Сонеты тёмной любви 10
Сонеты тёмной любви или Внешняя сторона ночи (часть 10)
экспериментальная поэзия (сонетный верлибр, «сонетная матрёшка»)
Содержание
- любовь здесь не придумать
- поговорим, переставляя стулья
- не зеркало разбито, но тревожно
- чернильный остов лодки, берег в тине
- ночь проявилась в облике собаки
- хоть раз в году ослабить власть привычек
- чем выше - холодней, чем дальше – горше
-три четверти зимы. февраль на ветер
- я вещь в себе. испорченная кукла
- на синем полотенце с белой птицей
*** Любовь здесь не придумать
Любовь здесь не придумать. Осень. Ветер.
В окно стучится дождь, за ночью утром
Знобит как будто в лихорадке. Это
Ещё не дно, но данность. Просто сердце
Болит и ни во что уже не верит.
Дружить здесь можно только с тихой грустью.
Смотрю в глаза ей — вижу: пятна, тени,
Стена в разводах серых. Молча встречу
Зарю и так же незаметно, молча
Вернусь в себя, забуду всё, исчезну...
… и проявлюсь над морем белой чайкой,
Акацией, цветущей вдоль дороги
Волной прозрачной, гладкой черной галькой,
В ином пространстве: светлом, чистом, тёплом.
*** Поговорим, переставляя стулья
Поговорим , переставляя стулья
в квартире, где комфортно только крысам
и то ночами, например, о грустном:
твоей любви к нарядам, старым куклам,
поездкам в гости, бесконечным будням…
поговорим о том, что не тревожит,
но наполняет пустоту до дрожи
осенних листьев, отражений в лужах,
тяжелых красных штор…
остывший ужин
и наши чувства – параллельны.
Впрочем
мы говорим, переставляя ночи,
как будто это книги или стулья.
Как будто ночи обретают форму
того, что мы не приняли друг в друге.
*** Не зеркало разбито, но тревожно
Не зеркало разбито, но тревожно,
Рассыпана не соль, но лихорадит.
По чёрной полосе московских вёсен
Полночный дождь чуть слышно барабанит.
Ещё стекло окна надёжней кожи,
Что огрубела от ветров и стужи.
Я во Христе, но я ещё безбожен,
Я жив ещё, но я уже не нужен.
По лужам сыпь тифозная, похмелье.
Всё туже петли для смышлёных кукол.
Привет, поклон, два долгих шага влево,
Двенадцать быстрых вправо, в тёмный угол,
К ходам мышиным, к тараканьим кладкам,
В ещё одно бессмысленное утро.
*** Чернильный остов лодки, берег в тине
Чернильный остов лодки, берег в тине.
Сухой осины ветви, старых сосен.
Чернильный мостик и, как будто, осень
Дрожит над синью, ждёт к себе Мессию
Речного неба...
Господи, я знаю
В зрачках чернильных Ты пройдёшь безвидно,
Ночные тени заплетая в косы.
Поющей рыбы тихие молитвы...
Я рисовал тебя немного ветром,
Толкающим пугливых водомерок
Исполнить танец на зеркальной глади.
Всезнающим, вселюбящим, наверно,
Я был наивен и самоуверен,
Я рисовал Тебя с собою рядом.
*** Ночь проявилась в облике собаки
Ночь проявилась в облике собаки.
На стёклах битых тени, только тени.
Твоя молитва от моих страданий,
Моя молитва от твоих сомнений.
Но тот, кто дышит, не прощает слабость.
Её не слышит тот, кто в мире вечен,
И тот, кто ниже бросит в небо камень,
И тот, кто выше им придавит ветер.
Я помню, как открыть ключами двери,
В дом не впустив ни холода, ни страха,
Чтоб глух был звук металла по металлу,
Не колыхнулись, чтобы занавески
И не задели белыми краями
Кривые стены и углы дивана.
*** Хоть раз в году ослабить власть привычек
Хоть раз в году ослабить власть привычек
и разрешить немного сумасбродства…
Прожектора простреливают с вышек
сетчатку глаз, и временное сходство
с Вараввами не унижает. Впрочем,
любой ответ как и вопрос не точен,
зашорен в осторожной перспективе
любви к камням холодным в тёмном стыке
зимы и ночи… Я наверно болен,
я обнулён остекленевшим солнцем
и солью, потерявшей ярость в ране,
последней каплей в перебитом кране,
как кость собаки… И свободы право
всё тот же сыр. Всё то, что было даром.
*** Чем выше - холодней, чем дальше – горше
Чем выше - холодней, чем дальше – горше.
Вокруг зимы ручьи, весенний клёкот,
в котором голос мой совсем не слышен
и если разобраться будет лишним
настолько, что узнаю непременно
о том, когда скажу хотя бы слово.
Оно ли нужно в иллюзорном хоре?
Душа – мой постоянный собеседник
привычно обосновывает время
с позиции безвременья, не веря,
что я смогу понять иную данность,
что нет ни ветки сломанной, ни ветра,
ни стен, ни тени, ни любви, ни страха…
всё, - чёрный звук…
всё, что не тронешь – бездна.
*** Три четверти зимы. Февраль на ветер
Три четверти зимы. Февраль на ветер.
Четвертый день не молится, лишь плачет
так тихо, словно изучает пламя
одной свечи во мраке…
Это плата
за платье маскарадное, за правду.
Прошедшее и будущее в ссоре.
Возьмёшь брелок со змейкой и ключами
и вспомнишь: дома нет – есть только двери,
за ними коридоры в тусклом свете
и лестницы, ведущие в подвалы,
на чердаки…
и стены, стены, стены…
Бери их и используй как бумагу,
кусочком льда не тающим в ладони
пиши, что хочешь и рисуй, что хочешь.
*** Я вещь в себе. Испорченная кукла
Я вещь в себе. Испорченная кукла
лежит на кресле в мятом красном платье.
Она читала Канта с чашкой кофе
в фарфоровой руке. Так и забылась
любовь к весенним мартовским разводам,
к дневным капелям, кошкам и запретам.
Теперь она ловушка-дом для бесов,
тех семерых, что каждую неделю
закатывают солнце за изломы
железных крыш…
"Забытые Голгофы" -
цикл, ставший модным в дорогих салонах,
заказан ей и выполнен пастелью,
за несколько минут до пробужденья
во мне закрытом, тёмном и холодном.
*** На синем полотенце с белой птицей
На синем полотенце с белой птицей
Протёрта ночь и выпадают звёзды
С противным комариным писком в дыры,
Похожие на профили пророков,
Не говорящих правды о болезни,
Чья давняя тревога разрушает
Всё то, что попадает в область взгляда.
Я не смотрю в твои глаза, наверно,
Из-за того, что вижу отраженья
В них глаз своих. Прости меня за это.
Прости меня и уходи в безбрежность
Пустого неба, за глухие стены.
Твоих теней так много, что не дышит
На синем полотенце наша птица.
экспериментальная поэзия (сонетный верлибр, «сонетная матрёшка»)
Содержание
- любовь здесь не придумать
- поговорим, переставляя стулья
- не зеркало разбито, но тревожно
- чернильный остов лодки, берег в тине
- ночь проявилась в облике собаки
- хоть раз в году ослабить власть привычек
- чем выше - холодней, чем дальше – горше
-три четверти зимы. февраль на ветер
- я вещь в себе. испорченная кукла
- на синем полотенце с белой птицей
*** Любовь здесь не придумать
Любовь здесь не придумать. Осень. Ветер.
В окно стучится дождь, за ночью утром
Знобит как будто в лихорадке. Это
Ещё не дно, но данность. Просто сердце
Болит и ни во что уже не верит.
Дружить здесь можно только с тихой грустью.
Смотрю в глаза ей — вижу: пятна, тени,
Стена в разводах серых. Молча встречу
Зарю и так же незаметно, молча
Вернусь в себя, забуду всё, исчезну...
… и проявлюсь над морем белой чайкой,
Акацией, цветущей вдоль дороги
Волной прозрачной, гладкой черной галькой,
В ином пространстве: светлом, чистом, тёплом.
*** Поговорим, переставляя стулья
Поговорим , переставляя стулья
в квартире, где комфортно только крысам
и то ночами, например, о грустном:
твоей любви к нарядам, старым куклам,
поездкам в гости, бесконечным будням…
поговорим о том, что не тревожит,
но наполняет пустоту до дрожи
осенних листьев, отражений в лужах,
тяжелых красных штор…
остывший ужин
и наши чувства – параллельны.
Впрочем
мы говорим, переставляя ночи,
как будто это книги или стулья.
Как будто ночи обретают форму
того, что мы не приняли друг в друге.
*** Не зеркало разбито, но тревожно
Не зеркало разбито, но тревожно,
Рассыпана не соль, но лихорадит.
По чёрной полосе московских вёсен
Полночный дождь чуть слышно барабанит.
Ещё стекло окна надёжней кожи,
Что огрубела от ветров и стужи.
Я во Христе, но я ещё безбожен,
Я жив ещё, но я уже не нужен.
По лужам сыпь тифозная, похмелье.
Всё туже петли для смышлёных кукол.
Привет, поклон, два долгих шага влево,
Двенадцать быстрых вправо, в тёмный угол,
К ходам мышиным, к тараканьим кладкам,
В ещё одно бессмысленное утро.
*** Чернильный остов лодки, берег в тине
Чернильный остов лодки, берег в тине.
Сухой осины ветви, старых сосен.
Чернильный мостик и, как будто, осень
Дрожит над синью, ждёт к себе Мессию
Речного неба...
Господи, я знаю
В зрачках чернильных Ты пройдёшь безвидно,
Ночные тени заплетая в косы.
Поющей рыбы тихие молитвы...
Я рисовал тебя немного ветром,
Толкающим пугливых водомерок
Исполнить танец на зеркальной глади.
Всезнающим, вселюбящим, наверно,
Я был наивен и самоуверен,
Я рисовал Тебя с собою рядом.
*** Ночь проявилась в облике собаки
Ночь проявилась в облике собаки.
На стёклах битых тени, только тени.
Твоя молитва от моих страданий,
Моя молитва от твоих сомнений.
Но тот, кто дышит, не прощает слабость.
Её не слышит тот, кто в мире вечен,
И тот, кто ниже бросит в небо камень,
И тот, кто выше им придавит ветер.
Я помню, как открыть ключами двери,
В дом не впустив ни холода, ни страха,
Чтоб глух был звук металла по металлу,
Не колыхнулись, чтобы занавески
И не задели белыми краями
Кривые стены и углы дивана.
*** Хоть раз в году ослабить власть привычек
Хоть раз в году ослабить власть привычек
и разрешить немного сумасбродства…
Прожектора простреливают с вышек
сетчатку глаз, и временное сходство
с Вараввами не унижает. Впрочем,
любой ответ как и вопрос не точен,
зашорен в осторожной перспективе
любви к камням холодным в тёмном стыке
зимы и ночи… Я наверно болен,
я обнулён остекленевшим солнцем
и солью, потерявшей ярость в ране,
последней каплей в перебитом кране,
как кость собаки… И свободы право
всё тот же сыр. Всё то, что было даром.
*** Чем выше - холодней, чем дальше – горше
Чем выше - холодней, чем дальше – горше.
Вокруг зимы ручьи, весенний клёкот,
в котором голос мой совсем не слышен
и если разобраться будет лишним
настолько, что узнаю непременно
о том, когда скажу хотя бы слово.
Оно ли нужно в иллюзорном хоре?
Душа – мой постоянный собеседник
привычно обосновывает время
с позиции безвременья, не веря,
что я смогу понять иную данность,
что нет ни ветки сломанной, ни ветра,
ни стен, ни тени, ни любви, ни страха…
всё, - чёрный звук…
всё, что не тронешь – бездна.
*** Три четверти зимы. Февраль на ветер
Три четверти зимы. Февраль на ветер.
Четвертый день не молится, лишь плачет
так тихо, словно изучает пламя
одной свечи во мраке…
Это плата
за платье маскарадное, за правду.
Прошедшее и будущее в ссоре.
Возьмёшь брелок со змейкой и ключами
и вспомнишь: дома нет – есть только двери,
за ними коридоры в тусклом свете
и лестницы, ведущие в подвалы,
на чердаки…
и стены, стены, стены…
Бери их и используй как бумагу,
кусочком льда не тающим в ладони
пиши, что хочешь и рисуй, что хочешь.
*** Я вещь в себе. Испорченная кукла
Я вещь в себе. Испорченная кукла
лежит на кресле в мятом красном платье.
Она читала Канта с чашкой кофе
в фарфоровой руке. Так и забылась
любовь к весенним мартовским разводам,
к дневным капелям, кошкам и запретам.
Теперь она ловушка-дом для бесов,
тех семерых, что каждую неделю
закатывают солнце за изломы
железных крыш…
"Забытые Голгофы" -
цикл, ставший модным в дорогих салонах,
заказан ей и выполнен пастелью,
за несколько минут до пробужденья
во мне закрытом, тёмном и холодном.
*** На синем полотенце с белой птицей
На синем полотенце с белой птицей
Протёрта ночь и выпадают звёзды
С противным комариным писком в дыры,
Похожие на профили пророков,
Не говорящих правды о болезни,
Чья давняя тревога разрушает
Всё то, что попадает в область взгляда.
Я не смотрю в твои глаза, наверно,
Из-за того, что вижу отраженья
В них глаз своих. Прости меня за это.
Прости меня и уходи в безбрежность
Пустого неба, за глухие стены.
Твоих теней так много, что не дышит
На синем полотенце наша птица.
