Трасса 29 (продолжение)

TRAINORAMA

 

Музейный паровоз, гудя и пуская клубы чёрного дыма, медленно тянул два стареньких плацкартных вагончика темно-зелёного цвета сквозь празднично разодетую толпу собравшихся на ежегодный фестиваль любителей железнодорожного моделизма, Трэйнораму. Возбуждённые атмосферой праздника пассажиры высовывались из окон, свистели, кричали и махали руками. На параллельных путях в тупике стоял такой же металлический «динозавр». На его передней части, прямо на выступ дымовой коробки с номером «250» взгромоздился какой-то верзила в синей рубахе и махал проезжавшим огромной ковбойской шляпой. Под высоко натянутый на столбах баннер с надписью «ВЫСТАВКА ПОЕЗДОВ» текла людская река фанатов «великого ужаса железной дороги». У каждого третьего на руках сидел ребёнок в белой панаме, а каждый пятый торжественно тянул на бечёвке гроздь разноцветных воздушных шаров, надутых лёгким газом.

Посреди этой крикливой, веселящейся толпы неспешно двигался доктор Генри в сером пиджаке и светлой рубашке с чёрным галстуком бабочкой, а рядом с ним шла медсестра Стайн в ослепительно оранжевом жакете поверх угольно чёрной водолазки. Тон их общения не оставлял сомнений в том, что между ними происходило бурное объяснение.

– Кому это надо, целыми днями смотреть на предстательную железу!? – энергично тряся крупными кудрями, сказала сестра Стайн.

Мимо них, отчаянно звеня колокольчиком, проезжал мини-поезд: переполненные весёлыми пассажирами открытые платформы с трамвайными сиденьями, вместо крыш – полосатые тенты, усатый машинист в фирменной кепке, клубы дыма из пузатой трубы, которая едва ли поднималась выше взлохмаченной ветром шевелюры на голове Генри.

–Какая разница?! Это моё дело. Ты унизила моё достоинство!..

Из толпы вынырнул невысокий мужчина с крючковатым носом, направил на Генри толстые линзы очков в металлической оправе, схватил его руку и, энергично её тряся, восторженно проговорил:

– Жду с нетерпением Вашей речи!

– Спасибо! – ответил спутник сестры Стайн, не успев толком поменять раздражённый тон на благожелательный.

– Очень жду! Правда жду! – подтвердил человек в очках своё заявление, и людской поток понёс его дальше.

– Спасибо. – Повторил Генри немного растерянно.

На пиджаках у многих мужчин красовалась алая розетка на красной ленте с синей полосой, приколотая к левому лацкану большим круглым значком с эмблемой Клуба любителей железнодорожного моделизма. Генри, как и приветствовавший его мужчина, тоже были обладателями знака принадлежности к этой весьма многочисленной религиозной конгрегации.

– Боже, я так давно ждал этого вечера! Это огромная честь! – сказал Генри, стараясь перекричать шум толпы в купе со звуками движения поездов, и было непонятно, обращается он к своей спутнице или ко всем присутствующим. – Но сейчас…

– Я не звонила ей. – Перебила его сестра Стайн, и Генри резко повернулся в её сторону.

– Что? Что ты сказала? Почему нет? – черная бабочка на его шее возмущённо взмахнула крыльями.

– Нам пора перестать прятаться!

Они остановились, и волны бурлящей людской реки, набежав на них, разделились надвое и обтекли по сторонам как могучий валун в порожистом потоке.

– Послушай! Я очень напряжён. Я потерял работу. Я волнуюсь из-за своей речи! – Генри призвал в свидетели свой кейс с золотыми застёжками и потряс им у своей неразумной спутницы перед носом.

– Чушь! – большой рот сестры Стайн гневно растянулся в прямоугольник размером с колоду карт.

– Я не пытаюсь уклониться, но всё должно быть по моему!

– Чушь!

– Чушь?

– Слушай меня! Или ты бросаешь эту алкоголичку…– сестра Стайн рубанула воздух ладонью.

– Или что?!

– Или я никогда больше к тебе не прикоснусь!

Мелкий говнюк, сидя на плечах у проходившего мимо вздорящих любовников папаши, состроил оторопевшему Генри забавную рожицу: закатил глаза, оттянул уши и высунул язык.

***

С опоясанной кольцом сигнальных огней водонапорной башни открывался прекрасный вид на изрезанные затонами и заливами берега реки, на острова, начинающие утопать в вечернем мраке и темнеющую лесами даль горизонта, где догорал в редких перистых облаках летний закат, размывая акварелью зелёно-голубые и оранжево-серые тона неба. Увы, любоваться этой исчезающей красотой было некому. В окнах таун-хаусов ещё кое-где горел свет, но возле самих домов не было видно ни души, тем паче никому бы не взбрело в голову лезть на водонапорную башню ради дарового эстетического удовольствия.

Издалека прилетел паровозный гудок и замер, поняв неуместность своего появления в этом сонном царстве. Линда с портрета с грустной надеждой смотрела на Линду, спавшую на своём царском ложе. Рядом с ней на розовой подушке, укутанный покрывалом по самые ноздри, мирно покоился силиконовый младенец.

Ночную тишину разорвал истошный крик.

– Мама!

Хриплый голос, несомненно, принадлежал Гэри.

– Мама! – на этот раз хриплый крик сопровождался резким дурашливым смехом.

Гэри, осторожно ступая между движущихся поездов, прошёл по макету железной дороги мимо моста и домика с освещёнными электричеством окнами, перешагнул нарисованную синей краской ленту реки и спрыгнул на пол.

Разметавшаяся по кровати в одном нижнем лиловом белье Линда тревожно завозилась, но вырваться из объятий сонного дурмана не смогла.

Гэри плюхнулся на стул возле пульта управления макетом, ещё раз, давясь смехом, крикнул «Мама» и беспорядочно забегал пальцами по тумблерам и кнопкам. Линда пошевелилась, рука её пробежала по лицу и груди и снова безвольно упала на кровать. Два десятка кукол, сидевших и лежавших вокруг кровати на всех мыслимых плоскостях, полках, выступах мебели, сиденьях стульев и кресел, замерли с широко раскрытыми глазами в тревожном ожидании неминуемой катастрофы.

Товарный поезд на всех парах мчался навстречу пассажирскому, а между ними на рельсах стояла объятая ужасом Барби в ночной сорочке с разлетающимися по ветру волосами и не могла шевельнуться. Поезда изо всех сил гудели и неслись, не сбавляя скорости. Барби, парализованная страхом, с открытым в немом крике ртом вытягивала вперёд руки и не двигалась с места. «Диспетчер» Гэри в нетерпении подпрыгивал на стуле, без малейших признаков желания вмешаться в ситуацию. Поезда столкнулись. Голова Барби в вихре взметнувшихся волос полетела в сторону, останки локомотивов и вагоны вздыбились над путями и рухнули под откос. Во все стороны разлетались куски металла, осколки стекла и обломки древесины. Груды угля с грузовых платформ подбросило вверх, будто мощным взрывом, и место крушения скрылось в облаках густой чёрной пыли.

***

В одном из ангаров был устроен зрительный зал с рядами откидных стульев и небольшим возвышением с трибуной, на которую были направлены прожектора, висевшие высоко на стенах под самым потолком. Публика шумела, занимая свободные места. Несколько воздушных шаров, выскользнув из неловких рук, поднялись вверх и парили под крышей в безнадёжных поисках выхода на свободу.

На трибуне с микрофоном в руках и красной розеткой на лацкане пиджака стоял человек, встретившийся Генри у входа на Трейнораму.

– А сейчас, без лишних вступлений позвольте мне представить нашего лидера доктора Генри Генри.

С этими словами он протянул микрофон поднявшемуся на сцену Генри, и они с горячим энтузиазмом потрясли друг другу руки.

– Спасибо, – беря микрофон, сказал Генри и, повернувшись к публике, повторил громче, – Спасибо!

Раздались возгласы и аплодисменты. Генри занял место на кафедре, положил на неё бумаги с заготовленной речью, поднял руки, призывая публику к тишине и вниманию, и, не дожидаясь, когда шум и выкрики стихнут, начал свою речь.

– Когда невежественные и необразованные люди говорят мне, – иногда они такóе говорят, те, кто забили свои головы мыльными операми и футболом по телевизору, – когда они говорят: «Посмотрите! Взрослый человек, доктор играет с детскими поездами!», – знаете, что я чувствую?

– Что ты чувствуешь? – хором закричала публика.

– Рассказать вам, что я чувствую?

– Расскажи! – взревел зал.

– Я чувствую жалость к ним!

– А-а-а! – народ встретил его слова овацией и неумолкающими криками одобрения. Многие, повскакав со своих мест, восторженно хлопали в ладоши. Сидевшая в первом ряду сестра Стайн, задыхаясь от избытка чувств, сложила на груди руки с носовым платочком и пустила слезу умиления.

Внизу, в зале, с каждой стороны от трибуны стояли по два дюжих охранника в форменных фуражках, и ещё несколько прохаживались вдоль стен. На трибуне, выполненной в виде носовой части паровоза, точнее, дымовой коробки с метельником (он же путеочиститель), красовалась эмблема организации, изображавшей паровоз, заключённый в круговую надпись «NORTH CAROLINA TRAINORAMA».

Выйдя из-за трибуны и поправив левой рукой брючный ремень, Генри возгласил, перекрывая крики толпы усиленным динамиками голосом:

– Да! Я горжусь своей моделью железной дороги! Я горжусь умственной дисциплиной, …чистотой мысли …и этой идеально масштабированной миниатюрой.

Зал откликался на каждую его фразу криками восторга.

– Но в основе всего этого лежат знания нашей великой нации! – Генри обернулся и, потрясая рукой, указал на огромный флаг Соединённых Штатов, висевший за сценой в качестве задника.

Зал аплодировал ему стоя. Шары с гелием поднимались к потолку, в воздухе над головами публики мелькали звездно-полосатые флажки и головные уборы. Несколько особо впечатлительных личностей попытались взобраться на сцену, но бравые блюстители порядка лаконично и профессионально остудили их пыл.

– Сверкающие дороги от одного берега до другого – Генри явно поймал кураж и, зацепив публику эмоционально, вёл её как мастер кукол своих актёров на ниточках. Он ходил вдоль сцены, блестя глазами, бурно жестикулировал, и, подходя к рампе, протягивал руки тем, кто сумел прорваться через охрану. Сестра Стайн утирала слёзы смятым в комок платочком и сияла счастливой улыбкой.

– И я скажу вам! Я скажу! Я закрываю глаза ночью и вижу, как это стало реальностью, несмотря на все трудности. Я вижу, как мой маленький поезд едет по своей дороге.

В это время снаружи ангара маленький трёхосный паровозик размером с автомобиль издал пронзительный сигнал и выпустил удушающий сизый шлейф дыма. На первой и единственной прицепленной к нему платформе, на расстоянии двух шагов от машиниста бурно веселилась под полосатым тентом группа чирлидерш в коротких голубых шёлковых юбочках «солнце клёш» с подъюбниками из красного фатина, белых шёлковых маечках, символически прикрывавших их упругие округлости, красных поясочках на тонких талиях и с огромными пунцовыми бантами на перманентных кудрях. Дым втянулся под тент и окутал девушек импрессионистской дымкой. Девушки закашлялись, завизжали, засмеялись, и паровозик повёз их дальше сквозь толпу поклонников железных дорог и паровых монстров.

– Это картина далёкого прошлого, когда мы знали о том, кем мы были! Чем мы были!.. – Генри вещал во весь голос, его лицо блестело от пота, русые пряди волос прилипли к мокрому лбу, а в линзах очков вспыхивали отражённые лучи мощных ламп, сиявших под потолком и на стенах. Публика то садилась, то вскакивала, крича, рукоплеща и размахивая в воздухе разными доступными предметами, вроде платков, флажков и кепок.

– И куда мы направлялись!

Поезд въехал в ангар исполинскими боковыми воротами и не спеша покатил вдоль сцены. Толпа ринулась к оратору, все желали пожать ему руку. Генри наклонялся, хватал протянутые к нему потные ладони, тряс их с искренним воодушевлением и говорил каждому владельцу протянутой к нему и пожатой им руки «Спасибо!». Потом невнятно пробормотал себе под нос «Прости меня» и вдруг громко запел:

– Прости меня. Это тот самый поезд? Да! Да! Маршрут 29. Все по местам! Все по местам! Все …по …местам!

Чирлидерши, выбежав на сцену, порхали вокруг Генри. Поглаживая по спине и похлопывая по плечам, они настойчиво подталкивали его к краю. Дюжина протянутых рук пыталась подхватить Генри, но два могучих охранника, оттеснив конкурентов, взяли его за бёдра, поднесли к медленно катившему паровозику и, поставив на кучу угля в тендере, мягко отпустили. Генри, как ни в чём не бывало, продолжал повторять в микрофон «Все по местам! Все по местам». Рядом с поездом шла сестра Стайн, даже в нарядной толпе выделяясь своим апельсиновым пиджаком, как буддийский монах на Бродвее. Качаясь на волнах эйфории, Генри снисходительно и благосклонно потрепал её кудрявую голову и не заметил, как она отстала.

***

Спускавшийся террасами гористый склон из папье-маше с наклеенным на него грунтом взорвался от мощного удара изнутри. Проложенные по нему рельсы и мост, переброшенный через глубокое ущелье, взлетели на воздух. Из тектонического разлома, окутанного облаком пыли, высунулась гигантская лапа Годзиллы и стала крушить вокруг себя труды многолетних трудов доктора Генри.

– Фантастика! – заорал Годзилла-Гэри (ибо это был именно он), отмахиваясь от пыли и вылезая из дыры в разодранном им макете. – С ума сойти!

***

Чирлидерши на сцене в ангаре отплясывали что-то очень задорное, возможно канкан.

– Уже гудят сигналы! – вещал Генри с кучи угля. Сыпалось конфетти, взлетали вверх десятки рук с цветными шарами, и столько же счастливых шаров, но без оставшихся внизу, со своими владельцами рук, поднималось ещё выше, к безоблачному небу. Гремела музыка, и вихрем кружились голубые юбочки, демонстрируя публике длинные стройные ножки.

– Пора! Пора! Свисток свистит!

Сестра Стайн, имея слегка утомлённый и явно недовольный вид, пробиралась сквозь веселящуюся толпу вслед за паровозиком с Генри, который, судя по всему, приближался к состоянию полной экзальтации.

***

Годзилла, рыча, нависал над мостом, уперев обутые в кеды ноги в противоположные края ущелья. К мосту на полной скорости приближался зелёный пассажирский поезд. Не успел состав пересечь ущелья, как лапы монстра схватили его вместе с мостом и с чудовищной силой швырнули на скалы, мерцавшие в бездне антрацитовым блеском. Скрученная в канат конструкция моста с зажатыми в ней вагонами, рассыпая обломки, покатилась вниз, в глухую тьму земного провала.

***

Толпа текла рекой, юбки кружились, паровозы издавали протяжные сигналы, исполненные вселенской тоски и скрытой надежды.

– Вот оно! – Генри достиг экстаза.

– Да-да! – широко раскрывая квадратный рот и скептически махнув рукой, сказала сестра Стайн. Она присела на удачно подвернувшуюся ей скамью, поставила кожаный кейс Генри себе на колени и ворчливо добавила:

– Я заеду за тобой.

– Это приходит из ночной темноты! Это приходит из темноты! – пророчески возвестил Генри. (Ну, я же говорю, фанаты ЖД – это секта. Люди вообще склонны превращать свои увлечения в культ, или хотя бы в спорт, но американцы в этом деле несомненные чемпионы, взять, хотя бы секс или политику.)

***

– Бум-м! – Годзилла, издав яростный звериный рык, обрушил правую кеду на станционное строение.

– Бум-м! – второе здание, подняв фонтаны песка, разлетелось в щепки под левой кедой вошедшего в раж чудовища.

***

Девчонки с красными бантами, наклонившись вперёд и задрав юбки, крутили круглыми попками.

– К свету! Храни Господь модели железных дорог Америки! – возгласил Генри и воздел к небу руки, в одно из которых сжимал микрофон, будто предлагая Всевышнему выступить с ответным словом.

***

– Р-р-р! – Годзилла, рыча, спрыгнул со скалы на цистерну с красной краской, а может, это было вино. Кровавые гейзеры взметнулись вверх и, смешавшись с индиго, выкрасили джинсы Годзиллы в пурпур до самых карманов.

***

На белых трусиках у каждой девчонки была нарисована большая чёрная буква. Вертящиеся попки выстроились в ряд, и публика, к своему вящему удовольствию, могла прочитать главное слово дня:

T-R-A-I-N

– Это оплоты чистоты, морали, здоровой семейной жизни! – вещал Генри. В сочетании с голыми ножками и литерами на трусиках последний его пассаж звучал если и не абсурдно, то весьма комично. Впрочем, избыток дофаминов уже некоторое время крепко держал мозги Генри в хрустальном шаре, и внешний мир воспринимался им как непрерывный поток фейерверков и радужного сияния.

Лучи прожекторов осветили фигуру Генри с поднятыми руками со спины, придав ему вид мессии, проповедующего страждущим избавление от страданий, а может, и пришествие царствия небесного. Сестра Стайн сидела на скамье, поставив локоть на кейс и подперев голову рукой, и на лице её широкими мазками было написано выражение скуки и скепсиса. Оплоты чистоты и здоровой семейной жизни вызвали в ней глубокое недоумение пополам с зевотой.

***

Ещё два поезда столкнулись возле коттеджа и водонапорной башни. Ещё одной кукле не повезло оказаться не в том месте, не в то время. Изуродованное тело поглотили крушащиеся вагоны.

Линда металась во сне по своей огромной кровати. Вдруг остеклённая веранда разлетелась вдребезги. В спальню, на спящую девушку, сверкая никелем, неслась, грохоча раздавленной мебелью и разбрасывая во все стороны осколки, обломки и предметы обстановки, стальная махина. Бензовоз «Mack» с уснувшим водителем сошёл с трассы.

– Мамочка!

Чёрный локомотив с товарным составом попал под горный обвал. Куски скалы рушились на платформы и вагоны, сбивая их с рельсов и увлекая в пропасть. Диспетчер не перевёл стрелку, и другой поезд, проехав развилку, понёсся к тому же обрыву навстречу гибели. Летевшая под откос цистерна с горючим ударилась о камни и взорвалась, выбросив к небу гигантский столб пламени. Крыша коттеджа обрушилась, и на кровать Линды хлынула масса горной породы, заваливая спальню и выдавливая наружу стены дома.

– Ты меня не поймаешь! – весело крикнул Гэри, сбегая по лестнице.

– Поймаю! – преследуя его попятам, отозвалась Линда.

– Я выиграл! Я выиграл!

Гэри на ходу обернулся, схватил Линду и, увлекая её за собой, повалился на пол.

– Да! Ты выиграл.

Гэри накрыл её собой, и они, смеясь, лежали обнявшись.

– Я такой быстрый.

Его лицо было так близко к ней, что он своей чёлкой щекотал ей лоб.

– Ты ещё и умный.

Линда провела ладонью по его волосам, и её руки сомкнулись на его плечах. Он глядел ей в глаза, их лица сближались, и когда её рот ожидающе открылся, Гэри впился в неё своими губами. Поцелуй был долгим и жадным. Наконец, Линда оторвалась от него, страдальчески сморщилась и, тяжело дыша, схватилась руками за голову.

– Я хороший мальчик? Хороший?

Линда всхлипнула.

– Правда?

Линда помотала головой, лежавшей затылком на полу в ореоле разметавшихся волос, и отстранила от себя Гэри.

– Я не знаю.

Он приподнялся, отдаляясь от неё.

– Не хочешь играть?

– Ну, пожалуйста.

Голос её звучал умоляюще. Подняв голову, Линда, будто очнувшись от сна, обвела взглядом прихожую. Она лежала на ковровой дорожке в растерзанном виде. Халат задрался, один шлёпанец был на ноге, другой валялся возле лестницы. Рядом никого не было. Повернувшись на бок, Линда с трудом оторвалась от пола и села.