Гватемала и все соседи
подозрителен с первого дома маленький город.
с узкой улицы в тень, и горбат, как хозяева лавки.
входит табор цыганский и пыль, словно поднятый ворот
за повозкой, босыми ногами и песнею сладкой.
всё от бога бегут и жуют, улыбаясь конину
эти смуглые лица, оседлых пугая глаз смолью..
дон Чезаре всё спит, сидя рядом грустит нинья Тина,
её платье лет триста уже как изъедено молью,
но она ещё помнит игру каучуковых бесов,
тростниковые дудочки, из черепах барабаны..
это ветер и дождь позаботились вновь о невестах
женихам, охмелевшим от счастья обчистив карманы..
жизнь и смерть только сон, птичьи перья останутся в свёртках
с них раз в год нинья Тина, не тронув табак, молча курит,
кольца горького дыма, пуская на ящерок вёртких,
видя, как гаснут звёзды на пумьих разбросанных шкурах.
дон Чезаре всё спит, снов гравюры, испанский пергамент,
осыпается золото индий с бумаги республик
и цыгане идут, повторяясь, сверкая серьгами
мимо двери в безмолвье, от страха сжав тёмные губы.
что ж за метка на доме, что ж молятся чаще соседи
чем признались в грехах,
чем открылись в нескромных желаньях.
за мгновением вечность и свята в надеждах последних
не рождённых душа, умещённая в скорбь расстояний..
..только крылышки мух шелестят на волне паутины,
незаметен сверчок (он вдруг вспомнил, что всё уже было).
дон Чезаре всё спит, сидя рядом грустит нинья Тина:
«я не верю в рассвет, это ночь покрывается пылью.
я гадала вчера и рассыпала зёрна маиса,
в свой платок завернула остатки любви и печали,
а на стол залезали огромные серые крысы
и смотрели в глаза мне и целую вечность молчали».
с узкой улицы в тень, и горбат, как хозяева лавки.
входит табор цыганский и пыль, словно поднятый ворот
за повозкой, босыми ногами и песнею сладкой.
всё от бога бегут и жуют, улыбаясь конину
эти смуглые лица, оседлых пугая глаз смолью..
дон Чезаре всё спит, сидя рядом грустит нинья Тина,
её платье лет триста уже как изъедено молью,
но она ещё помнит игру каучуковых бесов,
тростниковые дудочки, из черепах барабаны..
это ветер и дождь позаботились вновь о невестах
женихам, охмелевшим от счастья обчистив карманы..
жизнь и смерть только сон, птичьи перья останутся в свёртках
с них раз в год нинья Тина, не тронув табак, молча курит,
кольца горького дыма, пуская на ящерок вёртких,
видя, как гаснут звёзды на пумьих разбросанных шкурах.
дон Чезаре всё спит, снов гравюры, испанский пергамент,
осыпается золото индий с бумаги республик
и цыгане идут, повторяясь, сверкая серьгами
мимо двери в безмолвье, от страха сжав тёмные губы.
что ж за метка на доме, что ж молятся чаще соседи
чем признались в грехах,
чем открылись в нескромных желаньях.
за мгновением вечность и свята в надеждах последних
не рождённых душа, умещённая в скорбь расстояний..
..только крылышки мух шелестят на волне паутины,
незаметен сверчок (он вдруг вспомнил, что всё уже было).
дон Чезаре всё спит, сидя рядом грустит нинья Тина:
«я не верю в рассвет, это ночь покрывается пылью.
я гадала вчера и рассыпала зёрна маиса,
в свой платок завернула остатки любви и печали,
а на стол залезали огромные серые крысы
и смотрели в глаза мне и целую вечность молчали».
