Трасса 29 (продолжение)

Высокая худая медсестра подвела к процедурному столу всклокоченного щуплого старичка с помутневшими, белёсыми глазами, когда-то пленявшими девиц небесной голубизной.

– Ладно! Я сделаю это для Вас, сестричка. Если Вы сделаете то же для меня.

– Хорошо, мистер Энис. Давайте, ложитесь на стол, вот так, всё будет хорошо, не беспокойтесь…

Пока она пыталась его уложить, пациент, широко разевая беззубый рот, балагурил и норовил пощупать представительницу медперсонала за тощий зад. Она терпеливо отшучивалась, уворачиваясь от его неловких, но настойчивых рук.

– Сестра Стайн, пожалуйста…– с наигранным недовольством произнёс Генри, подкатывая к ним высокий столик с медикаментами и шприцами.

– Ревнуете, Док – парировала она и скривила губы, изображая игривую презрительность. Затем отработанными движениями разложила напористого старичка на покрытой белой простынёй поверхности, и он, лежа вниз весёлой морщинистой физиономией, мгновенно угомонился.

Генри взял шприц, а сестра Стайн распаковала дезинфицирующую салфетку.

– Эй, даже не думай об этой игле, – подал голос из-под руги Генри мистер Энис, встревая в их пикировку.

Генри скользнул по нему взглядом, как по предмету обстановки, и сказал:

– Я хотел бы попросить Вас позвонить моей жене.

– Вашей жене? – переспросила она и, понимающе ухмыляясь, задернула штору с одно стороны стола.

Старик, сильно вывернув шею и скосив глаза, заговорщицки закивал головой, и, разжимая губы только с одно стороны рта, констатировал:

– О-го-го! Так, вот, как оно тут всё! Э-хе-хе-хе-хé!

– Скажите ей, – всё так же, не обращая внимания на пациента, продолжал Генри,– что сегодня я буду поздно, о́чень поздно.

Он набрал в шприц лекарство из флакона и задёрнул вторую шторку, скрыв всю троицу от посторонних любопытных глаз – доктор и медсестра стояли друг против друга, а между ними находился дряблый голый зад, лежащего на столе в ожидании инъекции мистера Эниса. Понизив голос и тщательно выговаривая слова, Генри сказал:

– Я совершенно забыл об одной встрече, – улыбка его стала масленой, а брови запрыгали, как бы передавая морзянкой: «Ну, Вы меня понимаете!»

Конечно, сестра Стайн его понимала. Она тоже поиграла бровями и с театральной артикуляцией спросила:

– Как Вы могли об э́том забыть?

– Ну, иногда нам приходится говорить не всю правду. Я сделаю э́то для Вас, а Вы для меня.

– Я сделаю э́то даже лучше, – произнеся свою реплику, сестра Стайн плотоядно улыбнулась и, потирая зад пациента спиртовой салфеткой, наклонилась вперёд. Генри, державший шприц в правой руке, уперся левой в голую ягодицу задремавшего в ожидании старика и тоже подался вперед. И когда их губы уже слились в незаконном поцелуе, мистер Энис вдруг встрепенулся и, резко приподнявшись на локтях, возгласил:

– Эй!

– Мистер Энис! – Генри отпрянул от сестры Стайн, а она от него.

– Вам что, нравится мой зад? Вы так и будете на него пялиться? – мистер Энис тряс седыми патлами и шлёпал большими мокрыми губами, тараща мутные глаза с сильно покрасневшими белками.

– Что? – Генри и медсестра переглянулись. Лёгкое недовольство от прерванного поцелуя, сменилось на их лицах хитрыми улыбками людей, вступивших в тайный сговор с предосудительными целями.

– Вы хотите, чтобы я весь день лежал с голым задом?

– Сейчас, сейчас, мистер Энис, – умиротворяюще произнёс Генри.

– Лежите тихо, пожалуйста, – строгим голосом добавила сестра Стайн, с особым рвением шлифуя правую булку нетерпеливого пациента.

Она подмигнула Генри, а он, глядя на неё, воткнул иглу в левую ягодицу мистера Эниса.

– Вот, чорт, – взвился старик, как ужаленный, – бо-ольна!

Брови медсестры взметнулись, а рот приоткрылся в немом возгласе недоумения, но тут же сориентировавшись, она принялась с прежним рвением наждачить место укола на левой булке мистера Эниса.

– Это совсем не страшно, – успокоил старика Генри, и они ещё раз понимающе переглянулись с сестрой Стайн.

 

* * *

Линда уже без резиновой шапочки, набросив на себя сухой разноцветный халат всё в тех же лиловых тонах, осторожно выглядывала из-за дверного косяка. Гэри, непринуждённо расположившись за столом на веранде, лениво ковырялся ложкой в тарелке и время от времени переключал каналы маленького телевизора, стоявшего тут же, справа от него среди столовых приборов и оставшейся после завтрака грязной посуды.

– Ты замечательная женщина, – вдруг произнёс он, положив ложку и не отрывая глаз от экрана. – Разве ты не такая, какой я тебя себе представлял?

Он снова взял ложку и, склонившись над тарелкой, стал что-то сосредоточенно в ней размешивать, но было ясно, что действует он механически, а мысли его заняты совсем другими вещами.

 

Наконец, собравшись с духом, Линда оторвалась от дверного косяка спальни и ступила одной ногой на веранду. Ветер, свободно гулявший вдоль трассы, распахнул её длинный, почти до пола халат, подхватил полу и стал трепать это лёгкое цветное крыло, поднимая почти до груди, где она придерживала его руками. Солнце наискось освещало её лицо и шею. Глаза, поза, медлительные движения, – всё выдавало в ней сомнение и нерешительность. И ещё тщетное желание что-то вспомнить.

– Что? – переспросила она, то ли не расслышав его слова, то ли давая себе время на осмысление непонятной, двусмысленной ситуации, в которую она попала.

Линда вышла на веранду и стала медленно приближаться к своему незваному гостю, напряженно всматриваясь в его склоненную над столом фигуру.

– Конец эпохи хиппи, – продолжал он. – Жалкие люди, которые дарят друг другу цветочки и хлопают в ладоши. Мир и вся эта чушь. Помнишь? Что ты тогда делала?

Он всё также упорно мешал ложкой в тарелке остывшую овсянку, а солнечный луч играл золотом и медью в длинной чёлке, свисавшей с его склонённой головы.

– Я училась в школе, – нерешительно произнесла Линда.

– Уверен, тебе нравилась биология.

– Что? – в который раз переспросила она с характерным, клюющим, как у голубя, движением головы вперёд, прищуривая глаза и наморщивая лоб между бровями, будто старалась что-то рассмотреть, а не расслышать.

Гэри ещё ниже опустил голову, уронил ложку в тарелку, написал что-то пальцем в воздухе перед своим носом и с непонятной интонацией, будто кого-то передразнивая, сказал:

– Репродуктивная система.

Линда чуть отпрянув, выпрямилась, поёжилась плечами, судорожно запахнула халат и, как бы задыхаясь, дважды повторила:

– Этого не может быть! Не может быть!

Гэри потёр кулаком лоб и глаза и заговорил, то ли кривляясь, то ли взаправду навзрыд :

– Я очень устал. Я очень, очень устал. Понимаешь? (Пардон, это что, аллюзия на «Гнездо кукушки»? Не смог воздержаться от авторской ремарки.) – Его слова прерывали весьма натуральные всхлипы, а чёлка почти погрузилась в тарелку. – Я всю свою жизнь искал тебя! Я потратил все деньги!

– Ради всего святого, кто ты такой? – Линда в порыве жалости шагнула к столу и склонилась над его сгорбленной фигурой.

– Я твой маленький сын, дорогая мама. – Ледяным тоном ответил он, поднимая голову. Его ставшие серо-стальными глаза впились в Линду, пронзая её обезоруженную душу холодом и глумливым презрением.

– Мой ребёнок? Мой маленький ребёнок? – пролепетала она, заикаясь.

Гримаса Гэри мгновенно изменилась. Лоб и всё лицо разгладились, губы растянулись в приветливую, ласковую улыбку, но льдистый, насмешливо-неприязненный холод в глазах никуда не делся. Контраст был отталкивающий, но Линда будто ничего не замечала. Лицо Гэри вдруг искривилось, как поднесённый к огню полиэтиленовый пакет, его всем телом повело влево, он вскочил и устремился в комнаты. Линда стояла, упираясь руками в стол, ошеломлённая, просветлённая, заворожённая, задыхающаяся от счастья. Лицо её будто помолодело на десять лет. Оставленные без присмотра полы лилового халата взлетали в порывах теплого ветра и реяли за её спиной как два крыла райской птицы, внезапно выпущенной на волю из своей золотой клетки.

 

– Мама! – позвал Гэри.

Он стоял посреди кухни и озирался по сторонам. На экране телевизора в углу комнаты отчаянно жестикулировал с выключенным звуком Гуфи. А может, это был Пиф или Плуто.

Линда вошла на его зов в дом, и чары, влившиеся в её сердце и одурманившие разум минуту назад, будто отпали от её души. Что за наваждение? Как этот человек может быть её сыном? Это совершенно невозможно просто по причине его возраста. Вновь снедаемая сомнениями и робостью, Линда нерешительно прошла к холодильнику. Привычная обстановка придала ей сил, и она решительно заговорила:

– Я не знаю, могу ли я тебе верить? – вопрос прозвучал как отрицательное утверждение.

– Нет? – ничуть не смутившись, и даже с некоторым безразличием вопросом на вопрос ответил самозваный великовозрастный ребёнок.

Линда достала из холодильника бутылку пива и откупорила её.

– Я не могу… Я не могу этого принять, – сказала она, приближаясь к нему сбоку.

– Ты бросила меня! – с внезапной яростью, чуть повернув к ней голову, выкрикнул Гэри, но тут же опомнился и, как бы успокаиваясь и тяжело вздохнув, резко сбавил тон. Пытаясь смягчить впечатление от своей вспышки, он нейтральным вопросом послал мяч Линде. – Не так ли?

– Я… У меня не было выбора, – правой, не занятой пивом рукой Линда изобразила жест отчаяния и оправдания.

– У меня не было выбора, – передразнил он её, тоном и мимикой показывая полное пренебрежение к подобным аргументам.

 

Отвернувшись от Линды, Гэри прошёл в зал, снял с кресла подушку и, плюхнувшись в него, обнял подушку так, будто взял на руки ребёнка.

Линда последовала за ним и, остановившись возле кресла, продолжала говорить, кажется, не замечая, что он заставил её оправдываться, несмотря на всю сомнительность заявлений о своём сыновстве.

– Нет… не было …я не бросала! Никакого выбора! Никаких прав! Ничего! Меня украли, унижали и продавали! Я чувствовала себя грязной! Мерзкой! – выкрикивая слова сквозь едва сдерживаемые рыдания и резко жестикулируя сжатым кулаком с пивной бутылкой, она пятилась от своего обвинителя, пока не уперлась в диван и с размаху на него не села. Замолчав, она поникла, замерев на мгновение в позе роденовского мыслителя, секунду назад узнавшего о потере фамильного состояния, но сразу жалобно продолжила. – Я была школьницей!..

– Беременной школьницей, – поправил Гэри, не меняя своей странной позы.

– Я не знала, что делать, куда идти, к кому бежать! Как спастись! Ничего! Я была очень, очень напугана! У меня был психопат отец и ненормальная мать! – на протяжении этой короткой тирады интонации жалобных оправданий сменились в её голосе хриплым рыком яростных обвинений. Лицо Линды исказила злобная гримаса.

Гэри приподнялся, положив подушку на место, и не выпрямляясь, опустился рядом с Линдой на колени.

– Перестань, – произнёс он успокаивающе, почти ласково.– Перестань, прошу тебя.

Он положил ладони ей на руку.

– Не было ни одного дня, когда я не думала, о том, что случилось и что должно было случиться.

Она накрыла его руки своей, а он, высвободив указательный палец, погладил им её пальцы. Их общая поза напоминала картину «Возвращение блудного сына». Неожиданно, вне всякого соответствия с общей композицией выражение его лица стало неуловимо меняться. Вместо сострадания на нём проступила маска какого-то гнусного умысла. Вдруг он резким движением схватил её запястья и, сильно сдавив их, дико захохотал.

– Я вижу! – вскричал он и запрыгнул на диван, не выпуская рук Линды из своих цепких, крепко стиснутых пальцев.

– А-а! – в испуге от внезапного нападения Линда вытаращила глаза и откинулась назад, в гримасе ужаса широко открыв рот. Её распущенные волосы взметнулись как маленький русый взрыв.

– Я вижу своими глазками кое-что на букву «Б»! – Его лицо почти прикоснулось к лицу Линды. Правой рукой он резко стащил с её плеча халат, а левой, подхватив под колени, запрокинул Линду на спину и навалился на неё.

– Не делай глупостей! – закричала Линда.

– Поиграй со мной, мама! – вопил Гэри, тряся Линду и хохоча как безумный.

– Нет! – Линда извивалась под ним, пытаясь высвободиться, но его пальцы клещами сжимали её запястья.

– Что начинается на «Б», подумай! – захлёбываясь хохотом, кричал Гэри. – Что случилось? Почему у тебя такое лицо?

– Отпусти меня! – Линда, всхлипывая от напряжения, предприняла ещё одну неудачную попытку вырваться. Она находилась в крайне непристойной позе с задранными к потолку ногами в лиловых шлёпанцах и сильно оголившимися ягодицами с глубоко впившимся в промежность мокрым купальником.

– Я просто играю! – скорчив шутовскую гримасу, он опять захохотал как сумасшедший клоун и сполз с Линды вбок, на диванные подушки. Хватка его ослабла, и Линда, крутнувшись всем телом и дрыгая ногами, неуклюже свалилась на пол. Встав на четыре конечности, она по-собачьи, смешно виляя высоко поднятым задом и всхлипывая, отбежала в сторону и поднялась на ноги.

 

Гэри сел и, отдуваясь, поправлял взлохмаченную шевелюру, а Линда, встав к стене, растирала болевшие запястья. Вид у неё был жалкий и отчасти комичный. Распахнутый халат, растрёпанные волосы, испуганное лицо с мокрыми глазами, гневно и растерянно взиравшими на глумливую физиономию самозванца.

– Откуда мне знать, что ты тот, за кого себя выдаёшь? – задыхаясь, выпалила она.

Странное дело. Если бы он оказался самозванцем, то такое его поведение было бы категорически недопустимо. Ну, а если нет? Если бы, вопреки логике ситуации, он действительно был её сыном, то такое хамство по отношению к ней было бы ему позволительно, так что ли? Но мы спишем растерянность и нерешительность Линды на внезапность случившегося и на резко обострившиеся в связи экстренными событиями муки совести.

– Может, ты следил за мной из той закусочной или просто узнал обо мне? – сделала Линда вполне резонные предположения, которые могли бы объяснить его появление и наглую попытку представиться её ребёнком.

– Семнадцатого мая, в мой день рождения, через два часа после моего появления на свет меня отдали одной паре по фамилии Бреннан.

Пока он говорил, Линда со страдальческим лицом медленно передвигалась вдоль стены и, добравшись до кресла, рухнула в него с видом полного изнеможения. Впрочем, на лице её, поочерёдно меняясь, появлялись то выражение задумчивого интереса, то удивления смешанного с остатками недоверия и сомнений.

– Она была уборщицей в доме твоей матери, но в течение года – Гэри надул щёки и сквозь сжатые губы издал то ли свист, то ли писк, видимо изображая звук летящего самолёта, – вернулась в Англию. Со мной. Я был маленьким.

Лицо Линды разгладилось и, просветлев от умиления, озарилось доверчивой улыбкой. (Господи, он уже полчаса над тобой издевается, неужели можно быть такой дурой? Простите, Автору не следует давать подобных ремарок, как бы не раздражали его собственные персонажи, ведь за их поведение отвечает именно он.)

– Так это правда? – подавшись вперёд и покачивая головой, пролепетала она.

Рот Гэри растянулся до ушей, и он закивал головой как китайский болванчик на передней панели автомобиля, мчащегося по неровной дороге. Слева от Линды на экране телевизора энергично жестикулировали какие-то мультяшные зверушки. И, кажется, происходящее в диснеевской вселенной не сильно отличалось от того, что происходило в гостиной.

– Это действительно правда… – она вздохнула, почти счастливая, и плечи её расслабленно опустились.

 

* * *

– У меня есть новая кассета – сказал Генри, – это просто фантастика.

Лёжа на процедурном столе со спущенными штанами, он вытащил магнитофонную кассету из коробки и, сняв свои очки с толстенными линзами, стал её рассматривать. Сестра Стайн, запирая дверь кабинета, повернулась к нему и назидательным тоном сообщила:

– Это может привести к тому, что у Вас остановится сердце.

– Быстрее, быстрее, – не обращая внимания на её увещевания, подгонял Генри.

– Если Вы хотите, чтобы я заперла дверь, Вам следует быть терпеливым, – всё тем же тоном классной дамы резонно заметила его пассия и походкой супермодели на подиуме профланировала по короткому отрезку от двери до стола с распростертым на нём Генри. Ловко выхватив из его руки кассету и очки, она с элегантным пируэтом отошла к стене, на которой висела массивная конструкция тёмного дерева с четырьмя дверками и полкой, на которой стоял портативный музыкальный аппарат, совмещавший функции магнитофона и тюнера. Положив очки на полку, медсестра вставила кассету в магнитофон и нажала на кнопку воспроизведения. Раздались звуки набирающего ход поезда на фоне победных фанфар.

– Она снова хотела сделать меня папочкой, – брюзгливо сообщил Генри, из-за конкуренции с магнитофоном повышая голос, и с чувством добавил, – Это отвратительно! Мне очень нелегко. Это не то, что мне нужно.

Голова Генри свешивалась со стола, а руками он держался за его край. Сзади него металлически звякнул стерилизатор. Генри изогнув шею, взглянул на сестру Стайн. Прямая как кол девица в крахмальном халате медицинским зажимом доставала из стерилизатора ярко красные резиновые перчатки.

Чуф-чуф-чуф-чуф! – разгонялся локомотив. Сестра Стайн, натянув перчатки, шагнула к Генри и высоко занесла над ним кроваво красную длань. Генри извернулся и, перехватив её предплечье, отрывисто скомандовал:

– Подожди! Сейчас будет отличный момент! – его глаза напряжённо застыли, а брови съехались домиком к переносице.

Когда электроорган разразился мощными аккордами, он провозгласил:

– Сейчас! – и, выпустив руку сестры Стайн, рухнул на стол, уткнувшись в него лицом.

Бог весть, кто исполнял эту композицию, но музыка напоминала «Картинки с выставки» Мусоргского в интерпретации «ELP», Эмерсона, Лэйка и Палмера. Резиновая рука со звонким шлепком опустилась на голый зад и, набирая скорость, продолжила наносить звучные удары, не отставая от заданного органистом темпа. И Генри, и сестра Стайн всхлипывали, взвизгивали, охали и ахали на все лады, сопровождая экзекуцию физиологической какофонией. Симпатичная юная особа, катившая по коридору кресло-каталку с ветхой старушкой, на секунду с недоумённым интересом задержалась возле голосистой двери, послушала, склонив голову набок, рок-оперу с партией исполняемого дуэтом сладострастного вокала и, смущённо усмехнувшись, покатила дальше, уступив место следующей любопытной пациентке на кресле-каталке, тоже преклонного возраста.

* * *

Линда взяла велосипед за руль и седло, чтобы освободить выезд из гаража своему блестящему чёрному кабриолету с откидным белым верхом.

– Я вижу, – раздался неизвестно откуда дурашливый голос Гэри.

– Нет! Перестань! Хватит! – недовольным голосом вскрикнула Линда и резко обернулась. Никого не увидев, она прислонила велосипед к стене, обошла машину и огляделась.

– Эй! Куда ты пропал?

Она достала из сумочки светозащитные очки и нервно водрузила их на свой вздёрнутый носик с бледными, едва заметными веснушками. На ней был зелёный сарафан с крупными цветами и лиловый пиджак из тонкой ткани с подплечниками. На левом плече висела плетёная сумка на узком ремне. В ушах позвякивали массивные на вид серьги из нержавеющей стали замысловатой дизайнерской работы, а на лбу красовался задорный козырёк одного тона с пиджаком. Из всей гаммы цветов, различаемых женским глазом, Линда по неясным для нас причинам отдавала предпочтение лиловому. Может быть в детстве, там, где она жила, поля были засеяны люпином? Или это была генетическая память её шотландских предков, в конце лета и начале осени насыщавших глаз всеми оттенками цветущего вереска, покрывавшего их родные холмы розово-лиловой дымкой? Не будем гадать, просто отметим это как факт.

Из-под навеса, который образовывали второй этаж и веранда по всему периметру дома, Линда вышла на залитый солнцем двор.

– Мартин! – Позвала она и посмотрела влево, туда, где вдоль шоссе по её стороне стояли коттеджи солидных граждан, а напротив, закрывая горизонт, высились многоэтажки, перемежаемые таун-хаусами менее респектабельной публики.

Сделав несколько шагов по подъездной дорожке, Линда посмотрела вправо, туда, где марсианским треножником (только с удвоенным комплектом опор) громоздилась выкрашенная в молочно-белый цвет водонапорная башня, и позвала ещё раз:

– Мартин!?

Голос её дрогнул. Вернувшись обратно к дому, Линда вошла в его тень, и, сняв очки, упёрлась основанием ладони в лоб. Она задыхалась. С ней приключилось что-то вроде панической атаки. Утреннее выяснение отношений с мужем, истерическая, хотя и вряд ли серьёзная попытка суицида, потом этот ненормальный ребёнок, обрушившийся на неё через двадцать с лишним лет после своего незаконного появления на свет, – да и её ли это ребёнок? – Боже, ведь не напрасно говорят, бойтесь своих желаний, они сбываются! Куда он мог деться? Они вместе вышли из дому, он стоял возле автомобиля, она на секунду отвернулась, чтобы убрать велосипед, и он исчез.

– Всё будет хорошо! – проговорила Линда стандартное голливудское заклинание, после которого героя или перекусывает пополам гигантская акула, или, в лучшем случае, всех уносит цунами, оставляя нам надежду на его чудесное спасение.

– Всё будет хорошо! – повторила она свою мантру.

– Всё будет хорошо! – сказала Линда в третий раз, ибо всякому известно, что любое заклинание, чтобы оно сработало, повторяют трижды.

 

Восстановив дыхание, Линда подошла к машине, бросила сумку на правое сиденье и села за руль. Не проехала она и двух метров задним ходом по подъездной дорожке, как чортом из табакерки позади её сиденья выскочил Гэри и закрыл ей ладонями глаза. Вскрикнув от испуга, Линда резко затормозила и, бросив руль, схватила его за руки.

– Отгадай, кто?

– Ты напугал меня! – она опять задыхалась.

Не отрывая рук от её глаз, Гэри перегнулся через водительское сиденье и приблизил свои губы к губам Линды. На миг он задержался в таком положении, и она вдруг потянулась к нему с желанием совсем не материнского поцелуя, но он отпрянул, выпустив её голову из своих пальцев, и уставившись на неё изучающим взглядом, глумливо спросил:

– Почему ты не любишь играть, мама? Мартин любит играть!

– А я нет! – голос её сорвался на визг. – Что с тобой такое? Ты с ума сошёл?

Она потерла висок пальцами, с трудом сдерживая слёзы и прерывисто дыша.

– Не говори так, – сказал он спокойным голосом. – Никогда так не говори.

Взгляд его сделался колючим, а в насмешливых интонациях чудилась угроза.

– Я был болен, вот и всё. Вот так.

– Болен? – Линда нетерпеливо дёрнула плечом, косо глянула на него и опустила голову. – Что значит, болен?

Он поднял руку к лицу Линды, дотронулся указательным пальцем до её нижней губы и слегка нажал. Получилась обиженная гримаска.

– Куда мы едем? – не ответив на её вопрос, спросил он.

– Что?

– В этой милой машинке? – он перепрыгнул на переднее сиденье. – Куда ты везёшь меня? Я надеюсь, это будет здорово.

– Что ж, подожди и увидишь.

Он, как ребёнок, попрыгал на сиденье, испытывая его амортизаторы, и Линда негромко рассмеялась. Дав задний ход, она выехала на шоссе, вывернула руль, вставая на ближнюю полосу движения, и переключив передачу, вдавила в пол педаль газа.

– Я совсем не такой, как ты меня представляла? – он дурашливо хихикнул, совершенно не к месту. Поток встречного воздуха трепал его рыжую шевелюру.

– Я просто ещё немного в шоке… – она вздохнула и взяла его за руку. – Я никогда не думала…

– Что начинается на букву «Б», – выпалил он, не дав ей договорить.

– Что? – в сотый раз за сегодня спросила Линда.

 

Она вовсе не страдала тугоухостью. Эти бесконечные «что?» давали ей время на размышление, потому что и без того не слишком живой и малоподвижный её ум постоянно вставал в ступор из-за его неожиданных слов или поступков. Он не позволял ей понимать его однозначно и реагировать вполне определённым образом. То, что для мальчика лет шести-восьми было бы нормальной детской лаской, в исполнении молодого мужчины превращалось в инцестуальные домогательства. В его словах было двойное дно, и эта двусмысленность имела явно нечистый характер. Но всякий раз, когда Линда пыталась пресечь его грязные поползновения, он выскальзывал как угорь, переводя стрелки на неё, и ей начинало казаться, что это она от собственной испорченности усматривает в его намерениях непристойность.

– Сдаёшься?

Она непонимающе посмотрела на него.

– Ну, ты сдаёшься?

– О чём ты?

– Что начинается на «Б»? Догадайся! Ну, ты сдаёшься? Так?

Линда в недоумении пожала плечами и устремила взгляд на дорогу.

– Уф! Так не интересно! Совсем не интересно. Что ты за мама такая? И куда мы едем? – последние слова он выкрикнул уже почти злобно.

– В больницу.

– Куда?

– Я должна увидеть мужа.

– Нет! – взревел Гэри, хватаясь за руль.

Автомобиль вильнул и чуть не вылетел на обочину.

– Перестань! Нет! – заорала Линда и, сбив его руку с рулевого колеса, выправила движение машины.

– Мы не поедем ни в какую больницу!

– Там мой муж!

– Никаких больниц! – тряся головой и кривя рот, яростно орал Гэри, – Никаких докторов! Никакой медицины, что бы там ни было!

– Нет… Может, и нет, – задыхаясь, проговорила Линда.

– Абсолютно точно нет, – в его голосе уже звучали весёлые нотки. Либо он непрерывно актерствовал, играя в какую-то свою игру, либо за его резкими эмоциональными перепадами скрывался психоз наподобие маниакально-депрессивного или циркулярного расстройства.

Линда быстро взглянула на своего странного соседа и неожиданно на её губах промелькнула улыбка. Гэри потянулся к ней, изображая доверчивого малыша, и положил голову на её плечо, и она ласково поцеловала его в макушку.

 

По шоссе, отчаянно гудя и сверкая никелем, нёсся давешний дальнобойщик. Физиономию здоровяка озаряла самодовольная ухмылка. У придорожного ресторанчика стоял припаркованный кабриолет. Седоков в нём не было. На переднем сиденье лежали солнцезащитные очки и лиловы козырёк.

 

Линда и Гэри сидели за столиком. Перед ними на бумажных салфетках стояли запотевшие стаканы с ледяными напитками. Линда, не вставая, освободилась от пиджака и повесила его на спинку стула. Гэри, скрестив руки на столе, задумчиво изучал расфокусированным взглядом пространство над ними. Линда положила локти на стол, наклонилась вперёд и заглянула ему в лицо.

– Что с тобой? – спросила она, и вид у неё при этом был какой-то обалдело мечтательный.

– Ты хочешь наверстать упущенное время? – отозвался он, несколько помедлив.

Линда хмыкнула, качнула плечами и слегка наморщила лоб.

– Что ты имеешь в виду?

Она смотрела на Гэри, будто впитывая его глазами, а он, склонив голову, всё так же блуждал рассеянным взглядом над столом.

– Эти годы. Все эти годы. Потерянные годы.

– Мартин, как я могу…

– Я до смерти устал быть взрослым, – не дал он ей закончить.

– Что?

Он поднял голову и посмотрел ей в глаза, чуть искоса и сквозь свисающую чёлку.

– Ты мне должна. Конечно же, ты мне должна. Правда? – И, резко прянув вперёд, добавил, – Или я только маленький грязный секрет?

– Нет! Не говори так, – с чувством произнесла Линда и, подавшись к нему, взяла его за руки обеими руками. – Ты не должен так говорить, ты никогда не был таким для меня.

Она нервно, с жаром тискала его руки, а он, приблизив к ней своё лицо, то смотрел ей в глаза, то переводил взгляд на её губы, а с его собственных губ совершенно зримо сочилось вожделение.

– Можешь поцеловать меня, если хочешь.

Линда сглотнула и приоткрыла рот, а он повторил:

– Можешь поцеловать меня…

Она выдохнула, как бы стряхнув наваждение, и отпустила его руки. Выпрямившись, Линда взяла свой стакан и судорожно сделала глоток, отодвинув щекой соломинку.

– Мне нельзя напиваться. – Она поставила стакан обратно на салфетку. – Генри говорит, мне нужно перестать пить.

 

Гэри, склонил голову, сложил губы сковородником и, скроив горестную физиономию, плаксивым голосом, почти навзрыд загундел:

– Ты даже никогда не обнимала меня, – он шмыгнул носом и со всхлипом проглотил слюну, – и никогда не играла …и никогда не целовала…

Линда сморщилась, положила ему на плечо руку и, блеснув слезой, повторила как эхо:

– Не целовала…

– …мои колени. И ты никогда не включала для меня свет, не ждала у школьных ворот, и я не учился читать, следя за твоим пальцем, который …водил …по большим словам, – закончил Гэри с трагическим вздохом, а Линда опять тискала его руки и заглядывала ему в лицо.

– По каким словам?

– Однажды, давным-давно… вся эта чушь для детей…

– Я представляла, как рассказываю тебе истории…

 

– Да, мэм? – слева от Линды нарисовался услужливо склонившийся к ней официант.

– Я Вас не звала, – удивлённо сказала Линда.

– Нет? – удивлённо откликнулся официант.

– Нет.

Сидящие за столиком переглянулись. На их лицах широкими мазками было нарисовано умиление.

Официант отступил назад, не разгибая спины и делая выставленными вперёд ладонями плавные взмахи, то ли извиняясь, то ли успокаивая клиентов, которым было совершенно не до него.

– Правда? – сквозь смех спросил Гэри. – Правда-правда?

– Да! – восторженно ответила Линда, и оба в унисон шмыгнули носом, втягивая в себя избыток скопившейся там влаги.

– Да, правда. Белоснежка, Золушка, всякие разные сказки…

Она склонилась к нему, они соприкоснулись лбами, а Гэри прильнул губами к её руке, сжимавшей его пальцы.

– Расскажи, расскажи, – запрыгал он на стуле, как нетерпеливый балованный мальчуган, требующий и ожидающий непременного сиюминутного исполнения своих желаний. И сам начал:

– Однажды давным-давно… Давай! Давай!

Он прижимался лицом и губами к её руке, играя одновременно и ребёнка-сына, и любовника, а она смотрела на его лицедейство, и глаза её полнились странной смесью нежности, недоумения, а где-то в самой глубине ещё и страха.

 

Официант подошёл к стойке бара и со смущением сказал бармену:

– Это ужасно, простите…

Он взял салфетку, глянул через плечо на столик, от которого только что отошёл, кивнул в сторону одиноко сидящей Линды и, вытирая вспотевшие руки, пояснил:

– Она сидит там, разговаривает сама с собой со слезами на глазах…

– Давно, давным-давно, жила маленькая девочка, она была красивая и добрая, она была очень-очень взволнована, потому что мама сказала ей, что в город приедет Фея…

Гэри покрывал влажными поцелуями кисть и предплечье Линды, а она сидела, откинув назад голову, прикрыв глаза, и её колени сходились и расходились, сжимая и отпуская единственную толстую ножку, на которой крепилась столешница, и платье на левой ноге высоко задралось, открывая нескромным взглядам манящую темноту её распалённой промежности.

– …на лошадях, проедет по всему городу… и обязательно будет бал…

Гэри взял Линду за свисающий локон и потянул к себе, а её рука нырнула под стол, скользнула по голому бедру и скрылась в жаркой тени, куда тщетно пытались проникнуть замаслившимся взглядом замершие у стойки с пересохшими губами бармен и официант.

– …будет бал. И там был молодой человек, он был прекрасен…

Гэри открывал рот и, напряжённо артикулируя, что-то беззвучно говорил, тяжело сглатывал, судорожно двигая кадыком, облизывал длинным языком дрожащие губы, и весь тянулся к Линде, не отрывая от неё жадных глаз.

– …и …и

Линда тяжело дышала, Гэри продолжал говорить без слов, на чём-то энергично настаивал, издавая только влажные, чавкающие звуки, сопя и всхлипывая. Лица их почти соприкасались.

– Нет …я не могу…

– Давай!

– Я не знаю как, я никогда этого не делала…

– Расскажи!

 

Сверкая разноцветными огнями, вращались карусели, гремела музыка, на всех аттракционах веселилась празднично разодетая толпа людей, отовсюду звучали крики и смех, а в стороне, под кустом цветущей сирени в высокой траве на спине лежала Линда в красном платье, и Гэри со спущенными штанами стягивал с неё трусы, навалившись сверху и раздвигая всем телом её бёдра. Трусы с треском разорвались и повисли на ветке под сизым соцветием, качаясь над гавайской рубашкой Гэри, твердившего хриплым шёпотом:

– Давай! Давай!

– Пожалуйста, не надо! Нет! Нет!

– Давай!

 

Головы над столиком сопели и, неровно дергаясь, соприкасались, губы издавали хлюпающие звуки. Детский голосок под ярмарочную музыку звал откуда-то издалека: «Линда! Линда!». Гэри в парке развлечений задыхался и в экстазе сипел. Вот он выгнулся, широко открыв рот, гавайская рубашка распахнулась, открыв на тощей груди грубо написанную большими синими буквами татуировку «MOTHER». Гэри, закатив глаза, хрипел, Линда вскрикивала, но звуки их бурного финала тонули в балаганном шуме.

Гэри в ресторане откинулся на спинку стула, Линда тяжело дыша и упираясь локтями в стол, закрывала мокрое лицо руками. Под кустом сирени её пальцы впились в голую спину любовника, колени сжимали его рёбра, а ступни, соединившись в замок, упирались пятками в костлявый зад.

 

Линда, всхлипывая, сильно терла пальцами лоб и говорила сквозь слёзы:

– Что же мне теперь делать? Что я скажу? Что я скажу? Ты… мерзкий… ублюдок…

По внутренний стороне её век поплыли кадры воспоминаний. Медицинские сёстры держат кричащую Линду на больничной койке, а мужчина в зелёном халате уносит её ребёнка. За ним медленно закрывается дверь с надписью на внешней стороне «Не входить».

Школьница Линда в розовых носках и ночной рубашке лежит на кровати в своей комнате в позе эмбриона, поджав ноги к груди. На стене в оконной нише плакат с большим фотограическим портретом Ринго Старра. Возле двери ещё два плаката: с одной стороны Дэвид Боуи, а с другой вся ливерпульская четвёрка. На полу сидит игрушечный медведь, он белый и огромный. На кровати возле неё «спит» голый пупс ростом с настоящего младенца. Линда долго, не мигая, смотрит в угол комнаты, но ничего не видит. Потом медленно закрывает глаза.

***

(Продолжение следует...)