Дневник монаха. Часть 3
Нет. Это началось задолго до поездки в Париж, и до нашей первой встречи в доме Элеоноры. В то время меня тянуло в театр, как никогда. Я упивался счастьем видеть её, слышать её голос. Просто слышать и видеть. Жизнь обрела для меня смысл. У меня была очень хорошая жена, дружная семья, дети, но не было праздника. Не было тепла. А Элеонора согревала меня только своим присутствием.
Приходил я задолго до репетиции, и бежал в курилку, зная, что туда приходит она. Эта женщина не давала мне покоя, я будто видел ее раньше, знал ее...
Курили мы обычно молча. Никогда не знал о чем говорить с такими женщинами. Терялся как мальчик. И однажды она спросила меня
- Отчего вы всегда молчите, бродяга?
- Почему бродяга? — удивился я.
- Все актеры бродяги, менестрели. Или вы не согласны со мной?
- Да я и не думал об этом, — сказал я как можно более безразлично.
Элеонора посмотрела на меня вызывающе и тихо произнесла:
- А еще бродягой называла своего возлюбленного героиня одного романа.
Я был потрясён. Откуда эта девочка знала о Ремарке? Она была моложе меня лет на пятнадцать. Ее поколение интересовалось бульварной литературой и понятия не имело о романе немецкого классика прошлого века. И, тем не менее, я продолжил интересную тему:
- Эту героиню звали Жоан.
- Да. Жоан Маду. В нашей школе, в маленьком посёлке на Волге, учился немец, и его родители приучали детей к немецкой литературе. Потом они уехали в Германию. А я просто зачитывалась «Триумфальной аркой». Жоан была моим идеалом. Быть может, поэтому я стала актрисой. И даже театральный псевдоним такой хотела взять. Но вовремя остановилась. Но подражала ей всегда. А вы похожи на ее возлюбленного, на Равика. Я сразу отметила вас из всех актёров нашего театра. Почему вас не снимают в кино? Непонятно. У вас такое мужественное лицо!
Я помню, что очень обиделся на неё тогда. Мне казалось она неудачно шутит. И я, выбросив сигарету, строго ответил:
- Что за бред? Сегодня день розыгрышей? Я похож на героя Ремарка только принадлежностью к мужскому полу.
Чувство юмора покинуло меня, злость и неприятие вскипели в сердце. И я попытался уйти.
- Борис Васильевич, постойте! На что вы обиделись?
- На сравнение. Если вы помните, Равик был высок, светловолос и красив. В отличии от вашего покорного слуги.
Она тогда сапожком затушила сигарету и сказала:
- Вы создаете впечатление тонкого и мыслящего человека, и я говорила о внутреннем. У вас очень мужественное лицо. Вы тот, на кого можно положиться. И вообще, разве внешность не обманчива?
Внутри меня был лед, но он растаял.
- И еще, - тихо сказала Элка,- у меня такое ощущение, что я вас видела раньше.
- Где же? — спросил я и голос мой дрогнул.
- Не помню, - прошептала Элеонора и посмотрела в окно.
Раздался звонок. Мы пошли на сцену. Она впереди. Я сзади. А в голове вертелось: «Ну что же, что же твое актерское мастерство? Где оно? На сцене играешь, а в жизни забыл все системы?!» Осталось чувство недосказанности. Мне хотелось договорить с ней о том, что я тоже видел её раньше! Знал…
На репетиции я нервничал, моя нервозность передалась Элеоноре. Она забывала текст. Когда подошла сцена нашей встречи я, вдруг, выпалил:
- Салют, Жоан!
А она мне ответила:
- Салют, Равик! — И застенчиво улыбнулась.
Наступила пауза. Мне показалась она бесконечной. Но никто ничего не заметил, кроме нас. Режиссер, раздраженно махнув рукой, сказал:
- Ой, давайте без отсебятины! И причём здесь Ремарк? Кто его сейчас читает? Совсем некстати. Как известно, во времена Шекспира не было сигарет
«Друг». Не смешно. Никто вас не поймёт!
- Главное, чтобы мы поняли друг друга, - чётко произнесла Элеонора. Именно так закончилась первая встреча между нами.
Но вторая встреча была печальной. А было это в разгар сезона, и все шло своим чередом. О королеве я старался не думать. Она была в той маленькой шкатулочке, на донышке души, куда я очень редко заглядывал, чтобы земными мыслями не опошлить воспоминание о Ней.
Но на этой Земле ничего не бывает без облачка. И даже самые близкие и любимые люди могут не понимать того, что понимаете вы. Я шел в Храм, вспоминая своего дедушку, Прокопия Степановича. Если бы не он, я бы ничего не знал о Вере в Бога. Красные галстуки пылали на шеях моих одноклассников, вся страна приветствовала атеизм, а я, затаив дыхание, слушал его рассказы об Иисусе Христе. Неокрепшим детским умом я понял одно: человеку ничего не надо бояться, если он верит в Единого Бога и что Бог защитит его в любой опасный час. Крепко я это запомнил. На всю свою жизнь. Жизнь давалась мне с трудом. У меня не было к ней способностей.
Ведь способность к жизни также важна, как и способность к какому-то предмету в школе. Она либо есть, либо ее нет. У меня её не было. Говорят, что трудности закаляют человека. Не уверен. В основном трудности делают из людей нравственных калек. Таковым бы стал и я, если бы ни Вера, которая вытаскивала меня отовсюду. Я верил в Бога всегда. И по-другому, то есть без Воли Божией этот Мир не видел.
И вот в то утро я шагал в Храм. Как я люблю эту дорогу! Дорогу в Храм. Все земные проблемы отступают. И Мир, который был нелюбим мною с детства, остаётся за порогом Обители тишины и покоя. Но! Этот Мир так хрупок на Земле. И любой, даже любимый человек, может поранить его одним словом, взмахом руки, взглядом. В то утро я услышал насмешливый голос своей любимой:
- Куда это вы ходите до спектакля?
- Решил прогуляться. А вы, кажется должны быть на съемках?
- Съемки отменили. Не уходите от темы, Боб! Можно я буду вас так называть? Пока проговоришь полное имя, пять минут из жизни долой. Так куда вы? Мне говорили, что вы часто ходите в соседнюю церковь. Только не пойму, почему вы скрываете это? Теперь туда все ходят. Это модно!
Внутри меня все сжалось:
- Вы, Элеонора, думайте иногда что несёте! Мода для подиумов. Я человек верующий. Им был с детства, и никогда этого не скрывал.
Быстрым шагом ухожу от вопросительных глаз. Вслед слышу немного растерянный, голос:
- Борис Васильевич! Можно я пойду с вами?
- Нет.
И я быстро пошёл прочь. Но уходил в другую сторону. В Храм я уже не пойду. Всё понятно это искушение. В тот день я и в театр не пошёл. Я просто гулял по городу, пытаясь ответить на вечные вопросы: «Как, как все соединить в этой земной жизни? Любовь, семья, религия, работа — всё такое разное, и надо жить сразу не в одном, а в нескольких измерениях! А каков же результат?»
Я тогда позавидовал умершим. Они уже знают все результаты. Какой-то страх подползал ко мне в образе Элеоноры. Я был влюблен в эту женщину, но не хотел ее видеть. Она пришла, чтобы изменить мою жизнь, а я сопротивлялся, как мог, и ничего не хотел менять.
Назавтра в театре начинались гастроли, у Элеоноры были съемки и она оставалась в городе. Этому обстоятельству я был рад. В ту ночь мне приснилась высокая лестница, по которой я поднимался к изразцовой двери нашего Храма. Подойдя к ней, я услышал строгий голос: «В эту дверь заходят актёры, а выходят монахи». Помню чувство страха от услышанного. Надо было что-то менять в своей жизни. Я почувствовал это. Но чувство - такая зыбкая субстанция. Чувства напоминали мне пистолет без патронов. Вроде и оружие в руках, а стрелять нечем. Чувствам нужен поступок, тогда будет результат. Будет выстрел. Но патронов у меня не было...
