ГОЛОС, ч.1. Николай.
(из воспоминаний Людмилы Толкишевской о своём детстве)
Давно то было. После ТОЙ войны.
Годах в сорок седьмом, сорок восьмом.
Ещё мы не наелись тишины.
И горевали каждый о своём…
Тогда ещё я маленькой была, -
Счастливая! И бабушкой, и с мамой,
И с папой даже поиграть могла,
Вернувшимся с войны, той, страшной самой!..
Тогда мы колесили по стране,
Где папа возрождал аэродромы.
Жить в городках военных вышло мне…
И жизнь была, конечно, АРХИскромной!..
На полустанке, раз, Бог весть каком,
Отец мой как-то вышел из вагона,
Сказав, мол, что идёт за кипятком.
Назад он возвратился потрясённый!..
Солдаты вслед за ним в купе вошли,
Неся комок невнятный осторожно.
Не сразу рассмотреть мы «груз» смогли:
Понять, что там, казалось невозможно!
А это был убогий инвалид:
Под самый пах отрезанные ноги!
И беспробудно пьян. И крепко спит,
Не ведая печали и тревоги…
Такой красивый! Молодой такой!
…а в вещмешке хранились документы
И горсть наград. И орден золотой,
Тот, самый главный, с Лениным по центру!
(Любой, войну прошедший, понимал,
ЧТО нужно было совершить такое, -
Никто наград «за так» не получал,
А этот, ведь, «найденыш», был героем!)
Он был сержант. Авдеев Николай.
На тот момент проживший четверть века,
Вкусивший вдоволь поствоенный «рай».
Почти утратив образ человека.
И было там ещё письмо одно.
И видно, что не раз его читали.
Бывало смятым, скомканным оно…
Потом разглаживали как-то, расправляли…
Писала, некто Шурочка. Она
Пыталась объяснить, что виновата,
Мол, если бы нога была ОДНА,
То с госпиталя б забрала солдата!
А, так как он – «ползун» по всем статьям, -
Она с таким никак не сможет сладить!
- и, Коля, врать тебе не в силах я!
Прости и не суди ты, Бога ради!
Пойми меня, я очень молода!
Жизнь сломит, превратив меня в старуху!
И сам меня разлюбишь ты тогда.
Нам обоим на жизнь не хватит духу!
И было так подписано письмо
(писавшая – совсем, наверно, дура!) –
Но по всему выходит так само:
«К сему с приветом, любящая Шура».
Не сразу, видно, проглотил комок
Читавший, - столько чувств в груди теснилось!
Вздохнула бабушка: «Её накажет Бог!»
Все как-то сразу с нею согласились.
В глазах у мамы с бабушкой вопрос:
Пока что не нашли ответа сами, -
Ну, хорошо. Вот ты его принес.
И что же мы с «находкой» делать станем?
Отец найти слова не враз сумел, -
В иное время б отшутился лихо!
- Он пел! Вы только б слышали, КАК пел!
Ответил нам наш папа очень тихо!..
Обтерли полотенечком бойца
И на топчан теплушки уложили…
Я не сводила глаз с его лица, -
Таким оно в тот миг прекрасным было!
Очнулся утром. Не был удивлен,
Где он находится. Куда и с кем он едет.
На просьбу спеть вмиг согласился он.
И не забыть вовек мне песни эти!
Заполнил мир весь бархатистый бас!
В нем было столько непонятной силы!
Он покорил, сразил мгновенно нас, -
Такое волшебство в звучаньи было!
Не стало слышно грохота колёс,
И за окном исчез пейзаж, мелькавший…
Тот голос доводил собой до слёз,
Был до костей, до нервов пробиравший!
Я слышала: об этом говорят,
Что «как попал в другое измеренье».
И тот, кто слушал, - весь вагон, подряд,
Был просто заворожен этим пеньем!
(Сейчас, когда минуло столько лет,
Я понимаю то, что исполнитель
Душой богат быть должен! В том секрет!
Плюс, уникальный дар. Что ж, что «любитель»!)
Пришла с вопросом к бабушке своей:
- А отчего, когда поёт наш Коля,
На небе облака плывут быстрей,
А то, вдруг, замирают поневоле?
- А, ведь, и правда! – бабушка в ответ, -
То наши души, как бы, замирают,
Потом, почуяв в пеньи Божий свет,
Свой путь туда, на небо, продолжают…
***
Чуть погодя, случилось в жизни то,
Ради чего и мой рассказ ведётся.
Жизнь разделилась, как бы, вся на «до»
И то, что «после» многими зовётся.
Жил Коля с нами, как бы, член семьи,
Работал комендантом общежитья,
По вечерам же песни пел свои,
Был у него и слушатель, и зритель.
Бывало, выезжает на крыльцо, -
А ребятня его уж поджидает:
Ведь многие утратили отцов,
А Коля, как умеет, возмещает…
Расскажет и смешное, и всерьёз,
Конечно, на гармони им сыграет,
Душевной песней доведёт до слёз,
А после вновь рассказы продолжает…
Квартировали в школе мы тогда.
Напротив проживала тётя Пейся.
Она была уже не молода,
И дочь её жила там с нею вместе.
Была та Роза редкой красоты!
Да, только, вот, седая и немая.
И все, кто видел, разевали рты,
И удивляясь и… не понимая…
Катились страшною кровавою волной
По Белоруссии еврейские погромы.
Спаслись, спасибо, женщине одной,
Укрывшей их, двоих, в подвале дома.
Был полотенцем стянут Розин рот,
Чтобы не смела проронить ни звука,
Но слышала, как плачут, как зовут
Её близнята по-соседству… Мука!
Сгорели дети заживо в дому…
А мать тогда лишилась дара речи…
И побелели косы потому…
И вот, однажды, в тихий летний вечер
Ириски Роза детям принесла,
Что Колю, как обычно, облепили.
И парень, отложив свои дела,
В глаза взглянул, темней что ночи были…
Нет, он тогда не развернул баян…
А вдруг запел. Пронзительно. Тоскливо.
Плескался в песне горя океан
Безумный и пленительно красивый.
Об уточке-лебёдушке он пел,
Что потеряла деточек бедовых.
Глубокий бас рыдал. Стихал. Гремел.
Стелился дымом и парил над кровом…
Звук чистотой сравним был со слезой,
А густотой своей был мёду равен.
Своей непостижимой глубиной
Нырнуть в себя и плыть в себе заставил.
Открыты окна в доме были все.
И замерли в проёмах тёмных люди,
Застыли на опасной полосе,
С вопросом вечным: что же дальше будет?
Вдруг Роза, как-то страшно замычав,
Шатнулась и упала на колени,
И руки к небу летнему подняв,
Вдруг закричала в диком иступленьи!
Услышал ли её еврейский Бог?
И что, - она кляла или молилась?
Как пробка, вылетел из горла Розы, вздох!
Без чувств она на землю повалилась…
Её подняли, в дом перенесли.
Врач полковой командовал умело…
События всех просто потрясли!
Ни звука над землёй не пролетело!
Из всех, кто видел, - каждый понимал,
Что чуда стал свидетелем случайным.
Оно сразило просто наповал,
Оставшись и открытием, и тайной!
А утром Пейся, на колени встав,
В молчаньи Коле руки целовала…
…Мы в детстве мало видели забав,
А слёз людских нам встретилось не мало!..
………………………………………………….
В последствии, Николай Авдеев закончил музыкальное училище и до конца своей недолгой жизни (его не стало в возрасте 47 лет) работал директором одного из домов культуры. Успел жениться и родить двоих прекрасных сыновей, ставших впоследствии хорошими докторами, но уникальный дар своего отца увы, унаследован ими не был.
