. Рогачёв вскрикнул от неожиданности, и оба расхохотались. Приглядевшись, впрочем, можно было заметить, что Рогачёв смеялся несколько принуждённо.

– Генка, ты что? Пьян уже или обкурился?– встревоженно спросила Даша.

Кивнув, Генка молча взмахнул рукой: не всё ли равно? Гуляй, мой табор – я спел в последний раз! Ещё прозвучал вопрос:

– Как думаешь, смогли мы оторваться от погони?

Вновь безразличный кивок стажёра.

– Очнись ты, раззява!.. Не лучше ли свалить отсюда до рассвета? – пытала расспросами Даша, понизив голос. Борясь с окутавшим его весёлым дурманом, стажёр ответил:

– Переночуем и тронемся. А ночью, без дороги, куда пойдёшь? Ути-пути, крошка моя!

 

Рогачёв засмеялся, дёрнул Дашу за косу – и уронил блаженно голову на стол.

Девушка поморщилась, со вздохом погладила его по затылку. Легко поднялась на ноги, словно и не было позади многочасовых скитаний. Направилась к выходу, на свежий воздух, благо никто не и думал останавливать задумчивую русоголовую красавицу. Мальчишки, смеясь, заглядывали ей в лицо, но Даша не отворачивалась, она встречала личики и похуже. Тем временем с Рогачёвым происходило что-то неладное. Сквозь клубы дыма привиделся Генке пузатенький домик из раннего детства. Под рыжей печной трубой и чёрной дранкой. С почерневшими бревенчатыми стенами и наивной резьбой на окнах. Рогачёву чудилось, будто не сидит он, кренясь сильно набок, в многолюдной, душной цыганской хате, а шагает, пыля дорогой, по единственной улочке, на ходу сворачивая к калитке. Шагнув через порог, Гена больно приложился макушкой к низкой притолоке. Забывать стал бабкины хоромы! Громко зашипел, почёсывая темечко. Ничего, к утру заживёт. Здесь тоже стоял сладковатый запах травы... фигня, какие наши годы! Пора на двор, пора, покоя сердце просит! Рогачёв захохотал: как это Даша... пур ля пти? Ощутив потребность пройтись, стажёр вышел из горницы в сени. Вовремя пригнул голову, чтобы не удариться о притолоку.

Из сеней надо было попасть в узенький коридор.

 

Рогачёв потянулся к алюминиевой скобе, прибитой к дверке в качестве ручки... и остановился как вкопанный. На доску двери возле лица уселась огромная бабочка, переливавшаяся правильными геометрическими узорами. Усики бабочки торчали, как антенны или вязальные спицы. Рогачёв вспомнил убитого азиата, и его сразу же затошнило. Усики были угрожающе устремлены в лицо Рогачёву. В детстве Генка боялся жуков, комаров и стрекоз до дрожи в коленках. Надо же, какие тут бабочки водятся! Каплуны, а не бабочки. Рогачёв занёс руку, чтобы согнать насекомое и войти в кабинку. Из темноты рванулись полчища мерзких тварей. Вцепившись в майку, раздирая плечи острыми коготками, мириады бабочек копошились в волосах, лезли в уши, в нос, в рукава и за ворот... и не было им конца. Бабочки впивались в кожу длинными хоботками и тут же принимались сосать из стажёра кровь. Рогачёв закричал от ужаса, облившись холодным потом. Увы, он даже не смог услышать собственный голос! От ужаса стажёр уронил мочу прямо под ноги. Найдя в себе силы, рванул дверь, оглядевшись, вошёл в туалет. Хотя и было вроде как ни к чему. Оглядевшись, стажёр увидел почерневшие дощатые стены и хорошо знакомое отверстие в центре деревянного помоста, неуклюже вырезанное в форме сердечка. Несколькими точными ударами Рогачёв раздавил пять или шесть всё ещё державшихся на коже вампиров. Умирая, бабочки хрустели и планировали на пол, словно цветастые парашюты. Забавно было бы сойти здесь с ума, подумалось Рогачёву.

 

– Есть кое-что страшнее, чем сумасшествие, – сказал Голос.

Рогачёв сразу понял, что это именно Голос, с огромнейшей буквы Г. Она появилась, заполнив окружающее пространство, повисла и закрутилась в воздухе, светясь, как неоновая реклама.

– Куда я попал? – спросил Рогачёв, едва услышав себя.

И обрадовался: речь-то уже вернулась!

– В Комнату Страхов, – сказал Голос. И тоненько, надрывно захихикал. – Помнишь, чего боялся в детстве?

– Помню! – сказал Рогачёв. – Высоты, тараканов. И бабочек!

– Знаю, знаю! – сказал Голос. – Старые страхи уходят. Новые придут, но почти ничего не значат. Страхи – прибежище старцев. Тюрьма и кнут для всех остальных. Поэтому старцы и правят миром. Хочешь власти, пойди и убей их! Так, как убил великана по имени Рустик!!

Рогачёв открыл рот, желая сказать: дабы спастись, он готов убивать любого. Но вновь не издал ни звука. На стенке, прямо перед Генкиными глазами, появился огромный таракан с чёрным глянцевым панцирем. Наверное, друзья зовут его Рустиком, подумал Рогачёв и рот приоткрыл в усмешке. Не дожидаясь, покуда челюсти стажёра захлопнутся, таракан пошевелил усами... оттолкнулся, словно соревнуясь в прыжках с батута, пролетел по прямой и приземлился в рогачёвской гортани. Следом, как на параде, хлынули тараканы помельче. Чёрные, рыжие, красные... даже оранжевые и синие. Широкие, продолговатые и узкие. Матовые и блестящие. Тараканы строем входили в Рогачёва, перебирая по пищеводу мириадами лапок.

 

Уплотняясь, сминались боками. Щекотали снаружи нервно сжавшуюся трахею. Падали в дышащее кислотой желудочное чрево, распирая слезившиеся уксусом стенки. Рогачёв воочию видел, что мягкая тараканья начинка стала растворяться в пищеварительных ферментах и соках. Хитиновая оболочка сотен крошечных камикадзе ложилась рядами, укладывалась торпедами, устремлёнными в тонкий, а затем и в толстый кишечник. Угасая, сотни острых царапающих лапок раздирали теперь и низ живота. Рогачёв застонал, стянул и бросил мокрые трусы на пол. Затем уселся на вырезанное сердечком отверстие и мигом опустошил кишечник. Да так лихо, что потерял едва ли не треть веса. Одно было неясным: снизу, из-под сердечка, не доносилось ни звука! Рогачёв снова встал, ощущая, что от неожиданной лёгкости может взлететь на воздух. Что за притча сидит в бездонном сортире? Снял ботинок, бросил в отверстие: ничего. Бросил другой – тишина. Чувствуя, что ещё минута-другая, и он завоет от ужаса, Рогачёв снял носки и майку. Скомкал и бросил тряпки во тьму, всё более уплотнявшуюся за грубо вырезанным сердечком. Снизу не доносилось ни звука. Рогачёв похлопал в ладоши: нет, слух пока ещё в норме! Исключая то странное обстоятельство, что хлопки в ладоши сопровождаются сильным эхом.

 

– Пора перейти на воздух, – сказал Голос. – И кстати, не забудь алебарду!

Да-да – боевая, испытанная алебарда... как можно о ней забыть! Рогачёв проскочил по коридору боком, попав в столь же узкие сени. В щелястых стенах между пучками пакли звенели огромные зелёные мухи с изумрудными глазками, сквозь шум деревьев пробивался рассвет. Опустив глаза, Рогачёв понемногу усвоил, что остался голым. Но не откладывать же сражение из-за пустяков! Схватив древко алебарды, он с наслаждением ощутил тяжесть боевого оружия. Выскочил с криком: вы мне, суки, за рыцаря Ланселота ответите! Но кто здесь, собственно, Ланселот?

 

В предрассветных сумерках Рогачёв разглядел, что возле калитки, опершись на столбик забора, стоит неподвижный Доктор. На костлявые плечи Циклопа накинут узорчатый старинный сюртук. Грудь встопорщена белой манишкой. Глаза хирурга зажмурены. Очки в костяной оправе Док задрал на исполосованный (думами? морщинами? шрамами?) лоб. На лбу ядовито-зелёным светом моргает его единственное Неугасимое Око. Завидев Рогачёва, Доктор коротко, приглашающе взмахнул рукой. То ли призывая в объятья, то ли дав сигнал к началу поединка. Конечно же, схватка! На негнущихся ногах Рогачёв рванулся к противнику с алебардой наперевес. Но Доктор ловко и больно, словно фехтовальщик в спортзале, ткнул Рогачёва пальцем в середину груди. Донёсся грохот распадающихся миров, и Рогачёв облегчённо вздохнул: ну, слава Богу! Нет, граждане, дно есть повсюду, даже в деревенском сортире. Больше он подумать ни о чём не успел. Подобно потолочной балке во время пожара, ударило Рогачёва в череп свинцовое забытьё. Как ни упиралась, как ни засиживалась ночь, раскинувшись над цыганским приютом, шепча и причмокивая в темноте, принюхиваясь к аромату печной трубы, к семи утра всё-таки рассвело. Со стороны сарая несло холодным сырым железом. Пошёл монотонный стук, словно кузнец проснулся и заступил на раннюю вахту. Даша, измученная неизвестностью, полночи продремала, ещё полночи прождала у калитки, озираясь по сторонам. С вечера она возилась, отстирывая Рогачёву загаженную одёжку. Потом воевала с самим стажёром. Едва увернулась от взлетевшего над головой топора, насаженного на длинное, отполированное топорище! И сунула поленом, подвернувшимся под руку, точно под дых обнажённому, измазанному кровью и пеплом, неузнаваемо страшному Рогачёву. Дождь к рассвету немного затих. Цыганский табор маячил в сумерках, не давая странникам уйти незамеченными. Вышли с вёдрами женщины, несколько ребятишек завозились у входа. Рогачёв лежал в забытье, избитый, сердитый и обнажённый, на мокрой, словно отжатой после стирки траве.

 

Застонав, он очнулся, ещё не замечая, что в двух шагах сидит Даша. Затем встал, подрагивая от холода, и передёрнулся от жуткой вони во рту. К горлу с воем подкатывала тошнота. Затылок трещал от боли… хеллоу, дарлинг! Пить с перекурами в долгую, никакого здоровья не хватит, подумал стажёр. Утерев слёзы, Даша отдала Рогачёву вычищенную одежду и вышла за калитку в заборе. Остановилась, поджидая спасителя и защитника. Забыв про боль и корчась от стыда, Рогачёв стал одеваться. Остановился, прислушиваясь к себе... урр-аа-агх! Его вдруг вывернуло наизнанку прямо в ржавое корыто, наполовину заполненное землистой влагой с дождевыми червями. Подождав, не будет ли новых позывов, Рогачёв поискал глазами чистую воду. У стены нашлось пластмассовое жёлтое ведёрко, наполненное на треть чистой дождевой влагой. Рогачёв умылся и сполоснул рот. Вытерся сорванным пучком травы. Голова болела, жизнь представлялась ненужной. Но вариантов не было, надо жить. Соня вынесла гостям налитую в глиняную кружку порцию дымящегося травяного отвара. Рогачёв с подозрением понюхал бурую влагу, но Соня закивала и улыбнулась: ничего, можно. Даша прощально кивнула чрезмерно гостеприимному дому, наклонилась к цыганочке, погладила её по плечу. Соня отодвинулась к Рогачёву, сунула в руки матерчатую котомку. Внутри обнаружились бутылка самогона, луковица, соль, горбушка ржаного хлеба.

– С прибытком, Даша, – сказал Рогачёв. – Заблудимся, с голоду не подохнем… ой, вы, кони, вы кони стальные!

– Поглядывай, яхонтовый! Как бы и в самом деле кони тебе не двинуть, – сказала Соня им в спину. Но Даша услышала и сразу же помрачнела. Провожаемые утренними шорохами, беглецы отправились дальше.

Мерцал вокруг подслеповатыми огнями чужой, предрассветный Город.

 

Глава 4-я. Мужские игры на свежем воздухе

Четверг, 17 апреля 2008 г., 11.10.

 

На набережной Фонтанки в этот ранний час было тихо.

Природу распирало от запахов. Отточенные узкими мостовыми щелями солнечные лучи вонзались в пенистые воды канала. Вода, съезжавшая по глинистому руслу в позорные глубины Маркизовой лужи (в простонародье, Финского залива) тащила и кувыркала любой сухопутный хлам, отданный ей на диво. Пронзительно несло гниющей тиной и йодоформом. А нам, тоскливым горожанам, так не хватает йода в нашей эндокринке, усмехнулся Субботин. И дети вырастают с печально торчащим зобом. Скрипели рельсы под ранним трамваем, перебегавшим утлый старинный мостик. И где-то неподалёку, за стенами речного пиршества звуков, бликов и красок, витал неистребимо-огуречный запах подплывающей корюшки. Вечные будни Города, они же вечные праздники. Ну, хорошо, подумал Субботин, отряхивая прах природных красот. Как поступают люди без опыта, попав в ситуацию речной турбулентности? Ныряют поглубже, пытаясь достать до дна и оттолкнуться ногами. Что делают те, кто всё же видели что-то в жизни? Садятся в угол, копят информацию и ждут, пока ситуация прояснится. Появится картинка, станет ясно, что делать. Успеем кверху ручки задрать, размышлял Субботин, пробираясь дворами к устью Фонтанки – точнее, к первой речной стоянке экскурсионных катеров.

 

Тягучий, какой-то жестяной голос, которому неплохо было бы вставить кляп, орал кому-то напропалую:

– Экскурсии по рекам и каналам! Тематический показ! Места ещё есть... торопитесь! Последние места по рекам и каналам!

Свободных мест и в реках, и в каналах навалом, подумал Субботин, раздражаясь всё больше. Жаль, времени нет, стоило бы раков на Фонтанке кое-кем покормить. Во время экскурсии Субботин должен был встретиться с Доктором. Надо выглядеть спокойным и отрешённым, что бы ни было, думал Субботин. Сильные мира сего любят в собеседниках сдержанность, принимая за страх и трепет. Лучше так, чем обнаглеть с перепугу. Он покрутился возле тумбы с афишами, поглядывая по сторонам. Ну, людей государевых так просто не вычислишь. Прошёл через двор, вернулся через соседний, таких возможностей предостаточно. Похоже, Вилькой никто из посторонних не интересовался – по крайней мере, в данный момент. Предшествовавшая встрече беседа по телефону не прояснила, а лишь ухудшила ситуацию. Хирург пролаял в трубку, что поимеет любого, кто попытается влезть… вам ясен намёк?

 

Намёк был совершенно неясен. Кто они, эти отправители, чего хотели от Доктора? А от Субботина? И главное – кто, дьявол бы побрал, эти ОНИ? Очень важно было выяснить ситуацию с Дашей. Причастен Док или нет, он точно в курсе событий. И скальпелем в ухе не чешет. Надеюсь, думал Субботин, она закрыта не в одном помещении с Рогачёвым, уж больно увлеклась им, со слов гарема… но до чего же здорово быть летом на катерке, продуваемом свежим балтийским ветром! Ни комаров, ни слежки, ни охраны. Ни огорчений, ни тревог. Успевай лишь голову поворачивать. Постояв, Субботин оценил красоту отхода маленького речного корытца, спустился в каюту, прошёл между рядами экскурсионных сидений, которые понемногу заполнялись праздно шатающимися, и поднялся на верхнюю палубу. Поймал чей-то взгляд, обращённый в спину. Нет, не Доктор, это его охрана. Расслабься, приказал он себе. Огляделся по сторонам, провожая глазами проплывающее над головами днище моста, присел на корме.

 

Здесь плохо было видно красоты, но замечательно просматривались возможные наблюдатели. Через минуту непонятно откуда, чуть ли не сверху, появился невысокий, сгорбленный человек в роговых очках, похожий на режиссёра комедии... Гайдай или Вуди Аллен? Комедиант от дьявола, подумал Субботин. Помереть не встать.

– Принёс? – буркнул Доктор.

Субботин вынул крохотную флешку. Нетцигер подключил её к маленькому ноутбуку, бегло просмотрел содержимое. Сморщился гадливо.

– По личному адресу получил? – Нетцигер усмехнулся, сунул флешку в карман. – Тогда не контора. Впрочем, и так было ясно. Почему вдруг – ты? Опасный для тебя номер затеяли. Слышал, как говорят студенты? У Дока что бы ни вышло, во всём железное дышло! Чтобы заработать на недвижимости, надо иметь нюх. Чтобы уйти отсюда живым, тебе придётся очень постараться. Кто глубже сунется в мои дела, лапы поотрубаю. Все эти Михи, Вахи и ляхи. Со мной работать, дело другое… но ты же не хочешь! Чистюля хренов.

– Что, новый бизнес желаете подгрести? Заведомо, пас.

– Ты что, идиот? Я выкупаю долю автостраховок. Легально, на законной основе! Все говорят: кредиты, кредиты. Трясти банкиров надо было раньше, пока они лежали в пелёнках. Сейчас на нарах раньше сдохнешь, чем с них копеечку поимеешь. Так почему же именно ты на меня нарвался?

– Я тоже задавался этим вопросом, Борис Янович,– сказал Субботин. – Надо кое-что прояснить. Насколько досье отвечает реальному положению дел?

– Уверен, что хочешь знать? Кто много знал, тот мало пожил.

– Нужен отправитель. Он ваш или мой? Чужие интересы меня не колышут, пока чьи-нибудь хлопцы не начнут загибать мне локти к затылку. А отправитель сидит именно в той норке, где факты кончились и начинается вымысел. Между прочим, органы…

– Органы вроде бы ни при чём, как говорил один пациент, когда ему вырезали аппендикс с диагнозом «много кашлял». Игра затеяна крупная, но это частная инициатива.

– И всё-таки?

– Насколько всё достоверно? Процентов на семьдесят. Может, порой и хотелось бы, но биографию непросто подделать. Фактики скрыть, если ты всю жизнь на виду. Но рейдерство и то, что за этим кроется, это чистая хрень. Здесь Магадан в окно заметен. Я всё ещё жду ответа, друг Билли.

Тевтон напыщенный, подумал Субботин. Он и молитву в фарс превратит, и беседу влюблённых в полицейский допрос.

– Нас крупно хотят поссорить. Третья сила, я думаю, кто-то со стороны, – сказал Субботин, стараясь выбросить из головы мысли о Зяме. – Надеялись, что я запрыгаю, контакты начну светить. Властям, а то и конкурентам продамся. Вашим конкурентам, не стройте мне глазки! Стукачей никто особо не любит. С ними не церемонятся. Ни внутренние органы, ни деловые… придатки.

– И кто, по-твоему, сука?

– Уж точно не я.

– Тебя бы я сразу вычислил, – сказал Доктор.

 

Субботин замер. Открыл было рот, но собеседник снова опередил:

– Мы допросили стажёра… казачок это засланный! Но фраер абсолютно дешёвый. Рыдал, что весь не при делах, но выглядел неубедительно. Я ему так и сказал: не верю! Взял катетер и объяснил, как надо его вводить… хотите, в глаз, а не хотите, в уретру. Он моментально начал колоться. Обнародовал три легенды, разработанные для появления в гареме. Нет, поначалу две. На третью пришлось-таки чуточку поднажать. Даже Штирлиц не мог себе такого позволить!

– Попробую угадать. Первая, это просьба Юрасика. Ну как не порадеть родному человечку!.. Унижался доцент, как никогда. Зачем? Я так и не понял. Вторая… заход от службы охраны. Невероятно кривой, но кто их чему учил? Допустим, в охране тоже своя игра… к примеру, шантаж. Бюджет желательно побольше заиметь, а стимул к расширению неочевиден. Надо ведь как-то себя показать. Столкнуть богача и свиту, что-нибудь выведать. В общем, комбинируют. А третья версия… я затрудняюсь.

– Тебе бы романы писать, начальник. Третья версия – как раз и есть момент истины.

Наклонившись к Субботину, Доктор прошептал ему что-то на ухо. Лицо у Вильки пожелтело, глаза налились кровью, словно в приступе гепатита. Риэлтор попытался ответить, открыл и снова захлопнул рот. Доктор наблюдал за ним с нескрываемым любопытством. Наверное, караулил приближающийся «кондратий», подумал Вилька. Хрен вам, Борис Янович, не дождётесь. Я ещё выпью бутылочку на ваших похоронах. Если совсем не брошу. Подождав, добавил:

– Михи-Вахи на казённого папу трудятся. А папа их – дом на Литейном с огромными окнами. Стажёр твой много чего поведал. Его хотели подвести ко мне через тебя. Досье твоё, скорей всего – полу-правда, полу-враньё, но крови ещё попортит. Почему ты не пошёл со мной торговаться? Потому что ты умнее всей этой швали. Ну, или мне так кажется. Так вот, своевольничать со мной никому не дам. Карт-бланш получит тот, кто вовремя продует партию и скинет карты на стол. Хочешь выбраться? Выжди! Ничего не предпринимай. Могут эти лохи, конечно, пойти до конца, нагрести себе хотелок с золотыми цыплятами. Но всё это выкрутасы кота Васьки на фикусе. Кто предупреждён, тот первым откроет огонь.

– Вопросов нет. Есть куча эмоций, бл...

– Это у меня есть куча эмоций! – вскипел Доктор. – Твой суслик угробил лучшего вышибалу! Вязальной спицей в глаз, рэмбо херово! И сбёг вместе с Дашей из-под ареста. Сиди, сиди… девчонку пока что пальцем никто не тронул. Превентивный момент: а вдруг тебя не в ту сторону понесёт? Гарантии нужны, понимаешь?

– Не понесёт, Борис Янович, на работе не пью. Но я вам не страховая компания, гарантии не выписываю. Не приведи бог, если что, – отрезал Субботин. Теперь он тоже был очень зол. Доктор, чуть улыбнувшись, хлопнул собеседника по плечу:

– Не бычься, друг Билли, я этого не люблю. Твой недоделанный стажёр незримо пашет на службу защиты компьютерной собственности корпорации «Проминвест». Низовое звено, пехотинец без паспорта. Операция прикрытия, привлечённый Юрасик – ну, с этим я ещё разберусь… и правда, имела целью стравить нас между собой. Дурная затея! Ещё один финт ушами. Задачу ставил кто-то очень заботливый, а Рогачёв был отправлен искать подходы. С двойным прикрытием, весьма толково… такие вот шпионские игры.

– Чего?! – изумился Субботин. – Он что у вас, доктор Зорге?!

– Не суетитесь, Билли. Вас будут брать за вымя, вот тут мы их и накроем.

– Стесняюсь спросить, кто мы и сколько нас? За вымя тоже волнуюсь.

– Какое-то время кавказцы мои присмотрят. Не горюй! Так называлась старая грузинская кинолента. Там горцев в задницу целовали.

 

Субботин поморщился, но смолчал.

Программа встречи была исчерпана. Собеседники кивнули друг другу, двинулись порознь на выход. Катерок подходил к причалу, его качнуло отражённой волной. Нетцигер не устоял на ногах, взмахнул руками и выронил субботинскую флешку. Остановил Субботина, рванувшегося было на выручку, властным взглядом хирурга во время операции. Прошёлся взглядом по сторонам. Склонился над ботинком, поправляя шнурок. Секунда-другая, и флешка мгновенно, по-шулерски исчезла в рукаве плаща скромного медработника.

– Старая школа! – восхитился Субботин.– Признайтесь, фраеров пощипывали в молодости?

– Всякое случалось. Не на стипендию жил, как некоторые, – скромно ответил Нетцигер. Катер опустел, пора было выбираться на берег.

– Надеюсь, экскурсия была познавательной, Вильям Аркадьевич?

– А как же, Борис Янович! Даже не сомневайтесь.

Док пружинисто спрыгнул на пристань, стоявший неподалёку водитель услужливо распахнул заднюю дверцу крохотного синего форда, и Нетцигер, не глядя по сторонам, уселся на заднее кресло. Мотор взревел, авто исчезло из виду. Постояв в задумчивости, Субботин побрёл к ярко-жёлтому ситроену с разухабистым плакатиком на боку: «Дай прокатиться!». Открыл переднюю дверь. Сел, не здороваясь, рядом с водителем.

– Благородный муж, не будучи стеснён обстоятельствами, свободен и счастлив. Малый человек угнетён и печален, – сказал Михеев. – Так говорит Конфуций. Что ни бывает, всё проходит… запей водой, Билли.

– Далеко не всё, – задумчиво ответил Субботин. – Кое-что в зубах застревает.

 

Глава 5-я. Светка, звезда Рейлуэя.

Четверг 17 апреля 2008 г., 19.40.

 

Отвар, принесённый Соней, помог стажёру согреться и даже вернул голове чуточку ясности.

Боль в висках забилась куда-то в угол и сидела там, огрызаясь. Рогачёв, прощаясь, поклонился Соне и какой-то старухе в длинном жакете: «Здоровья, ромалэ! Спасибо, что не убили». Переждав приступ дурноты, Генка глубоко вздохнул и зашагал следом за Дашей. Узкая тропка сворачивала в кусты, затем отправилась вдоль железнодорожной насыпи. Было почти светло, однако Рогачёв шёл не торопясь, не прибавляя ходу. Боялся ненароком подвернуть ногу в разбитой дорожной колее. Ему хотелось лечь и дождаться товарного поезда. Электрички сюда не захаживали. А может, не останавливались, что, в общем, одно и то же. Рогачёв прилёг на высокой осыпи щебня и прислушался. Даша осторожно легла рядом. Обняла Рогачёва. Оба молчали, переживая уходящее отчуждение. Устало улыбнулись друг другу. Их настиг затихавший вой ветра. Дождя бы не случилось, подумал Рогачёв и с этой мыслью уснул. Даша поворочалась на щебне и тоже задремала. Расчёт беглецов был прост: кратчайшим путём вернуться в зону действия городского наземного транспорта. Они проснулись, едва заслышав перестук вагонных колёс. Осенний день короток. После обеда быстро стало темнеть. К ночи пахло волглой травой, тяжёлой после дождя. Ободранный тепловоз с тремя теплушками и платформой, безучастный ко всем судьбам мира, шёл к ним, погромыхивая на стыках. Рогачёв вскочил, разминая затёкшие ноги. Расчёт его был точен – на длинном повороте тепловоз несколько сбавил скорость.

 

Они метнулись к последней теплушке, изловчившись, залезли на товарную площадку. Ждать пришлось около часа. Наконец тепловоз притормозил у какого-то полустанка. Торопясь и сбивая ногти, Рогачёв оторвал в боковой стенке две доски, и парочка влезла в теплушку. Она шла порожняком. Нашарив в темноте Дашину руку, Рогачёв поднёс её к губам и крикнул шёпотом: ура… Странное свойство молодости: радоваться малому, но достигнутым не довольствоваться.

– Котлету бы съела, – сказала Даша, и тепловоз, отвечая на вызов, послушно тронулся с места. – Огромную, как ресторанный поднос. С пюрешкой и солёным огурцом. Вот оно, счастье!

– Такого счастья не предвидится, – сказал Рогачёв. – Но подкрепиться не помешает. Я думаю, ночь будет долгой.

Глаза беглецов, замкнувшихся в пыльном вагоне, кое-как привыкли к полумраку. Откупорив цыганскую водку, Рогачёв отломил себе и Даше по крупному ломтю хлеба, присыпал солью с крупинками перца. Разломил ногтями луковицу, очистил... ну, так за что же мы выпьем? Неожиданно послышался треск, в теплушке появились новые гости. Гость... а точнее, гостья оказалась, как ни странно, весьма похожей на Дашу, тоже миловидной, но капельку чумазой брюнеткой. Обнаружив, что она не одна, гостья тихо вскрикнула от неожиданности, добавив пару крепких словечек. Из чего Рогачёв заключил, что девушка быстро осваивается с любыми неожиданностями. Он улыбнулся ей, надеясь, что Даша его не видит, спросил негромко:

– Откуда ты, прелестное дитя?

 

В руке у гостьи иголочкой вспыхнул луч, резанул по глазам.

– Прожектор включи! – проворчал Рогачёв, зажмурившись и вытирая слёзы. – Чего здесь надо?

– Свои дела... вот вы придурки! – сказала незнакомка. – За грибами ходили? А няньку где, в лесочке забыли?

Придя в себя, попутчики неохотно представились. Незнакомка, назвавшая себя Светкой, Звездой Рэйлуэя, по её словам, в совершенстве владела профессией воров-одиночек. Как удалось понять из её рассказа, на одной из товарных станций перед рассветом Светка загрузилась «кое-чем... на добрую память». И везёт сейчас добычу к барыге, заныкав в соседней теплушке. Дабы «не попасть на горячее». Прояснив ситуацию, Светка, видимо, тут же пожалела о своей откровенности. Подошла к попутчикам, ловко удерживая равновесие, помахала длинным блестящим лезвием, наподобие кортика или стилета, и прошипела:

– Слово вякнете, сразу червям скормлю!

Даша вздрогнула, придвинулась к Рогачёву. А Рогачёву стало забавно... он даже хихикнул. Последовал резкий взмах рукой, блеснул в полутьме острый кончик блестящего жала, упёрся Генке в кадык. Машинально сглотнув, Рогачёв успокаивающе закивал – Светка убрала нож и отодвинулась. Вагоны гремели и мчались во тьме. Ветер швырял в лицо горячие зубки гравия. Откуда-то прилетела горсть дождевой капели. Спасая положение, Рогачёв предложил Светке разделить нехитрую трапезу. Не чинясь, она согласилась – похоже, успела крепко проголодаться. На ней был тонкий серый костюм из джинсовой ткани, из-под куртки выглядывала яркая жёлтая майка. На ногах – тяжёлые ботинки, словно изъятые у горного стрелка или альпиниста. Искоса поглядывая на гостью, Рогачёв откровенно любовался, не замечая коротких и острых взглядов собственной спутницы. Мельком разглядел чёрную прядь волос. Огромные глаза в опахале ресниц. Острый носик правильной формы. Изящно очерченный рот с овальным подбородком. Вела себя гостья весьма независимо. Смеялась открыто и звонко, явно стараясь понравиться. И у неё неплохо получалось.

 

Даша, поняв это, погрустнела.

Светка, не чинясь, сделала несколько добрых глотков из горлышка. Заела корочкой хлеба. Похрустела луковицей – эх, красотища! Рогачёв последовал её примеру, сказал предварительно: за вас, пираты железных дорог! Через край замерзшая Даша, не дожидаясь приглашения, взяла у Рогачёва бутылку и, зажмурившись, сделала пару глотков. Помолчали. Взгрустнув, Даша вспомнила любимую песню Субботина и затянула вполголоса: о чём, дева, плачешь, о чём слёзы льёшь...

– Мне нравится английская песня... не помню я, кто поёт, – задумчиво сказала Светка. – «Звезда автострады»!

– Во-во, – сказал Рогачёв. – «Дип Пёпл», это как раз твоё. Не зря же ты – Звезда Рэйлуэя!

– Не зря, – согласилась Светка и протянула руку, которую осоловевший Рогачёв тут же пожал. Не утерпев, Даша гневно сверкнула огненными искрами глаз, и Рогачёв обернулся на неё с понимающей, но ничуть не извиняющейся улыбкой.

– Дембель один так кликал, Вася по фамилии Зась. Я его дразнила, Вася-Зася. А что это, рэйлуэй? – спросила Светка.

Она про себя всё знает, подумалось Даше. Захотелось мужика на шармака. Вот стерва… так бы и сбросила с поезда.

– Железная дорога, – перевёл Рогачёв.

– А-а... ну, да, – сказала Светка. – Да здравствует королева, виват!

– За королеву! – вскричал Рогачёв и поднёс бутылку к губам.

– Хватит, хватит. Покуролесили давеча, – сказала Даша скрипучим, почти старушечьим голосом и забрала бутылку себе. Светка с заговорщическим видом подмигнула Рогачёву. Оба расхохотались. Даша обхватила колени руками и зажмурилась. Ей было тоскливо и одиноко, как может быть в кругу недавно близких людей.

– Спой что-нибудь, ты вроде умеешь, – попросила Светка и, откинувшись к стене вагона, закрыла глаза. Даша не любила строить из себя задаваку: люди просят, почему бы не спеть?

Да и Генка нынче чужой… поддавшись настроению, Даша припомнила песенку беспризорников: и грянул выстрел, другой и третий, так сиротою рассвет я встретил. Сморщившись от нахлынувших слёз, Светка только горько кивнула. Заохала, застонала. Рогачёв выругался про себя и заорал: ой-ой-ой, а я несчастная девчоночка! Ой-ой-ой, я вышла замуж без любви…. Но Светка, не переставая лить слёзы, лишь улыбнулась. Рогачёв допел до конца известный ему куплет и замолчал. Вагоны вновь замерли. Кто-то шёл вдоль насыпи, без устали и звонко стучал по колёсам стальным молоточком. Рогачёв сумел открыть дверь, и Даша осторожно глянула по сторонам. Неподалёку виднелась убитая временем будка путевого обходчика. Дымные звёзды, блуждавшие в густом, словно стеариновом небе, пахли соснами, конским навозом и жжёным углем.

– Пригород скоро. Прогоним по стопарю? Я что-то совсем замёрзла! – сказала Светка, и спутники разом поддакнули.

 

Стемнело. В поисках тепла странная троица прижалась телами друг к другу, прикрывшись найденной в углу мешковиной. Лежать было неуютно. Пахло мукой и мышами. Так пролетели час или полтора, затем поезд немного проехал, снова замер и, кажется, надолго. Даша, привычная к неудобствам, свернулась в клубочек и задремала. Слышно было, как она уютно посапывает. Прочим пассажирам стало нестерпимо одиноко.

– Поцелуй меня, – шепнула Светка попутчику. Рогачёв подчинился, и юная мошенница укусила его за нижнюю губу. От неожиданности Генка чуть не заорал, хотел уже дать затрещину, но Светлана захихикала, и настроение изменилось. Глаза её заискрились, засияли алмазным блеском. Непринуждённо взобравшись на Генку, она сняла куртку, стащила через голову облезлый пушистый свитер. Рогачёв потянулся было к обнажённым смугло-розовым плечам и груди, но красавица с улыбкой отстранилась. Щёлкнув застёжкой, бережно сложила бюстгальтер, чашечку к чашечке. Затем столь же деловито приспустила с Рогачёва мешковатые джинсы. И задрала ему до плеч потрёпанный джемпер. Рогачёв, откровенно говоря, не имел пока что опыта в общении с женщинами, благоразумно рассудив, что лучшей политикой будет во всём подчиняться женщине и по возможности ни во что не вмешиваться. Исполнять активно роль пассивного наблюдателя. Светка несколькими движениями возбудила партнера и ловко ввела вовнутрь.

Ввинтила, будто лампочку в патрон, усмехнулся про себя Рогачёв. Обхватив Генкины ногами бёдра, девушка успокаивающе прижала его грудь ладонью к полу и принялась раскачиваться. Еще один товарняк в пути, ухмыльнулся Рогачёв, почти невидимый в полумраке. На отрешённом Светкином лице блуждала улыбка, девушка будто прислушивалась к чему-то, происходящему внутри. Тугая, как на пркужинах, красивая грудь с торчащими вишенками сосков склонилась к рогачёвским губам... перебирая языком и губами, Рогачёв захлебывался от удовольствия. Пролетела пара мгновений – а может, целая вечность. Даша проснулась от возни по соседству, но постаралась не обнаруживать своё пробуждение. Пара закончила одновременно, зажимая друг другу рты и сдавленно хихикая. Не мешкая ни минуты, Светка соскользнула на пол и натянула на себя сброшенную одежду. Не смея шевельнуться, Рогачёв кое-как приходил в себя. Его терзало чувство вины перед Дашей, но вместе бурлило, как на дрожжах, торжество владетельного самца. Теплушка, ставшая немного уютней, мерно покачивалась, колёса грохотали на стыках. Перевернувшись на другой бок, что-то жалобно пробормотала Даша, словно жалуясь на судьбу. Дождавшись, пока всё чуточку утихнет, опять задремала. Парочка глянула в её сторону, но Даша вновь засопела, словно просила не волноваться.

 

Помолчав, Светка сказала вполголоса:

– У меня парень когда-то был. Погиб от передоза. Любитель сочинять восточные притчи. Одна мне очень понравилась, я даже наизусть её выучила! Хочешь, расскажу?

Рогачёв кивнул, и Светка затянула вполголоса:

– Я ниоткуда. Я ничто, сказал талантливейший из учеников Мастера Хэ. Пение Лучезарной Волшебницы, кормилицы вечных богов, затмевает мой разум. Что принесу я к подножью хрустального трона? Не обучен слагать стихи, как богоподобный Лю из местечка Шинань. Не выучен бить копьём или метать дротики в цель, как императорские гвардейцы. И благородное искусство пения мне тоже неведомо! Не постиг я таинство гончара и волшебство художника. И вот, Лучезарная отвергнет меня, как земля гонит прочь бесплодную засуху. И Лучезарная сказала внутренней речью: он никогда не полюбит меня, мастер Лао, нежный сердцу ученик моего отца. Так жаловалась горному ручью дочь Мастера Хэ. Тот Лао, говорила она, что зовёт меня Лучезарной, сидящей на троне.

Мой отец полагает его лучшим в Поднебесной мастером каллиграфии! Тончайшим знатоком иероглифов... а я, несчастная, только и умею, что петь да складывать строчки! Что в этом счастья? Поют и птицы небесные! Их оперенье окрашено всеми цветами радуги, а я хожу в одном и то же сереньком кимоно, и падают с ног моих тяжёлые башмаки. Сжалься надо мной, возлюбленный Лао! Ты видишь, я погибаю…

– Вы просто глупые дети! – сказал Мастер Хэ, укладывая двух деревянных кукол в бамбуковый ящик. – Вы оба стоите друг друга, потому что любите без взаимности. Вы на пороге вечности, живущая в ней любовь не предаёт и не вянет. Ваши судьбы пришли ниоткуда и останутся людям. Лишь я, несчастнейший из смертных, бродячий мастер кукольного театра, не знаю, где приклонить уставшую голову! На что он людям, мой непрошеный дар? Кто оценит его по достоинству?

 

И мудрый ответил: по заслугам и честь. О твоих актёрах по свету бродят легенды. Твои песни распевают ночные звёзды, птицы в лугах под них пьют капли росы. Ты лучшая часть природы – к чему ей преходящая жажда славы? Так стоит ли любви что-то, кроме театра кукол?

Рогачёв помолчал в недоумении. Затем осторожно спросил:

– И что же, собственно, ты хотела этим сказать?

Светка повернула к нему лицо, смутно белевшее в темноте:

– Каждый молится о своём. Вот я, к примеру, могла бы выйти за тебя замуж... только зачем? Дураков плодить, дело нехитрое.

Рогачёв опешил. Хмыкнул, но не нашёлся с ответом. Отвернувшись, Светка вскочила, поправила одежду и подбежала к дверям вагона:

– Всё, Геночка – мне пора!

Поезд остановился. Светка, переметнувшись в соседнюю теплушку, швырнула на насыпь несколько узлов и коробок. Рогачёв сунулся было помочь – девушка прошипела, словно гадюка:

– Не суйся, дурачок! Замараешься, не отмоешься.

Верно, не моя это доля, вздохнул Рогачёв. Спрыгнув, он побрёл вдоль застывшего поезда к лесной низине, надеясь набрать воды. Даже не вспомнив про Дашу. У тепловоза послышались неясные крики, шум борьбы. Грохнул сильный хлопок, похожий на выстрел, затем другой... Рогачёв пригнулся к земле. Подумав, лёг на живот и пополз к своему вагону. Из теплушки кубарем вылетела Даша. Кувыркнулась по насыпи, нечаянно ударив Генку сразу двумя ногами. Засыпала его вопросами: нас ловят? Откуда стрельба? Ты цел? Стажёр молча шипел от боли, вглядываясь в обступившую полутьму. У тепловоза спорила кучка людей.

 

Двое-трое из обступивших тело Светки мужчин, насколько удалось разобрать, были железнодорожниками. Ещё двое походили на милиционеров. Путевой обход, а с ним милиция на транспорте, понял Рогачёв. Надо держаться от них подальше. Он пригляделся и вздрогнул, сердце его подпрыгнуло, замер в горле придушенный крик. Двое мужчин подняли с земли недвижную Светку... голова её мотнулась, упала безжизненно. Её унесли.

– Прощай, Королева Звёзд! – сказал Рогачёв одними губами.

Повернулся, поискал глазами Дашу, ползущую обратно к вагону, и бросился её догонять. Постояв, вагоны неспешно тронулись. Рогачёв и Даша, сидя в опустевшей теплушке, уныло смотрели перед собой. Затлели дорожные фонари. Дома тонули во мгле. Блестя асфальтом, шоссейный тракт звал в новые дали.

 

Глава 6-я. Спускаясь в ад, не делай остановок.

Вторник, 22 апреля 2008 г., 15-10.

 

На следующее утро двумя кварталами к северу от стоянки катеров, где состоялась памятная встреча Субботина и Нетцигера, в уютном кафе шёл острый диалог, местами переходивший в крик.

– Какое, к лешему, общество?! Общество, когда у людей что-то общее! – почти кричал Рогачёв. – А тут? Какие-то кланы, корпорации, бандитские семьи... Под этим возится огромное, неповоротливое быдло! Это быдло ко всему равнодушно, кроме первичных потребностей, сплошь элики и жулики...

– Кто-кто? – удивилась Даша.– Какие элики?

– Элики... ну, члены электората! Те, о ком вспоминают, когда победившему клану пора придать захвату власти видимость законности.

– Чего ж ты в Бостон не мотанул? В страну победившего электората? У тебя, Генчик, пробивной темперамент, ты всех бы уделал! Стал членом парламента, министром финансов. Отъявленным консерватором! Ты не из демократов.

– Я думал об этом, – признался стажёр. – Надоело повсюду быть эмигрантом. Человеком второго сорта. Тяжело сознавать, что твои дети, родившиеся в чужой им стране, всегда будут сортом не выше третьего!

– А кем сейчас хочешь быть? – спросила Даша, мучительно сознавая, что всё ещё влюблена.

– Видимо, жуликом, – сказал Рогачёв задумчиво. – Ещё какие варианты?

– Дурак ты, Генка! Знаешь, за что я люблю археологию? В древней истории есть глубина, недоступная тем, кто мыслит линейно. Твоя картинка – чертёж на плоскости. Ручки, ножки, огуречик… ни грамма фантазии. Скучно быть идиотом.

 

– Эх ты, дурёха! Умение мыслить объёмными категориями не придёт, пока ты не окажешься в состоянии нарисовать элементарный квадрат... Ты, кстати, чему обучалась?

– Науке выживания. Пока не погиб мой братик. Пока мой папа из подвала меня не выдернул. И знаешь, что Суббота сказал, когда я упрекнула, что он – мелкаш, ипотечный брокер? Он сказал: достигать всего надо, преодолевая себя, а не других. Такой вот жизненный девиз. Я вырасту и стану учёным.

– Ты, Даша, меня держись, а не отчима! – с вызовом сказал Рогачёв. И гордо выпрямил спину. Даша насупилась, но перечить не стала. А смысл?

– Субботин и подобные – шестёрки на побегушках. Магия одиночек, вчерашний день! – распалялся Рогачёв. – Пора стать частью победившей цивилизации! Сцепиться зубчиками с западными единомышленниками. И колесо Фортуны вынесет вчерашних совков со дна на поверхность!.. На самый верх.

– То-то вы со Светкой сцеплялись вчера – всеми зубчиками и впадинами! – сказала Даша, стараясь подавить раздражение. – Крутанулось колёсико, отвезло вас мордой в самую грязь!

– Грубая ты. Дорога в князи – всегда из грязи. Как думаешь, твой отчим согласится на наш брак?

– О, как! – изумилась Даша. – Меня уже можно не спрашивать?

– Ну, вот... считай, что спросил.

– На ваш вопрос вам кукиш под нос! – сложив из пальцев известную фигуру, Даша поднесла её собеседнику. Затем поднялась со стула. – Извини, в туалет хочу. Вся на нервах!

– Сама доберёшься? – спросил Рогачёв, надеясь шуткой разрядить напряжённость.

– Музыкантов позову, если что!

 

Вскочив со стула, Даша бросила на стол деньги за завтрак и ушла, не забыв перчатки, шарфик и сумочку. Через двадцать минут Рогачёв понял, что вновь остался один. Даша ушла навсегда. Скорее всего, помчалась в отцовский офис. И в этот момент стажёра посетила мысль, простая и логичная. Для того, чтобы финансовая карьера увенчалась успехом, на сцене каучукового проекта должен стоять не Субботин, пассивный и растерянный человечишка! Ни в коем случае. Нет. И уж, конечно, не Зяма с трясущимися губами и бегающими подслеповатыми глазками. Владельцем патента должен стать он, Рогачёв. И тот же Док ему поаплодирует. Прежде чем стать деловым партнером. Тем же вечером, спускаясь по лестнице Горного института, где посещала Даша открытый факультатив, она услышала знакомый голос. Да это же Ваха! Что он тут делает?

– Привет-привет! – улыбнулся Ваха. – Как жизнь, старуха?

– Твоими молитвами, – сказала Даша. – Устаю очень. А ты здесь зачем? Ждёшь или ищешь кого-то?

– Девушку для жизни искал. Да вот увидел тебя... решил, что лучше я не найду!

– Врёшь ты всё, джигит, – сказала Даша, улыбаясь и на глазах хорошея. – Для бедной Даши все были жребии равны!

 

– Ничего, Дашунчик! – сказал Ваха, и глаза его посерьёзнели. – Я перебрал в уме всех сестёр: Надю, Любу и Веру… я даже привёл к ним в гости мать их, Софико, чьё имя означает «мудрость». Всё понапрасну! Не ищут девушку с холодной головой и горячим сердцем. Сочту за честь, если согласишься со мной поужинать.

– Ну и дела! А если я занята?

– Придётся всех соперников перебить, ара! Или дела отложить. Я что уже, не грузин?!

– Ты-то грузин. Но я не приетствую военно-грузинские выходки. Что-то подсказывает, что встретились мы не вовремя, придётся отвертеться от ужина...

– Даша! – торжественно сказал Ваха. – Когда ты бросишь любоваться глиняным раскопом и вспомнишь про горячего горца, я буду счастлив принять тебя... в ряды боевых машинисток нашего офиса!

– Ага, – сказала Даша. – Ладно. Веди в кафе, Казанова...

Ваха ел пышущий жарким перцем шашлык и искоса любовался Дашей. Повезло Субботину! Такую дочку себе отхватил!.. Замечая эти взгляды, но оставив их без внимания, Даша наслаждалась ломтиком дыни.

Проглотив очередной кусочек, она спросила:

– Спасать от Рогачёва пришёл? Мало папеньки, так вы ещё, доброхоты.

– Дашка, пора расстаться с Геннадием, – сказал Ваха и трагически уронил руки на колени. Ему больно было смотреть, с какой обидой вскинулись пушистые Дашины ресницы. С какой мольбой ответно взглянула Даша!.. Но в следующее мгновение заговорила. И Ваха подивился твёрдости её голоса:

– Всё выберу сама! От жениха до пипифакса.

 

– Пружиной выбора должен быть опыт! – настаивал мудрый Ваха. – Незнание выберет неразумное.

– Ты кого сейчас цитировал? Очередного восточного лежебоку? Они там жили по сорок лет, валялись в чайхане, как ящерицы, а по ночам мудрствовали, пока горел костёр, лилось вино и звёзды плыли над головой! Плюс, бабы толстомясые, смазанные бараньим жиром, лежали поблизости, смотрели в рот мудрецам, послушно мигая карими глазками. А мы, северяне, собираем их прокисшую мудрость да по крупицам расхлёбываем! Брось, Ваха! Не согрешишь, не покаешься!

– Так говорил Распутин, человек страстей. Никто не в силах опровергнуть восточную мудрость. Но может презреть её, как забывают тени далёких предков. На Кавказе любят банальности. Это краеугольный камень любого знания. У нас живут единственные в мире существа, которые могут любить на лету – это орлы!

– Не желаю я любить на лету! Даже такого орла, как ты. Любить надо, сидя в гнезде, полном детей, еды и одежды… а также денежных знаков.

– Вернёмся к Гене, – сказал Ваха, и Даша потупилась. – Он появился, чтобы доставить твоему отцу крупные неприятности…

– Это их дело! – отрезала Даша. – Мужчины вечно творят, что хотят. Я в эти разборки не лезу. К тому же… решение принято.

– Видит Бог, он насладится тобой и сразу исчезнет! Генаше надо поминутно утверждаться за чей-то счёт.

– Ты представляешь себе человека, который мог бы утвердиться за мой счёт? – спросила Даша и улыбнулась, смягчив жёсткость тона. Даша любила Ваху по-дружески, и ей не нравился разговор. «Сказать ему всё, как есть? – размышляла девушка. – Мотаю нервы! Словно зуб больной себе расшатала... вот дура». Допивая бокал почти чёрного киндзмараули, Ваха рассказывал:

– Как-то отец сказал: жизнь длинна, и люди опрометчивы. Плохо человеку, когда он один. Но ещё хуже, когда он выбрал не ту компанию! Грузины – православный народ, живущий в окружении муслимов. В одно ухо нам летят цитаты из Библии, в другое – из Корана! Библия говорит: блажен муж, иже не ходит на совет нечестивых! Это понятно? Нечестивых – значит, нечестных! Жулик твой Рогачёв, вот что! Лучше бы ты, Дашико, выросла поскорей и за меня, что ли, замуж вышла, честное слово. Было бы намного спокойней.

– Кому как. Ваши горцы спокойны разве что в музее восковых фигур. А в Библии сказано: не судите опрометчиво, – сказала Даша. – То-то, джигит! Не забудь, перед тобой книжный червь. Неделями листаю фолианты, перед каждой экспедицией. Если бы не Суббота, ноги бы с голоду протянула... но это неважно.

 

Чтобы сменить атмосферу, Ваха наскоро сымпровизировал монолог восточного торговца на рынке, и Даша захохотала. На них стали оборачиваться – похоже, пора идти. Проводив Дашу до метро, Ваха вздохнул: папенька ругаться будет, да что поделаешь... миссия с разрывом влюблённых невыполнима. Пусть Миха думает, как лучше отогнать от Даши этого провокатора. Ваха мало что знал о Дашиных трудностях. Но Миха был по горло занят перспективой семейной жизни.

От озера тянуло тиной и сыростью. Костёр на берегу трещал и брызгал мелкими искрами. Миха, морщась от дыма, помешивал в котелке горячую жижу. Тяжёлый, волглый дух отсыревшего брезента смешивался с ароматом ухи, булькавшей в закопченном котелке, и слабым запахом печёной картошки. Нина смотрела на влюблённого спецназовца с благодарной улыбкой. Она понимала, чего Михе стоило вырваться за Город на целых двое суток. Так далеко в лесную глушь она ещё не забиралась... что характерно, в Город пока не тянет.

Наружность Нины прельщала не столько очарованием молодости, сколько открытостью, чистотой и обаянием ума. Ростом девушка была невелика, чуть ниже коренастого Михи, что крайне ободряло стеснительного охранника. Крепкая грудь, основательные бёдра – таких в народе часто называют «лапушки». Мягкий искрений взгляд, плавность жестов и порывистость движений обещали ценителю женских прелестей массу удовольствия. Что до душевных качеств, лёгкость характера девушки скрадывалась её бухгалтерской точностью и основательностью житейских установок. Как ни тосковала она по замужеству, охотников не искала. Чтобы оценить красоту Лейлы, сказал мудрец, взгляните на неё глазами Меджнуна. Что до Михи, он признавался себе, что, несмотря на всю свою рациональность, не видит недостатков в избраннице. Это его тип женщины. По секрету, Миха тоже был её типом мужчины.

 

Такое сочетание вкусов во многом сулит успех. Может ли быть удачным брак по расчёту, спросили восточного мудреца. Может, ответил мудрец – при условии, что расчёт у сторон был правильным. Лишь бы шёл от ума, не от сердца. Лёгкий ум, холодное сердце – горе человеку и страдания ближним. Для главного разговора Миха вывез Нину на вечернюю зорьку, чуточку порыбачить. Клевало неплохо, вдвоём им удалось натаскать с десяток ершей, плотвиц и окунишек. Почистить рыбу Миха никому не уступит, тем более в такой компании. Уха была готова, влит даже был стаканчик водки, брошен уголёк из костра. Не чинясь с расспросами, Миха разлил по складным стаканчикам подарок друзей, замечательную наливку из чёрной смородины, приберегаемую им для торжественных случаев, и провозгласил:

– За наше неслучайное знакомство!

Они выпили, крякнули и засмеялись друг другу. Миха был счастлив, он мог бы смотреть часами, как Нина плавным жестом зачерпывает похлёбку, налитую ей по-рыбацки в крышку от котелка. Сейчас лиричный и тонкий Миха ничем не напоминал разбитного спецназовца.

Чем больше прирастал он в своём ремесле, тем дальше уходил от обычных житейских радостей: семья, дети, дом... «Время жить для других начинается к тридцати, – внушал ему Ваха, тоже пока не женатый. – Время увидеть будущее!» И у костра сидел усталый, потрёпанный жизнью тридцатилетний мужчина в защитного цвета комбинезоне и кожаных полусапожках. Ветеран двух войн, которому посчастливилось оказаться наедине с любимой. Нина и Миха были одногодками. Девушка догадывалась, что Миха готовится к откровенному разговору, ждала и хотела его, но старалась, насколько возможно, оттянуть решающий момент. Она боялась определённости, гнала от себя эту мысль. Так бывает, когда человек не слишком уверен в себе. Рад переменам, но в то же время боится их. Сгущались сумерки. Лёгкие осенние тени плясали в пожелтевшей траве.

– Не замёрзнуть бы! – поделилась опасением Нина.

Миха почему-то смутился, лицо его пошло красными пятнами. Доев, невозмутимая бухгалтерша встала и принялась собирать посуду. Чуть погодя она уловила подспудный смысл своей фразы, тоже вспыхнула и потупилась. Миха сделал вид, что занят удочками. Ответил мягко:

– Не волнуйся, я тут припас кое-что, плюс в сумке литр коньяку. Никакие заморозки не страшны. Пусть хоть снег выпадет!

– Зря мы связались с таксистом! – сказала Нина. – Что, если завтра он не приедет? Как сюда-то попали, ума не приложу... эх, путь-дорожка, завези да вывези!

– Что поделаешь, – вздохнул Миха. – Барахлит моя «ласточка»! То генератор откажет, то колесо спустит. Печка, и та не работает! Решил не рисковать, такси надёжней...

 

Нина и не догадывалась, что вчерашнее «такси» – одна из машин Михиного предприятия. Зачем ей знать? Секретность в большом деле предполагает и конспирацию в малом. Договорились с Вахой, что не будут служебные машины засвечивать? Ну и всё. Прервав ненужные размышления, Миха поправил сохнувшие на кольях сапоги-бродни. Начерпал воды, пока они с Ниной, порыбачив, вылезали из лодки.

– Послушай, Надь, что скажу, – начал Миха, задыхаясь от волнения и дёргая для поддержания беседы застёжки камуфляжа. – Не мастер я комплиментами сыпать, как твой начальник. Год почти, как нет никого дороже, чем ты… хочешь замуж? Клянусь, не брошу, не дам никому в обиду! Холить буду и лелеять. Беречь, как зеницу ока.

– Экий ты увалень, Мишка. В любви признаёшься, будто присягу воинскую принимаешь, – сказала Нина со вздохом. – Шустрый больно! Знаешь, был тут один шустряк. Пожил с неделю, растаял в тумане. Со всей наличностью, кольцами-брошками. Да успокойся, речь ведь не о тебе!

Она протянула руку, сдерживая Михин порыв.

– В общем, спасибо. Ты добрый, Миша, и всё такое... – сказала Нина. Видно было, как нелегко ей подобрать слова. – Мне надо крепко подумать. Не на прогулку зовёшь... и не на пару дней, как сюда. Как здорово, что всё-таки выбрались! Я так тебе благодарна!

И Надя, понимая, что сейчас самое время поддержать в кавалере бодрость духа, чмокнула Миху в переносицу.

Кавалер аж засиял от восторга:

– Скажи только, на Дальний Восток махнём!

Но тут одна из пуговиц на штанах Михиного камуфляжа, не выдержав торжественности минуты, с треском разлетелась на кусочки. Собеседники подскочили от неожиданности, а поняв, в чём дело, расхохотались. Миха покрутил задумчиво головой, но ничего со стороны в неё не пришло.

– Не рвись, без штанов останешься! – мягко сказала Нина. – Пойду на берег, посуду помою.

– Сиди-сиди. Поздно уже, темно у воды, – сказал Миха. – Я котелок засыпал порошком и водой залил. До утра потерпит.

 

Мужчина встал и направился к просторной, туго натянутой палатке. Как и полагалось в таких случаях, временный ночлег был возведён на толстом слое елового лапника. Особым сюрпризом явилась сказочных размеров медвежья шкура.

Миха и Нина завернулись в неё, выпили по глоточку хорошего коньяка и, обнявшись по-братски, уснули. Утреннее солнце не спешило будить их – само не хотело вставать. Что ж, умываться надо, оно искупалось в озере. Взошло над лесом, дрожа от холода. В облака нырнуло солнышко погреться, немного обсохнуть. Миха с Ниной сварили кашу, добавив пару огромных душистых яблок. Навели порядок в лагере, а затем отправились стрелять из Михиного пистолета.

В стволах Надя не разбиралась, но элегантно оружие ей очень понравилось. Лёгкий, изящный ствол. На редкость удобно ложилась в ладонь ребристая рукоять. Пройдя по тропинке, они вышли из зарослей на травянистую опушку неровной формы.

Выбрав место, Миха поискал глазами мишень. Ничего подходящего не нашёл. Вернулся к палатке, принёс пустую картонную коробку, повесил на нижнюю ветку ели. Отошёл шагов на двадцать. Но некое предчувствие чего-то серьёзного мешало Михе целиком предаться забаве. Не покидало ощущение, что чей-то недобрый взгляд следит за ними из зарослей. Могло такое показаться? Спецназовец передёрнул плечами и решил, что не выспался. Полночи мучился от желаний, терзался от нежности, пока не уснул. Повесив коробку на одну из нижних ветвей старой ели, Миха вернулся к Нине, отвёл шагов на двадцать от цели. Девушка ухватилась за пистолет:

– Я первая, я первая! А куда целиться? Что нажимать? А громко бахнет? Мне сразу оба уха не заткнуть!

Под градом вопросов Миха мотал головой, как взнузданный конь. Проверил обойму, снял оружие с предохранителя. Попытался сзади обхватить Нину, но ничего не вышло: изящная фигура бухгалтерши не во всём имела своё преимущество. Оба сконфузились. Миха перестроился в положение «сзади-сбоку» и, приобняв девушку, одной рукой помог ей прицелиться. Она с визгом выстрелила, ещё и ещё.

Тахх-тахх, отдавалось в зарослях, однако мишень даже не шевельнулась. Раздосадованная Нина оттолкнула Миху и выпалила ещё, плотно зажмурившись. Посыпалась кора, зашуршали иголки, но коробку ничто не задело.

 

– Какой-то странный пистолет! – сказала Нина. – Он в цель не стреляет.

Миха усмехнулся, мягко отнял беретту и перезарядил. Вскинул руку, почти не целясь: тахх, тахх, тахх... Коробка подпрыгнула и взлетела, смешно кувыркаясь в воздухе. Нина перехватила оружие, вновь последовал выстрел. Два выстрела! Кто-то вскрикнул в зарослях, как раненый зверь. И цапнул Миха левой рукой за своё плечо, будто его ужалили. Донёсся протяжный стон, затем всё стихло. Парочка застыла, уставившись друг на друга. Затем они бросились в заросли, туда, где кто-то стонал. Почти сразу наткнулись на скорчившегося в траве человека. Незнакомец был худ и долговяз.

Из обтрёпанных, висевших бахромой рукавов пиджака далеко торчали татуированные кисти рук. Под пиджаком виднелся потрёпанный, в ожогах и дырках свитер. Брюки незнакомца были заправлены в порыжелые кирзовые сапоги армейского образца, стоптанные и грязные. Полнейший ушлёпок, подумал Миха. Кто же тебя навёл? Зачем ты в меня стрелял? А может… Пошарив в траве, охранник подобрал ржавый обрез охотничьего ружья. С таким идут на крупную дичь. С уверенностью, что непременно добудут. Увидев кровь на Михином плече, Нина вскрикнула, запричитала... но ухажёр оборвал её:

– Это успеется. Надо ж так влипнуть! Как говорит Суббота, моё еврейское счастье... тащим его к палатке!

Вдвоём они доставили раненого на берег. Миха уложил его на ровное место, снял пиджак и задрал рваный свитер. В животе обнаружилось пулевое отверстие, из которого столбиками выплёскивалась тёмная кровь. Спецназовец перевернул раненого на живот. Выходного отверстия не было.

 

«Дело плохо, перевязками не отделаться. В больницу надо везти. Оставлю под негласным контролем, милиция им займётся, – размышлял Миха. – А чем, на чём мне его везти? Мать моя, давай рыдать, давай думать и гадать». Незнакомец очнулся. Хрипло выматерил Миху, издал протяжный стон. И вновь потерял сознание. Жених продолжал размышлять: «Половина десятого. Машина придёт, как велено, часам к четырём. Значит, что? Значит, эта падла вполне может умереть до прибытия. Не успеем дознаться, кто, куда и зачем. Что успеваю сделать? Что успею, то и моё». Его прервали.

Нина помогла Михе снять камуфляж, промыла коньяком рану – пуля, к счастью прошла навылет – прижгла йодом из аптечки и основательно перевязала. Теперь Миха двигался рационально и чётко, как автомат. Он порылся в мешочке с хозяйственными мелочами, соседствовавшим в рюкзаке с тушёнкой и рыболовным снаряжением. Отложил в сторону кусок тонкой стальной проволоки. Поискав в комбинезоне, нашёл в нагрудном кармашке огрызок карандаша. Скрипя зубами от усилия, согнул конец проволоки вокруг карандаша в небольшой крючок. Нашёл в коробке со снаряжением крошечный надфиль, которым острил крючки. Заточил, как мог, жало согнутого прутка. Спохватился, что Нина мается от безделья и наблюдает за ним с возрастающим недоумением – повернулся к ней, сказал без обиняков:

– Придётся оперировать. Пулю достать, иначе капец. Разведи костёр! Набери котелок воды – без песка и без тины! Вскипяти её хорошенько. Потом зайдёшь в палатку. На стене палатки пришит карман, в нём аптечка. Тащи сюда. Всё, что там есть! Нашатырь захвати обязательно. И аспирин, он в малом кармашке. Сразу растолчёшь семь-восемь штук в порошок.

– Поняла, – робко сказала Надя. – А кому нашатырь?

– Тебе, – сказал Миха. – Считай себя мобилизованной. Будешь доктору ассистировать.

 

Подвывая от страха и совершенно не замечая этого, Надя принялась за работу. Убедившись, что здесь всё в порядке, Миха занялся всем остальным. Достал из сумки длинный, острый нож в матерчатых ножнах. Попробовал лезвие, отложил в сторону. Придётся ещё заточить, потом хорошенько продезинфицировать – отмыть и отжечь. Хорошо, что ручка не нагревается! Отыскал в коробке снастей громадный крючок для жерлицы, прибавил к мотку плетёной капроновой нити. Приготовил под руку флягу с коньяком. Задержался, подумал – и сделал длинный глоток. Операция началась. Минут через десять, ковыряясь в ране, Михе удалось рыболовным крючком зацепить и кое-как, срываясь и матерясь, вытащить пулю, застрявшую в мягких тканях. Обливаясь холодным потом, спецназовец молился всем богам: артерию бы не порвать!

Усилится кровотечение, и конец. Повезло, что коньяка хватило на все необходимые цели. На стерилизацию, на анестезию и на поддержание оперирующего врача в рабочем состоянии. Нину отпаивать спецназовец не решился: девушка может отреагировать парадоксально, вплоть до истерики. Опьянение у Михи не наступало, слишком напряжён был «хирург». На взгляд Нины, он демонстрировал неслыханную выдержку… и лишь однажды бросил взгляд в сторону ассистента. Поначалу Нина то и дело прикладывалась к ватке с нашатырём. Потом забыла про дурноту, втянулась в работу, следуя всем командам. Даже швы накладывала, пусть впервые, но аккуратно. Навыки медсестры ей пришлось усваивать в детстве, оставшись в раннем возрасте вдвоём с младшей сестрой. Отец Нины и Оли после смерти матери запил, да так с собой и не справился... Разрез зашит и обработан йодом. Операция завершена, но насколько успешно? Миха с тревогой вглядывался в измученное лицо раненого, покрытое бисеринками пота. Прошли томительные минуты. Михе показалось, что прерывистое дыхание пострадавшего стало немного ровнее, синюшные щёки начали розоветь. Появилась надежда.

«Ну что же, – подумал Миха, – пулю извлекли, у раненого появился шанс выкарабкаться. А у меня – не сесть лет на десять!» Бывший альфовец трясущейся рукой нашарил в кармане мобильный телефон, посмотрел на часы: четверть пятого... пятого?! Где машина? Миха набрал номер водителя, намереваясь крепко отчитать его.

 

Трубку взяли, но сквозь хрипы и всхлипыванья донеслось нечто бессвязное:

– Колея лесна... забуксова… мать её... трос найду, тогда и заведу!

Всё ясно. Миха сплюнул и помрачнел. Сохраняя наружное спокойствие, повернулся к Нине и сказал:

– Так! Машины не будет. Вернее, будет, но ближе к вечеру.

Нина, тоже измученная, всплеснула руками, с ужасом глядя на Миху.

– Пойдём к дороге. Понесём его, сколько сможем, – неуверенно сказал Миха.

Взглянул на Нину, поправил себя:

– Понесу.

Третий час они тащились по тропинке, спотыкаясь о корни деревьев. Комары облепили плечи, взяв в плотное кольцо: защитный крем постоянно смывало потом. Ноги разъезжались, вязли в траве или липкой грязи. Несмотря на Михины протесты, Нина старалась помочь в переноске раненого. Личные вещи, погоревав, они упаковали и зарыли на берегу, вместе с обрезом ружья, палаткой и лодкой. Вернусь, пообещал себе Миха. Придёт машина, всё заберём. Пришлось объяснить Нине, почему «такси» непременно вернётся. Но девушка, казалось, не слышала спутника, терзаясь смутными мыслями. Наконец деревья расступились, процессия вышла на просёлок с машинной колеёй. Исхлестанный ветками Миха опустился на поваленное дерево, едва не уронив раненого. Оглянувшись по сторонам, Нина уселась рядом. Незнакомец, стараясь не шевелиться, еле слышно спросил: «Где я?».

– Спроси ещё, кто мы, зачем мы здесь, – пробурчал Миха, отдуваясь, как Винни Пух. – Будем дома, чайку попьём.

 

Ждать попутку, к счастью, пришлось недолго: минут через десять из-за поворота вынырнула автоцистерна с надписью «Молоко». Как ни удивительно, здесь всё ещё держали коров, сдавали государству излишки молока, откуда только они брались? Раненого втащили в кабину. Он застонал, задёргался, пытаясь вырваться и словно обезумев. Миха мягко шлёпнул его по затылку, и раненый стих. Нина невольно хмыкнула, но воздержалась от комментариев.

– Чего это он? – удивился водитель.

– Радуется, что жив, – сказал Миха.

Кое-как втиснувшись на сиденье, Миха усадил Нину на колени, внутренне охнув от боли, и машина тронулась. В маленькой районной больнице появление пациента с огнестрельным ранением вызвало настоящий переполох. Регистраторшу отправили за главврачом. Хирург, принявший вызов по телефону, прибежал через пятнадцать минут. Это был невысокий, полноватый мужчина лет сорока, с вялым ртом и багровым носом сильно пьющего человека. Продолжая задыхаться, врач Викентий Викентьевич облачился в халат, тщательно вымыл руки, протёр короткопалые кисти жёсткой щёткой, цыкнул на растерянного фельдшера и приступил к осмотру. Развернул наложенные повязки. Присмотревшись к неровному шву, взглянул на Миху, стоявшему в дверях кабинета. Миха весь подобрался: врача не обманешь.

– Вот, подобрали в лесу... – проронил охранник, аккуратно выбирая слова.

За дверью всхлипывала Нина, переживая остатки стресса. Старенькая регистраторша отпаивала её корвалолом, а прибиравшая в коридоре нянька шуршала шваброй, ругала лесных бродяг и протестующе гремела вёдрами.

– Это огнестрел, – сказал врач. – Я должен в органы доложить.

Миха молчал, даже не пытаясь что-то добавить.

– Где его ранили? Кто оперировал? Пулю как вынули? Где она? – без пауз допрашивал врач.

– Я ранил, я и оперировал, – соврал Миха с видимым отвращением. Иного выхода из положения он не видел.

– В лесу? Вы что, издеваетесь?! – врач повысил голос. Сорвал с головы шапочку и вытер мокрое от пота лицо.

– Не орите вы... да, в лесу – сказал Миха. И тоже утёр лицо. – Километрах в десяти отсюда, у озера. Пулю извлёк. Боюсь, не дошло бы до перитонита.

– Вы что же, медик?!

– Мясник-любитель. Лечите, хватит болтать!

– Раненому ввели успокоительное и дозу антибиотика. Пусть поспит. Сейчас нагрянет участковый, придётся дать объяснения. Сестра вам сделает перевязку. Я вижу, локоть вон весь в крови.

 

Но Миха уже заснул от усталости, привалившись к стене. Сжав челюсти, не замечая стекавшей струйки слюны. Подойдя, Нина заботливо вытерла ему подбородок, украдкой выбросив затем носовой платок. Сама его и перевязала, ухитрившись не разбудить, Участковый, оказавшийся в звании капитана полиции, представился Кунаковым Валерием Михайловичем. Небритый и всклокоченный, словно тоже вылез из чащи, капитан с минуту вглядывался в потерпевшего.

Спросил у доктора:

– Откуда ваш... пострадавший? Кто доставил?

– Да тип какой-то в молоковозе привёз! – ответил с досадой Викентий Викентьевич. – Зовут Михаил. Говорит, в лесу, мол, нарвался. Сам ранил, сам оперировал… бред какой-то! С ним женщина, она не пострадала. Нина, кажется. Её сейчас там в чувство приводят.

Старенькая регистраторша дала Нине стакан воды с пятью каплями валерьянки, и та слегка задремала. Участковый постоял, разглядывая Миху. Потрепал сочувственно по плечу:

– Послушайте, Михаил... Извините, не знаю отчества.

– Ничего, стерплю и без этого, – сказал очнувшийся Миха.

– Где вы подобрали тяжелораненого? – спросил капитан.

– У Бежицкого озера, товарищ капитан. Стрелял из пистолета в мишень, случайно попал в потерпевшего. Он прятался в чаще. Сделал зачем-то выстрел по мне. Так совпало, почти синхронно. Вот моё оружие... вот разрешение на него. А там, в углу, замотан в тряпку его обрез. Мне что, представить письменные показания? Или сразу в Город поедем?

– Да вы хоть знаете, кого подстрелили?! – не выдержал капитан.

Он как-то странно взглянул на Миху, сочувственно и в то же время с некоторым торжеством:

– Это же Данилюк! Смотрите-ка, Данилюк!!

– К-какой ещё, к чертям, Данилюк? – заикаясь, спросил Миха. – Пастух деревенский?

– Одичал, поди, в лесу-то! – продолжал капитан, пропустив Михину реплику мимо ушей. – Матёрый волчара, рецидивист, наемный убийца. Член банды... нет, всё-таки – мозг! Втроём бежали из-под стражи во время следственного эксперимента. Уложили заточками двух конвоиров. Объявлены вне закона… но я вам этого не говорил, учтите! Двоих беглецов тем же вечером отыскали. В морге они. А этого месяц ищем, весь район на ушах! Сколько леса прочесали, Швейцарии и не снилось. По радио объявляли непрерывно, по телевизору... а он, вон он где, Данилюк! В больничке валяется. Жаль, что пуля из моего «макарова» опоздала... вот так они и попадают в ад.

– Как знать! – вздохнул Миха. – Район у вас громадный, это верно. Я тут через неделю бы сдох. Значит, обвинение в непредумышленном убийстве не предъявят? Живой он, Данилюк этот? Дайте с ним побеседовать.

– Побеседовать, вот ещё! Медаль не обещаю, – сказал словоохотливый капитан. – Возьми часы, наградные! Командирские! Бери, Миша – дарю от души.

– Спасибо, капитан! Свои имею... тоже наградные, – Миха скупо улыбнулся. Пожал участковому огрубевшую, крестьянскую ладонь. Вспомнил про Нину, оглянулся, ища её взглядом. И спохватился:

– Нельзя ли чем-нибудь перекусить?

– Ко мне! Домой заходите, – откликнулся участковый. – Всё-всё, не брыкайся! Верхний проезд, семнадцать. Маруся такого борща накатит, язык проглотишь! Найдется и настоечка, сам выгонял… на грецких орехах.

– Лечебная, значит? Тогда и коньяк сгодится, – решил Миха, тряхнув неразлучной флягой. Нина, проснувшись от раскатов беседы, обняла Миху за плечи:

– Знаешь, я тут подумала... Короче, согласна.

– На что согласна? На ужин с борщом?! – удивился Миха.

 

Сообразил – и крепко обнял невесту. Так крепко, что у обоих перехватило дыхание. Надя облегчённо заплакала, улыбаясь сквозь слёзы. А борщ Марусин, правда, был великолепен.

Спустя неделю гуляли свадьбу Михи и Нины в чьём-то загородном поместье. Пригласили и Кунакова, но он сослался на срочные дела в подведомственном районе. Один из бывших Вахиных «подопечных», колбасный король, устроил новобрачным трехдневную аренду коттеджа. Свадьба как свадьба, молодым то и дело кричали «горько!», как только в глотке чуточку пересыхало. Молодые ухмылялись сердито, но целовались вполне исправно. Гости со вкусом ели и пили, как принято на банкетах. Субботин вполуха слушал расшалившийся гарем, развлекал остротами Ляльку, вызывавшую нарядом, внешностью и макияжем потаённую зависть женской половины собравшихся. Счастливой невесте так хотелось, чтобы все вокруг были счастливы! Однако по-настоящему счастливы здесь были только молодожёны. Приглашённый Михой Рогачёв поставил нетронутый бокал с шампанским на стол и подошёл к Субботину:

– Мне надо с вами поговорить! После короткого знакомства три дня не могу вас нигде отыскать.

– А я всё время на выезде! Но если надо, мы побеседуем, – сказал Субботин, весь подобравшись. – Пойдём-ка на веранду, служивый. Не будем осложнять обстановку.

Венчальный день клонился к закату, однако изящная летняя веранда арендованного коттеджа была полна света и разноцветных бликов, искрившихся в мозаике витражных стёкол. Собеседники уселись в кресла возле крохотного столика. Субботин открыл предусмотрительно захваченную с собой бутылку ледяной минералки. Налил в фужер, поднёс к губам и выплеснул себе в лицо.

– Ф-фух, а ведь тоже неплохо! – сказал Барон, растираясь салфеткой. – Как сказал зять, кинув камень в собаку, а попав в тёщу. Ну, что у тебя? Да, кстати, прими к сведению: стажировка завершена. Я отправляю тебя на повышение – назад в Москву! С концами, приятель.

 

Насмешливо улыбаясь произведённому им фурору, следы которого проступали на лице Рогачёва, Субботин достал из кармана и вытер лицо огромным носовым платком розово-белого цвета с вензелем «ВС». Коллективный привет из гарема. Придя в себя, Рогачёв поморщился:

– Куда спешить… Москва пока подождёт! Всё равно она never sleep (никогда не спит). Подсуетились бы с патентом! Уйдут ведь каучуки. Вместе с приоритетом.

– Ты что же, мальчуган!? Топчешь чужие грядки? – спросил Субботин с угрожающей интонацией. – Совсем берега попутал?

– Ладно-ладно! Не вели казнить, государь, вели слово мудрое вымолвить! Последнее слово приговорённого…

– Откуда ему взяться в пустой башке?! Короче, что надо? Что не устраивает в озвученном приговоре… и почему?

– Начнём с «почему», – сказал Рогачёв.

Скользнув отрешённым взглядом по окнам, стажёр произнёс ровным тоном, словно зачитывая выводы из отчёта аналитиков банка:

– Нас ждут крутые перемены. По всем признакам, в ближайшее время доллар утратит способность к стабилизации (Субботин покрутил пальцем у виска). Аналитики считают, что допустима лишь временная ремиссия! В ближайшие три года вслед за Штатами на мировом рынке произойдёт пара-тройка ипотечных кризисов... затем весь мир погрузится в пучину глобального коллапса, товарного перепроизводства! Пойдёт ускоренная концентрация капитала в олигархических семьях. Рухнет потребительский рынок. В то время как недвижимость, идеальный способ спасения накоплений, сохранит и упрочит свои лидирующие позиции. Но и в недвижимости грядёт переориентация спроса. С квартир вторичного рынка массовый покупатель перейдёт к загородной недвижимости, к землям сельхозугодий. Возрастёт интерес к аренде жилья и строительству доходных домов, к таунхаусам и коттеджам. Время менять стратегию! Вы спросите, с чего начать? С замены руководства, с анализа рынка земельных фондов. Нужна статистика, база данных реальных владельцев, потенциальных инвесторов, нужна опережающая реклама! Исполнить всё и снова переходить к торговле! Единственно, официально обосновать, спрогнозировать цену аренды, оценить налоги, размер комиссионных, банковские переводы и тому подобное. Старикам здесь не место. Вам надо думать о смене!

 

Субботин слушал внимательно, словно отмечая в памяти каждое слово. Увидев, Рогачёв приободрился:

– Чтобы не падать, бизнес должен расширяться, Вильям Аркадьевич! Ипотека давно себя исчерпала! Это же азбука. Сегодня ипотечное кредитование – лишь повод для лоббирования банковских интересов.

– Потрясающе! – вздохнул Субботин. – Чему вас только учат на лекциях в «Проминвесте». Ты где всё это списал, мой маленький гном? Пом-пом. Не зря говорят: у крохотных кувшинов большие уши. Но ты ведь, паря, слышал звон, да не знаешь, где он! Рубить башку таким помощникам надо! Пока их инициатива не вышла из берегов.

– Отдайте бизнес! – выдавил Рогачёв, уже не владея собой. – Хотите, я выкуплю? Мне дозарезу нужен раскрученный статус. И разрешите, э-э… жениться на Даше. Мы любим друг друга.

Субботин умолк, собираясь с мыслями. Подобного оборота он явно не ожидал. Заговорил с некоторым усилием:

– А на папашу, случайно, нет планов, Генаша? Может, мне тоже что-нибудь в глаз воткнёшь? Когда человек отдаёт нечто нужное людям, он обретает радость. Когда принимает что-то желанное, он получает удовольствие.

Субботин умолк, перегнулся через стол и заорал, глядя Рогачёву прямо в глаза:

– А ты мне, зайчик, на кой?! Девок лапать, почту левую засылать да секретики приворовывать? Ты мог легко добиться всего, о чём я только мечтал: учёба за границей, собственный бизнес, стартовый капитал! Надо было вернуться, сесть и составить план, а не мелочь по чужим карманам тырить! Чей будешь, гадёныш? Не англичанкой ли заслан, м-м? Она там что, по-прежнему гадит? Как уловили дядю Юру, на компромате? На муху карась не клюнет! А-а, кажется, понимаю… на желание! Вдвоём на Вильку вилы точили!

Рогачёв ошарашенно смолк, и Субботин продолжил:

– Ты уволен. Ты очень задолжал мне, стажёр. Но так и быть, прощаю по бедности. Нам, нищим, пожар не страшен!

– Из-за меня вы не пострадали! – выпалил Рогачёв. – А я из-за вас едва не погиб! Вы, как базарная шлюха, норовите угодить тем и этим! Михи-Вахи вместе с Доктором пользуют вас в два смычка! И это только начало…

– Никто не идеален,– сказал Субботин, против ожидания, оставив без ответа грубую выходку. – Да, всякой мелочи, вроде меня, приходится лавировать. Но видеть цель, сынок, не означает пускать струю против ветра! Не ползаю я по трупам. Вот ты – из другого теста! Дай волю, любого в помойку скинешь. Читай по губам: ты уволен! Вечерней лошадью вылетаешь в Москву, где можешь танцевать что угодно. Привет хозяевам «Проминвеста»! И мощный пендаль для дяди Юры. С глубоким, искренним чувством!

 

Рогачёв покусывал губы, не находя аргументов.

Субботин насмешливо наблюдал за его мучениями. Помолчав, добавил:

– Теперь о Даше. Будет лучше, если смоешься, покуда ветер без камней! Не к ней ты лезешь, змеёныш, а к бизнесу ручки тянешь! Думаешь, зятьку-то уж дам порулить? Своих заимей лошадок. А знаешь, почему нет? На таких, как Даша, самые гнусные прохиндеи как раз и женятся! На умных, добрых, доверчивых. Иди на сено, козлик, обратно к звёздочке рэйлуэя.

– Не понимаю, о чём вы! – растерянно сказал Рогачёв.

Стажёру было крайне неуютно. Ему казалось, что Субботин сорвал с него не только тёмно-синий костюм цвета «дипломат» с белоснежной сорочкой и оранжевым галстуком – он словно сдирает с Генки кожу длинными, причудливыми лентами.

– Плохо, если не понимаешь! – сказал Субботин, вставая. – Не люблю идиотов, а лицемеров и врунов терпеть ненавижу.

Бледный от ярости, Рогачёв молча вернулся в комнату. Вновь появился на веранде и положил на шаткий столик, стоявший перед Субботиным, два чистых листа бумаги:

– Мне нужен приказ о моём увольнении! С мотивировкой причин. Кстати, дядя Зяма тут ни при чём. Идея была моя! И разработана, как вы правильно поняли, в одном из столичных банков, причём операция велась заодно с вашими охранцами! Они-то рассчитывали погреться, укрепиться, взять Доктора на испуг, но крупно проиграли. И сейчас у них, похоже, зреют крупные неприятности… Миху ждут в службе охраны. Или грохнут, или служить заставят. Как комнатных собачек.

 

Субботин с тревогой всмотрелся в лицо Рогачёва: не бредит ли?

Написал, что просили, размашисто подписался, вернул листок Рогачёву.

Тот сразу ушёл, ни с кем не прощаясь и не благодаря за приём. Вернувшись к праздничному столу, Вилька постоял в задумчивости, затем обратился к Вахе:

– Часовые на месте? Ты как, поляну сечёшь?

– Два кольца охранения, – благодушно откликнулся Ваха. – После конфликта по поводу «Форт Байярда» введена круглосуточная охрана. Не по ошибке ранили Миху. Не просто так! А из мести.

– «Байярд», «Байярд»… автострахование «лакшери»-иномарок? – наморщил лоб Вилька. И протрезвел:

– Автостраховка?! Чёрт бы её подрал!

Ваха растерянно хохотнул. Кивком подозвал жениха и тоже, вслед за Генкой, исчез. Жених, сияя, как блин на масленицу, подошёл с двумя бокалами, но Вилька от выпивки уклонился. Миха недоумённо пожал плечами. Глянул на Вильку:

– Никак, допрос намечается?

– Нет, остроумнейший из охранников! – с досадой сказал Субботин. – А Ваха куда рванул?

– За водкой на станцию,– улыбнулся Миха. – Заодно караулы сменит. Ваха почти не пьёт – мозги наши, как-никак! К нам до полуночи люди должны подъехать. Вечерней лошадью. Я запретил им брать машину. Поменьше внимания… пусть электричкой дотянутся!

– Тревожно что-то, – признался Субботин, борясь с искушением рассказать о планах Нетцигера по поводу захвата автостраховок. – Определённо, вечер перестаёт быть томным! Есть тут один оракул. Только и каркает, Кассандра хренова: зажился ты, друг Субботин, на этом свете!

– Клади с прицепом! – откликнулся Миха. – Я лично взвод братков положу. Десертной вилкой. Или, скажем, парочкой зубочисток. А вместе с Вахой…

– Верю, верю, – сказал Субботин. – Дивизию остановите! Плюс ко всему, ты снайпер из авторучки, ведёшь огонь на поражение по скрытым мишеням!

Миха изумлённо открыл рот, но не нашёлся с ответом. Неужто Ниночка проболталась? Не проболталась, сказал бы на это Субботин, а доложила о происшествии. Но продолжения беседы не вышло, Субботин отошёл к окну и стал разглядывать дачную улочку, которую обступали ранние сумерки.

Внезапно он повернулся к Михе:

– Бери всех, кто трезвый, и рысью на станцию! Срочно!!

 

Глава 7-я. Западня для крысолова

Четверг 24 апреля 2008 г., 16.10.

 

Мышеловки бывают разные, эффективные и не очень.

Эффективность ловли мышей определяется не только возможностями охотника, но и менталитетом дичи. Ваха оказался в мышеловке, в которую именно он и должен был угодить. Дичь оказалась далеко не глупа. Раздосадованные неудачей с рейдерской атакой на «Форт Байярд», боевики Нетцигера дважды попытались взорвать новенький Вахин «пассат». Безуспешно. Группа охраны пресекала любые попытки. Тогда за Михой и Вахой началась настоящая охота. Ведь Док защиту никому не обещал. Он размышлял сейчас над тем, как бы переманить охранцов к себе. Не можешь победить, попробуй возглавить. Док обещал Рогачёву в разборки с Вилькой не вмешиваться, и это развязало стажёру руки. Миху с Вахой хирург надеялся просто прибрать к рукам. Усевшись за руль бордового «пассата», Ваха повернул ключ зажигания. Машина зафыркала, заурчала, но что-то не заводилась. Судьба, казалось, уговаривала Ваху не рисковать.

Но Ваха был не из тех, кто доверяет приметам. Иншалла, как говорят правоверные: Бог усмотрит. Радуясь случаю, Ваха сразу же улизнул с затянувшейся вечеринки. Дефицит алкоголя, наметившийся к полуночи, грузин воспринял, как дар судьбы, и вызвался в помощь по его пополнению. Сытый голодного не разумеет! А пьяный трезвого не оценит. Несмотря на то, что пил крайне редко и неохотно, Ваха в совершенстве владел нюансами сортамента алкогольных напитков, в том числе водки.

 

Всё-таки это был самый популярный напиток некогда приютившей горца северной страны. Ваха изредка переживал оторванность от родового гнезда, но никогда не делал попыток вернуться на родину. Там, это он понимал, его моментально зачислят на службу в одну из клановых структур, кем-нибудь вроде начальника службы безопасности. Зачем охранять того, кого Ваха, возможно, и на порог к себе не пустил бы?!

Князь, не князь… я сам себе князь, говорил он полушутя. Хотя, наверное, верил в это. Наконец-то капризный «пассат» завёлся и тронулся с места. Через несколько минут Ваха вырулил на маленькую привокзальную площадь. Остановил машину и подошёл к освещённому киоску. Подошли две девицы:

– Вечер в хату, фраерок! Огоньком не поможешь?

Ваха поморщился, нехотя достал зажигалку. Он не любил развязных и пьяных женщин. Дал прикурить, сунул девочкам зажигалку: на добрую память!

– Ты что, за нищих нас принимаешь? – закричала одна из девок. – На кой мне шелупонь такая сдалась?

– А что, оригинальный «зиппер» хотите? – удивился Ваха. – Базара не будет, верните моё поддувало. Прикурили, девочки, и свободны!

– Ты глянь, Марго, он ещё и выделывается! – возвысила голос девица, явно привлекая внимание. – Понаедут, черножопики, а потом обзываются! Какой я тебе зиппер-триппер?! Яйцами, что ли, на халяву надеешься потрясти?!

 

Ваха от души расхохотался. Но тут из сгущавшейся тени вокзала вразвалку вышло четверо незнакомцев. Они словно подгоняли перед собой спотыкавшуюся молодую женщину. С первого взгляда было ясно, что женщина в положении. Она, задыхаясь, пыталась что-то сказать, но вместо этого то и дело оглядывалась на преследователей. Те, гогоча, отпускали сальные шуточки. Ваха, ненавидевший гопоту всеми фибрами кавказской души, рассчитался за алкоголь и хотел уйти, но помрачнел и включил режим наблюдения. Девицы, потолкавшись у киоска, похихикали с продавцом, отпустив ещё пару сомнительных острот, но, не поняв развития сюжета, побрели по платформе прибытия пригородных поездов. Ваха, не колеблясь, поставил объёмистую сумку на землю. Подошёл к гогочущей четвёрке и сказал:

– Кто старший? Собрать придурков, и чтобы больше вами не пахло!

– Видал?! Апельсины права качают! А может, ты террорист? Шахид-заде! Мы не оставим тебя без присмотра! – сказал, куражась, верзила в кожанке под деревенского байкера, весь в потасканном пирсинге и многочисленных цепочках, вертя по сторонам головой в поисках одобрения.

Компания снова загоготала. Ваха кивнул:

– Желаешь присмотреть? Ну, извини!

И обозначил точку в переговорах. Крутанувшись, нанёс точнейший удар ногой прямо в солнечное сплетение. Деревенский байкер упал как подкошенный, прочие поперхнулись и замолчали. За спиной у Вахи прозвучал тихий стон. Обернувшись, кавказец обнаружил, что женщина, к которой приставала шпана, внезапно покачнулась и рухнула на скамейку. Похоже, ей стало плохо. Забыв обо всём, Ваха бросился к будущей матери:

– Не волнуйтесь! Вам ничего не угрожает...

 

Однако женщина, словно подрезанный колос, клонилась всё ниже и ниже. Ваха подхватил её, желая помочь, но в тот же миг женщина выпрямилась. Взмахнув рукой, сделала молниеносный выпад, и под неверным светом фонарей что-то смутно блеснуло. Ваха внезапно почувствовал режущую боль в животе. Ноги подкосились, да что ж это… иншалла. Охранник ослабел, качнулся и упал на колени. В запахах угля и жжёной резины, витавших над железнодорожными путями, взлетела острая нота с ароматом пролитой крови. Женщина, а вместе с ней гоп-компания, мгновенно исчезли. Из киоска выскочил ларёчник и с криком бросился к Вахе. Грузин лежал неподвижно. Матовая бледность залила его лицо, дыхание стало прерывистым и слабым.

Странная мысль не давала раненому покоя: неужели Ваха из рода князей, сын кузнеца Симеона, прозванного Неистребимым, позволит себе умереть на грязном, заплёванном шелухой от семечек пригородном перроне? Да никогда в жизни. Превозмогая боль, горец шепнул ларёчнику:

– Перестань орать. Вытащи у меня из кармана мобильник. Делай, что говорю!

Оторопев, ларёчник смолк. Прошерстил Вахины карманы. Извлёк тонкий, весьма продвинутый телефон. Собравшись с силами, Ваха продолжал его инструктировать:

– Набери звёздочку, потом две семёрки...

Ларёчник потыкал грязным ногтем в кнопочки, еле видневшиеся в подступающей темноте.

– Теперь попробуй поймать машину.

Ваха сбился с мысли, голова его бессильно поникла. Ларёчник охнул, растерянно глянув по сторонам. К счастью, в этот момент подошла электричка, и на привокзальной площади появились Вахины сослуживцы.

– Тебя за смертью посылать! – закричал один из них и осёкся.

– Меня, да. Чуть-чуть разминулись. Но это не точно, – шептал Ваха бледными, обескровленными губами, пока друзья осторожно поднимали и несли его к случайной машине. Узнав о ранении, Даша сразу же примчалась в пригородную больницу.

– Ты что, не мог с ними справиться? – набросилась она на Ваху.

– Не кричи, дорогая, – попросил раненый, передёргиваясь от боли. – Я с женщинами не воюю. Тем более, когда она притворяется беспомощной… э-э, беременной, да...

– Ваха, миленький, не умирай! – взмолилась Даша. – Мне страшно! Кто защитит меня, если не ты?

– Гуляй только с папой. Он слабый боец, но может даже смерть рассмешить, – шутил Ваха, но губы его синели. Медсестра, устав уговаривать, схватила Дашу за рукав и потащила прочь из палаты.

– Ваха, миленький, выздоравливай! – кричала Даша, цепляясь за дверь. – На дискотеку сходим... порвём всех, как тузик грелку! Четыре невесты тебе найду...

 

Ваха улыбнулся, затем потерял сознание. Даша провела у Вахиной постели две бессонные ночи, пока врачи не сказали, что кризис миновал и непосредственной угрозы для жизни больше не существует. Вахе предстоял длинный, сложный период выздоровления. Улучив свободную минуту, Вилька забежал к пациенту на полчаса, и пока их встреча не кончилась, медсёстры и соседи по палате просто стонали от хохота. Субботин в лицах рассказывал о последнем брачном варианте, предложенном ему Милицей Львовной. Невеста была из рода дорогобужских князей, и звали её Сара Соломоновна. Один только Миха в уголке палаты без устали шмыгал носом, чувствуя себя виноватым. Но виновата была их контора. Чтобы совсем в тоску не впадать, Миха при всех посещениях Вахи брал заодно и Нину. Они садились у дверей и гладили руки друг другу, а Ваха любовался ими, наслаждаясь покоем.

Затем Нина подсаживалась к больному и кормила бульоном с ложечки, участливо расспрашивая про врачей, медсестричек и родственников. Охрана у палаты была круглосуточной, однако новых покушений на охранников не было. Через две недели Ваху выписали из больницы, и прежняя жизнь охранного агентства «Руно» закончилась. Миха с Ниной увезли джигита выздоравливать в горы, где «никакая сука не достанет», как выразился Миха, обнимаясь с Субботиным.

С Нины Вилька взял торжественную клятву вернуться, как только Ваха вновь станет к женщинам приставать. Нина, улыбаясь и всхлипывая, обещала всё что угодно, и Вилька чмокнул её в каштановую маковку. Пора искать другого экономиста, печально думал риэлтор, пока девчонки не разбежались.

 

Глава 8-я. Победитель теряет всё.

Пятница, 02 мая 2008 г., 16-55.

.

Дело продвигалось к развязке.

Поразмыслив, Субботин решил обострить ситуацию. Позвонил Доку, сказал, что папку с присадками каучука и собственными идеями оставит на сохранение, и двинулся с документами через Город, практически напоказ. Девушки в «Антигуа» предусмотрительно были озадачены текущими сделками, никто ему разговорами не мешал. Выйдя из дома, Субботин сразу же почувствовал слежку. Интересно, чей это ползунок, Михи или Гены, лениво подумал Вилька. Но поразмыслив, наземный транспорт отверг, как сюжет с непредсказуемым поворотом, и отправился пешком в сторону метро. Толпа привычно обтекала его, все были открыты и на виду. Субботин мало их волновал. На платформе метро, ввиду раннего часа, была привычная толчея. Особенно много скучилось школьников и студентов, вообще ни на кого не обращавших внимание. Прекрасно, подумал Субботин, здесь-то и затеряюсь. Но не тут-то было. Кто-то дёрнул его за рукав – Генка! Какого лешего, хотел спросить Субботин, но бывший стажёр выхватил синюю папку из рук риэлтора и повернулся, надеясь, видимо, смыться. Не раздумывая, Вилька тут же врезал ему по затылку. Папка вылетела у Рогачёва из рук, он повернулся и ткнул Вильку чем-то острым в левую часть грудины. Какое-то время схватка продолжалась с ничейным счётом, толпа не столько негодовала, сколько наблюдала с жадным любопытством, желая победы молодости. Наконец Вилька изловчился и нанёс противнику сильный удар ногой в голень. Рогачёв простонал, схватил Субботина за ворот и протащил по краю платформы, надеясь столкнуть на рельсы.

 

Вилька с силой отпихнул его, Рогачёв упал на какого-то парня и после ответного толчка полетел в колею. Его спасло прибытие поезда. Получив кабиной машиниста сильнейший удар по темени, Рогачёв отлетел назад, к скамейкам платформы, ударился спиной и затих. Шатаясь, Субботин какое-то время пытался прийти в себя. Народ, разочарованно решив, что злобный дядька обманом отколотил беднягу-студента, выражал клочками негодование. Какая-то девушка ударила Субботина по спине зелёной сумкой с длинным ремнём и тут же спряталась за спины подруг. Вилька хмыкнул, ощущая каждый раз заново, как горячая влага расползается у него под рубашкой. Пересилив режущую боль, риэлтор со стоном подобрал папку, затем склонился над Генкой, поднял его вялую кисть и нащупал пульс. Рогачёв был недвижим, но при ближайшем рассмотрении сердце билось ровно и гулко. «Выживет, – решил Субботин. – Молодые бессмертны». Смерть снова чиркнула крылом, как опахалом помахала… и снова кто-то хлопнул его по плечу (уж не она ли?), из-за чего Вилька чуть не заорал. Теперь это был Дасик, весь чёрный от горя и гнева. Глаза доцента горели сумасшедшим огнём:

– Завалю, ублюдок везучий! Всё поправимо. Есть в жизни quod superius (доводы выше разума).

 

Доцент обожал вставлять в разговорную речь пышные римские фразы, и Вилька в своё время тоже кое-что почерпнул:

– Не сегодня, Крынкин (доцент непроизвольно поморщился, услышив наследственную фамилию). Только не в этот раз. Как говорили древние римляне, bonam vitam habuit, sed male finivit (он славно жил, но плохо кончил). Забери эту падаль и под ноги больше не лезь. Я просто сброшу тебя с моста.

Дасик замер, затем открыл рот, но вместо тысячи слов затряс кулаками. Белея в суставах, пальцы его разжались, молочными струйками стекли в карманы плаща. Казалось, доцент Юрий Крынкин уже готов был ударить бывшего друга, но Вилька слишком хорошо знал нынешнего врага. К бесчувственному Генке Рогачёву проталкивались сквозь редеющую толпу дежурная по станции и озабоченный врач скорой помощи, которого развернули с машиной прямо на улице. Поверх голов немногих запоздалых зевак полицейский службы метрополитена искал глазами виновника нападения. Качаясь, как пьяный, Субботин обошёл по кругу вызванные службы, что было не очень сложно, и двинулся к выходу, окинув прощальным взглядом грязный тючок белья, когда-то бывший охранителем банковских капиталов. Ощутив, что силы его на исходе, риэлтор выбрался в вестибюль, остановился и огляделся. За ним, шумя и тыча пальцами, спешили какие-то люди. Вот олухи, поморщился Вилька. А если я за вами брошусь бежать? Но люди не склонны были к беседе. Они остановились только тогда, когда поняли, с Субботиным что-то не так. Пытаясь устоять на ногах, он жался спиной к стене. Опустив глаза, Субботин обнаружил, что звук дождя, преследовавший его по пятам, вызывая в памяти звуковую галлюцинацию, шёл от падения капель крови. Готично, подумал Вилька, мы оста-авим на память в палатках... Не удержавшись, он всё-таки съехал на пол, разбрасывая в стороны кровавые пятна. Огорчённо развёл руками, потом опустился на бок… не пора ли, Господи, разбрасывать камни? Нет, время ещё не пришло.

 

Чудеса, да и только! Стены уже побелили, подумал Вилька, очнувшись… и когда успевают? Да разве поезд пустят по свежей побелке… чушь какая-то. А может, мы уже не в метро? Стена напротив качнулась, отчалила в сторону, словно громадная льдина, вставши дыбом в разгар ледохода. И кто-то сразу же всхлипнул. Этот кто-то раздражающе пахнул Лялькиными духами. Вы что, сговорились тут воздух портить, хотел сказать раненый, но вышел лишь слабый стон. Долой фантазии, подумал он – что делать Ляльке возле больничной койки? Помутнение миновало, риэлтор стал различать предметы и лица. На гнутых стульях нелепой конфигурации сидели у «стенки дыбом» две лучшие в мире женщины, Даша и Лялька. Они безотрывно смотрели на Вильку, боясь упустить момент, когда он проснётся. Раненый кашлянул, вздрогнув от боли, и женщины синхронно придвинулись. Как это у них выходит? Полночи репетируют?

 

– Но-но, не налегайте! – сказал риэлтор. – Жениться сразу на двоих я не смогу. Это аморально.

И Лялька улыбнулась, а Даша заплакала, сжав ему локоть.

– Да ну вас, рёвы-коровы! – сказал Вилька, охнув от боли. – Пописать, и то нечем будет. Берегите влагу.

С усилием сев на кровати, он вырвал из вены иголку капельницы. Опустил ноги на пол, одну за другой, игнорируя все охи-ахи. Убедившись, что нижняя часть туловища надёжно обёрнута хрустящей накрахмаленной простыней, риэлтор встал на ноги.

В голове возник лёгкий крен… и даже в желудке заметно штормило. Субботин покачнулся, но выстоял. Неслышно ступая, приблизилась Лялька, подула Вильке в кудри на нестриженом затылке, взяла мягко под руку. Притянув к губам её крохотную ладошку, Субботин чмокнул Ляльку в указательный палец. Переводчица робко поглядела на Дашу, словно подзывая её к себе. И Даша, не удержавшись, шагнула поближе, прижалась к Вилькиной спине. Шепнула: не бойся, папа! Ни на кого тебя не променяю. Черти еловые, подумал Вилька. На пушечный порох вас к больнице… э-э, как-то не так звучит. И Лялька подмигнула, словно в ответ: не бойся, мы выстоим! Маткины двери, спохватился Субботин: Милице бы надо звякнуть. Ворчит, небось: время ужинать, а Вилечка где-то носится! Михеич, япона суть… бродячий сын Инчу-Чундры, похохатывая, её лепёшки уплетает с вареньем и версии-диверсии подкидывает. Одну хуже другой. Старушка охает и вилкой ему грозит, помешивая тесто. Гарем, небось, навёл практикантов и чешет языками напропалую. Ну я вам устрою майский день, именины сердца… Субботин открыл рот, чтобы узнать, нельзя ли сделать быстрый звонок, но тут же зашёлся в приступе кашля. Вытер губы рукавом больничной пижамы, глянул. Следов крови не было – стало быть, лёгкие не задеты? Хотелось бы верить, подумал он. Но лучше доктора спросим. Стоять уже не хотелось, но всё-таки надо было. От усердия даже скулы свело, как будто навернулся он на свеженький хук. Собравшись с силами, Субботин сделал пару шагов к окну. Отдёрнул штору, прижался лбом к холодному стеклу. Пылающие мысли стыли на холодке, как беговая лошадь, поднятая на дыбы. Тополя в грязном больничном сквере притихли, сутулясь от ветра. Весна, депрессия, хлопоты. Всё как всегда. С чего вдруг появилось ощущение ясности и покоя? Непонятно, да и Бог с ним. Вечерело. Небо было в алмазах.

.

ПИТЕР. ПОСЛЕ ПОЛУНОЧИ

Еду спать, и сон украдкой

Жмёт измученный висок,

Дребезжит каретным трактом

Механический возок.

Рельсы стёсаны, покаты,

Сонный дом дрожит спиной,

Стены стенами прижаты,

Как костяшки домино.

На простуженные скверы

Смотрит брошенная медь:

Одежонки ей чрез меры

Не положено иметь,

Чёрным дёснам тротуаров

Губы солью обмело,

Припозднившиеся пары

Слюдяным скрипят стеклом.

Спит фургон, пропахший хлебом,

Не макнуть его, увы,

В опрокинутое небо

Пересоленной Невы,

Звёзд лиловых покрывало

Ждёт двуглавого орла.

Балахон Петра и Павла

Мерно штопает игла,

Бороздят храпящий город,

Торопясь, пока ничей,

Обаятельные воры

И сбежавший казначей.

Ключ нашёлся,

Ноги вытер,

Засыпая, улыбнусь:

Принимай, голландец-Питер,

Одурманенную Русь…

 

2012-2022.