Варенцов и Брусникина
* * *
За морем сияло небо. Над морем сгущались тучи.
Как и надлежит буревестнику, рея между тучами и морем – точнее, в стенах родного офиса – не находил себе места Шеф, региональный представитель одного из крупнейших российских холдингов:
– Копают, снова копают! Узнаю, кто стучит – быренько ласты склеит…
Шеф чуял бурю, а буря, затаившись, караулила Шефа.
Из Москвы нагрянул с аудитом финдиректор столичного офиса Иван Сергеевич Варенцов. Со времён истории с городничим свет божий не видывал столь гадкого визитёра! Представьте: отказался от угощения, потом от Маши, Саши и Даши. Потом от экскурсии к перевалу, охоты на редкого зверя «горный каз-зёл» и плавания со скафандром. Взглянув на белый конверт без марки, гость рассмеялся негромко, едва не плюнув в унылые очи Шефа. Простучав закрома и схроны, заперся Варенцов с Забадеевым и вычерпал бухгалтера Черноморского филиала до дна черепной коробки.
– Ни в горы, ни в сауну! – тосковал покинутый Шеф. – Забыли, с чьей вы ладошки кормитесь! Лизавета, найди Брусникину… нет, завтра мы вместе поужинаем! И мохито будет, и ожерелье… и негры со стриптизом! Что значит, сам обещал?! Настоящие мужчины, Лиза, всегда обещают больше, чем делают. Это их главный фетиш. Что значит фетиш? Это когда ты ногти грызёшь, зная, что по уху прилетит. Ладно, не хнычь. После споём с тобой, Лизавета, хы-хх. Спровадим выползка на малую родину и споём… а может, и станцуем. Не ной, я сказал! Ноги в руки… в собственные руки, дур-рында! Послал бог помощничка, наказал за мои грехи!
Офис филиала был взбаламучен. Охваченная безумием, пустилась в пляс круговерть планктона. Что вам сказать про Брусникину? Завсектором Ирина Брусникина была прекрасна, как смертный грех. Что может быть прекрасного в смертном грехе? Запретность, что же ещё. Брусникина была соткана из запретов. Манила к себе, как одинокий блюз забытого в ночи саксофона.
Шеф выдумал сто версий для появления завсектором в начальственном кабинете, но… Варенцову было решительно некогда, и дверь в отведённый ему не приёмный покой он разве что засовом не заложил.
Муки творчества, брошенные на алтарь финансовой ревизии, конечно же, померкнут на фоне поэтического вдохновения и прочих поисков не затёртых эпитетов. Тем не менее, они, эти муки, тоже требуют полной сосредоточенности, каковую Варенцов снискал, усевшись к вечеру на скамейке под огромным платаном, намертво вросшим в землю в трёх шагах от санаторного пляжа.
Расстегнув ворот кремовой сорочки, отрешившись от галстука с пиджаком, Варенцов изучал отчёт, близоруко сощурившись, матеря втихомолку ноутбук, непокорный Excel и чопорных разгильдяев-южан. Как назло, стоило отчёту сняться с невидимых тормозов, как вдоль побережья взлетели порывы ветра и заиграли листьями исписанного блокнота. Варенцов, игнорируя Божий промысел, продолжал барабанить по клавишам, но пала тень на схваченные скрепой страницы блокнота, и Бог, устав от слёзных жалоб приморского коллектива жуликов, воров и бандитов, натренированной, не дрогнувшей рукой вновь создал женщину.
Склонившись к Варенцову, она сказала:
– Скучаете? Поздновато для трудового загара. Хотите кофе?
С вами – хоть крысиного яда, хотел ответить Варенцов, но онемел и обошёлся кивком. Незнакомка продолжала, искоса любуясь эффектом, произведённым её появлением:
– Пойдёмте в чебуречную, я очень замёрзла. Да проводите же… темно и ветрено. Поскользнёшься, до Турции долетишь.
Варенцов встал, захлопнул ноутбук и доложил, что готов. Незнакомка церемонно взяла его под руку. Они смотрелись удачно подобранной парой, заставляя оглядываться на себя праздную публику, с опозданием покидавшую обитель загара. Оставалось встретиться с Купидоном, и Купидон себя ждать не заставил.
– В Москве я был женат, причём дважды, – усевшись за один из столиков уютной маленькой забегаловки, Варенцов на ощупь выбирал подходящий, то есть наиболее провокационный способ общения. Главная обида, которую можно нанести женщине – разговор не о ней. Или выбор, сделанный когда-то не в её пользу. Сейчас она должна нахмуриться или съязвить… партнера в любом досуге всегда выбирает женщина. И значит, можно будет вернуться к работе… Но дама, улыбнувшись, сказала:
– Слава богу! Надоело, что кругом шатаются одни холостые. Обещайте, что не будете приставать!
И улыбнулась. Шучу, шучу, говорил её искрящийся взор. Попробуйте только не приставать. Левый верхний клык незнакомки, повёрнутый вокруг оси, вызвал у Варенцова смутную мысль о чём-то из прошлого, но аудитор изгнал пришельца. Надо было сосредоточиться и понять, зачем они здесь сидят?
Ей что-то нужно, и это он уже понял. Немного напрягся. Загляните-ка внутрь Варенцова: свернулся кольцами, как удав в засаде на кролика.
– Не тужьтесь, Ванечка! Вам к лицу ясность мысли, – незнакомка почувствовала его нервозность, не затрудняя себя причиной её возникновения. Удивлённый Варенцов на минуту забыл об отчёте:
– Откуда вы… э-э, что я Ванечка? Меня лет тридцать...
Незнакомка молчала, давая собеседнику возможность рассмотреть себя повнимательней. Она была стройна и круглолица, с очаровательными ямочками на щеках и копной тёмно-русых волос. Свежа, подумал Варенцов, как юная Ева, ещё не угодившая в силки кинематографа, дабы сыграть невинную шлюху или превратиться в Маргариту Терехову. Остроумие хлыща, одёрнул себя Варенцов. Ты не таким был, Ванечка…
– Ты всё такой же дурак, Чистюля! Потому что очков не носишь, – улыбнулась незнакомка. Левый клык, повёрнутый вокруг оси… наконец-то Варенцова осенило:
– Настюха! Ягода-Брусника, да неужели?!
Они учились в столичном физико-математическом интернате, два года просидев за соседними партами. День в день, все два года Варенцов был влюблён в ясноглазую Настеньку – как и половина их выпуска. Но Настя голову не подымала от учебников, а навещавший её изредка строгий папа в чёрном кителе с нашивками каперанга не допускал и мысли о каких-нибудь вольностях. Малоподвижного, скованного Варенцова одноклассники дразнили Чистюлей и предрекали карьеру владельца химчистки – за страсть к блестящей новой одёжке. Оборвав ручеёк воспоминаний, прорвавший плотину будущего склероза, к столику подошла официантка, на узорном передничке которой вышито было имя «Франциска». Поставила две невесомо лёгкие чашки кофе, улыбнулась. Костяной фарфор, ты подумай, сказал себе Варенцов. И даже огляделся по сторонам. Такая тёха, а поди ж ты – уже Франциска, усмехнулся, придя в себя, аудитор и вновь повернулся к Насте. Ты как, безмолвно взметнулись взгляды. Неуклюже встретились руки, и странная пара расхохоталась. Широкоплечему, блондинистому Варенцову до боли захотелось прижать к себе забытую одноклашку, но чебуречная до краёв наполнилась посетителями. Не помня себя, голодная публика ожидала новых страстей. Любые ласки здесь покажутся предварительными, съязвил про себя Варенцов и огляделся в поисках Франциски с ложем для чебуреков. Но ожидание вечно полно сюрпризов.
К столику шагнула высоченная худая деваха, суповой набор фотомодели:
– Кто это у нас, Настёна, весь такой упакованный? Вы не танцуете? Жаль, зато я п-пою…
– Отвали, Гризельда, – сказала Настёна. – С барменом потанцуй.
– Гор-рдые все! Да я на шампуре вас поганом вертела! С левой резьбой!!
И деваха с грохотом опрокинула столик, за которым сидели Варенцов и Настя. Все сразу поскакали с мест, но тут малец с поправкой влез… Соболезнуя невинным женским обидам, за спиной Гризельды вырос загорелый абориген, гость с постамента «Вождь краснокожих», напоминавший своими обводами окаменевшую пирамиду мешков с цементом. В лицах аборигена и Гризельды усматривалось много общего. Части тела аборигена, не скрытые расписными шортами «багама-мама» и грязной чёрной борцовкой, пестрели синими молниями, якорями и русалками.
Обведя Варенцова налитыми кровью глазами, бетонный вождь проревел:
– Чего тут?!
Дух аборигена был нечеловечески крепок: от него разило дешёвым виски. Расписной Кинг-Конг, решил Варенцов, и более раздумывать не пришлось. Привстав и крутанувшись на левой пятке, Настя с треском впечатала правый каблук в бестрепетный лоб вождя. Далее события развивались, как пишут в романах, с ужасающей быстротой. Подтянулись свежие силы, и Настя стойко ринулась им навстречу.
Доселе невозмутимый Варенцов взревел, как раненый бык, и кинулся к центру зала с ярко освещённым пятачком для танцев. Музыка билась в окна, как заплутавшая муха. Из мнущих пространство тел изредка долетал женский визг. Из кухни римскими дротиками летели недомытые вилки. У стойки темпераментно били бармена, хлопая по ушам, напоминавшим разваренные пельмени. Рванувшегося к Насте Варенцова тут же съездили по затылку. Настя и Гризельда, крича непечатное, вцепились друг другу в волосы…
– Ходу, ходу! Быстрее отсюда… менты! – крикнула Франциска в самое ухо Варенцова, дёрнув злосчастного москвича за оторванный ворот. Действительно, в полутьме можно было различить, как собравшихся у витрин прохожих оттирают угловатые, небрежно экипированные фигуры в полицейской форме. Швырнув Гризельду под ноги, как лесоруб бросает срубленный сухостой, Настя схватила Варенцова за рукав и потащила к служебному выходу, едва заметному в углу, сразу за стойкой бара.
Чем же они тут кормят, ужаснулся вслух Варенцов, пролетая горячий цех. Нет на вас ревизоров… и слава богу, жарко шепнула Настя. Заткнись-ка лучше, тут люди шуток не понимают…
Многое юному Ванечке давалось от природы легко.
Наделённый аналитическим, крепко собранным интеллектом, подросток с детства тяготился опекой. Учительский клан Варенцовых, поглощённый войной за выживаемость, успел в кратковременных перемириях дать Ване самое ненужное в жизни: разумное, доброе, вечное.
Кто-то сверху им
Обещал:
Скоро всё пойдёт
Веселей!
Но России дух
Обнищал
По карманам
Учителей…
Узнав, что по конкурсу можно попасть в столичный интернат для одарённых детей, восьмиклассник Варенцов бросил заниматься музыкой, английским, стрельбой и вольной борьбой, полностью отдавшись нелюбимым точным наукам – физике и алгебре, в которых, однако же, на общем фоне преуспевал. Лишившись звёздного статуса «отличник на все времена», Варенцов испытал тяжелейший шок: таких светил, как он, была половина класса. Пришлось, переламывая себя, собраться и усердно грызть науку. В течение первой четверти, тем не менее, он получил по алгебре пять совершенно немыслимых двоек. Иногда, проснувшись ночью в кровати, стоявшей в окружении семи сиротских коек, Варенцов вспоминал злосчастный пятигорский курорт. В Пятигорск они приехали по отцовской курсовке, дважды лазили на Машук, и мать в обеденные часы шептала: ешьте больше хлеба, хлеб здесь бесплатный… Настеньку он выделил сразу же, и она, казалось, отвечала Варенцову тёплыми взглядами.
Но сладкое время парочки в ту пору ещё не пришло.
В гостиницу их не пустили: все уже спят.
Не графья, на кухне помоемся, утешил себя Варенцов – это же типовой проект. И повёл Настю по асфальтовой тропке, тянувшейся вокруг здания.
Должна быть дверь чёрного хода… ага, вот она! И тоже заперта. Настя хихикнула. Варенцов, осмотревшись, выбрал незакрытую форточку. Попутно ужасаясь тому, во что превратилась его одежда, полез внутрь. При его габаритах финт казался немыслимым, но вот он, урок из детства: пролезли голова и плечо – весь в форточку войдёшь! Так ведь оно и вышло… в смысле, вошло.
Варенцов чувствовал себя юным ботаном с менталитетом старца. Восторженного подростка, рвавшегося навстречу любовному приключению, то и дело охолаживал зрелый муж с остывшей душой засранца. Хихикнув, Настя скользнула следом, как приручённая змейка. Пробежали пустой вестибюль, бросились вверх по лестнице, подначивая друг друга. Войдя, Настя охнула: в номере поджидала ванна с горячей водой и пышной розовой пеной… вот так порой сбываются заранее проплаченные мечты. Ни минуты не медля, Настя потянула через голову платье, вопросительно обернулась: м-м? Варенцов, опешив, кивнул. Скинул с плеч перемазанную, разорванную сорочку. И с силой взъерошил волосы: происходящее казалось сном, причём невероятно прекрасным! Кожа Насти пахла мёдом и морем. Жгли Варенцову спину летевшие, как пенистые волны, накрахмаленные простыни, а конца звёздной ночи всё ещё не предвиделось. И всё же, всему на свете… В тишине капризным женским альтом грянул мобильник:
– Bad, bad boys, come with me, come with me…
Бросив постель и Варенцова, Настя зашарила рукой по гостиничному ковру ядовито-красной расцветки в поисках сумочки. Нашла, вырвала поющий мобильник, прижала к уху и рявкнула:
– Говорите, если совести хватит! Да. Совершенно не беспокоите, пять утра. Чем занимаюсь? Верховой ездой! Помню… даже не сомневайтесь.
Повернулась к млеющему от звуков её голоса Варенцову и сказала:
– Ты должен уничтожить результаты проверки. Надо, Ваня. Я обещала.
– Так вот зачем…
– Не глупи. Ты, Ваня, даже не был частью работы! Сама прилетела на имя-фамилию, как бабочка на огонёк. Но каждому… короче, нам всё это придётся оплачивать. Тут куча компромата уже накопана.
Как куча навоза, поморщился Варенцов. Поискав на столике, Настя сунула в рот сигарету и щёлкнула зажигалкой. В крохотном зареве Варенцов успел разглядеть на левом предплечье девушки цветную татуировку: вставшая на хвост кобра сжимала ядовитыми клыками огромный алмаз.
Не глядя на Варенцова, Настя монотонно заговорила:
– У меня было всё: семья, дом, работа. После интерната три года проучилась в Физтехе, вернулась к маме и закончила школу телохранителей… я всю жизнь была повёрнута на у-шу, как ты на чистоте.
– Помню. А помнишь, как тебя обходил физрук после серии показательных упражнений? Девочек лапал на перекладине, мы все ему горько завидовали… а тебя ни разу не тронул.
– Я ему как-то шепнула… немного о себе. Что, и сейчас ревнуешь? Расслабься, шучу. Итак, я стала телохранителем.
– Татуировка оттуда?
– Да так, символ школы боевого искусства. Связалась с заезжими киношниками. Очень им нравилось, как я ногами в полёте бью пивные бутылки… ну, дальше больше, вышла замуж за каскадёра. Моталась за ним по России и вскорости овдовела: разбился Петечка на Эльбрусе. Его брат позвал работать к себе, в той же должности – а тут ты нагрянул со всей своей дурацкой проверкой.
– Ничуть она не дурацкая! Сколько тебе обещано, если сорвёшь отчёт?
– Догадайся с трёх раз! Твою, Ваня, буйную голову. Уйдёт в Москву компромат – полетят работнички, а твоей башкой придётся закрыть хит-парад.
– Ручонки пообломаю…
– Пулю не схватишь, как говорил один знакомый чечен. Чего мне, дуре, недоставало?! Путёвки в лучшие места. Кирпичную дачу добила по ипотеке. Поклонники в лимузинах выгуливают… так нет же! Москвича захотелось. А в белокаменную не хочется, сыта по горло столичной жизнью...
– Вздремнула бы, Настёна. Светает.
Нет ответа. Оказалось, Настя уже спала.
Завёрнутый в махровое полотенце, Варенцов курил, прислонившись к открытой балконной двери. Море на заре лениво ворочалось, перемешав бирюзу и яхонты. Ветер мчался в соседнее полушарие. Сумрачная синева истончала, как весенний сугроб. В коридоре шуршали тряпками, шаркали ногами уборщицы. Постояв, Варенцов отыскал в разбросанной одежде блокнот, подержал задумчиво в руках. Полистав бумажные листочки, медленно, поштучно разорвал их в клочки. Вернувшись к постели, Варенцов присел на край и принялся разглядывать Настю. Наверняка решит, что я струсил, стучало у него в висках.
Что прячется за сим дивным обликом? Повторение пройденного?
Память Варенцова жгли бесчисленные совещания, рауты, командировки… череда дневных отчётов вперемешку с беспутными вечерами. Синеватые клубы кумара, рёв кабаков, потные сиреневые торсы танцовщиц гоу-гоу. Брошенная на плечи занавеска, расхристанный и пьяный урод-Варенцов в зеркалах мотеля. Охрипшая, злая Вика – обожаемая супруга, избранная Варенцовым-студиозусом с тем, чтобы остаться в столице – пытающаяся среди ночи вызвать машину и умчать к дорогому папочке, господину префекту. Долгая унылая ругань в адрес агентов и гастарбайтеров, не желавших и не умеющих толком достроить варенцовскую дачу.
Сытые лица жён, череда любовниц, завистливые взгляды сослуживцев.
Кстати, о сослуживцах… натянув брюки на голое тело, а ботинки – на босые ноги и поражаясь собственной неряшливости, Варенцов прокрался в коридор. К полуодетому постояльцу испуганно обернулась уборщица, выразив вопрос на луноликом лице.
– Продолжайте-продолжайте, – отмахнулся от неё Варенцов.
Отыскал в кармане мобильный… слава Богу, ещё заряжен.
Ткнул пальцем кнопку короткой связи.
– Я к вам прислушиваюсь… а-ых, – зевнул далёкий шеф Варенцова.
– Ничего, что рано? Привет, Егорыч, это я, ваш заморский гость!
– Теперь уже ничего… ну, что у тебя стряслось? В сауне перебрал? Или недобрал, хи-хи…
– Послушай, я надыбал массу нарушений в структурных расчётах! В отчёте надо всё перекраивать.
– Вези, посмотрим! Хочешь, скинь мне синопсис в электронку. Правда, два ближайших дня я буду чертовски занят…
– Да дело не в отчёте!
– Чего ж тебе надобно, рыбка ты хренова?! Чтобы я был у тебя на посылках? Сейчас пошлю… и видит Бог, далеко пошлю!
– Не-не! Золотой рыбкой будешь ты, Антон Григорьич. Сейчас объясню.
И Варенцов объяснил.
Нет бы встать да заняться делом –
В офисах, шахтах, церковных хорах…
Прильнуло к окнам холодное майское утро. Тучи, покрутившись, помявшись без дела, умчались разочарованно. Закипая в лимонных лучистых потоках, море хохотало и пело, то и дело взлетая к небу пенистыми протуберанцами. Офис черноморского филиала возвращался к размеренной, привычной жизни, снабжённой щедрыми нетрудовыми доходами.
«Редко я на новую работу хожу, – размышляла Брусникина, роясь в ящиках своего стола. – Где этот чёртов полис? Надо показать поломанную ступню Ищеевой, именно она на сегодня – лучший городской ортопед. Ванька сейчас, наверное»… и тут телефон вновь ожил.
Настя, чертыхаясь, поднесла его к уху.
– Это Лизавета! – рявкнули так оглушительно, будто звонок был из соседнего номера. – Шеф обыскался тебя, рвёт и мечет.
– Икру пусть мечет… закроет дефицит в торговом балансе. Передай, через минуту приеду.
На подступах к кабинету завсектором раскланялась с зарёванной Лизаветой, поникшей в кресле. Подивилась отсутствию привычной дверной таблички.
Толкнув створки красного дерева, Брусникина ахнула:
– Чего расселся?! Игнатьич явится, сразу орать начнёт.
– Брусникина, ты уволена! – буркнул Варенцов, наслаждаясь возникшей паузой. – В связи с переходом на другую работу… приказ по службе: выходи за меня замуж! Не буду я любить подчинённых. Чревато боком!
– Оп-паньки! – сказала Настя, освоившись с калейдоскопом событий. – А первой у нас кто будет – девочка, разумеется?
«Вот ведь… моментально ко всему привыкают, – лениво размышлял Варенцов, развалившись в удобном кресле. – Как кошки, ей-богу». Но первым у них был мальчик. И это совсем другая история.
.
*В тексте использованы фрагменты поэтических откровений автора.
