Разбранена я, верно, вами

Разбранена я, верно, вами;
Чтоб горю этому помочь,
Пишу сегодня к вам стихами,—
Писать иначе мне невмочь.
Несется буря и угроза
Вкруг томной лени наших дней;
Тяжка становится мне проза,
И раззнакомилась я с ней.
Да, собиралася сначала
Весьма усердно, как всегда,
Я к вам писать, — и не писала;
Но где же грех? и где беда?
Ужель нельзя нам меж собою
Сойтися дружбою мужскою?
Ужель во всем нужна нам речь?
Не верим ли в союз мы прочный?
Не можем ли любви заочной
Без писем долго мы сберечь?
Все переписки, молвить строго,
Лишь болтовня и баловство:
Они иль слишком скажут много,
Или уж ровно ничего.
Известья ль ждете вы? — Какого?
Чего боитесь не узнать,
Когда всё плохо то, что ново?
Когда незнанье — благодать?
Надежд веселую отвагу
Сменяет тяжкая тоска;
И без нужды марать бумагу
Не поднимается рука.
Несется гневно воля века,
Покуда новая опека
Смирит неистовство его;
Но на тревогу человека
Спокойно смотрит естество.
Краса заката и восхода
Всё величава и пышна,
И неизменная природа
Порядка стройного полна.
Нашедши уголок уютный,
Где можно грезам дать простор,
Годины этой многосмутной
Хочу не слушать крик и спор;
Не спрашивать про сейм немецкий,
Давно стоящий на мели;
Не знать о вспышке этой детской,
С которой справился Радецкий;
О всем, что близко и вдали;
О нам уж свойственной холере,
О всех страданиях земли,
О Ламартине, Косоидьере,
О каждой радостной химере,
Которой мы не сберегли.
Хочу я ныне жить невеждой,
И, ставя помыслам черту,
Далекой тешиться надеждой,
Хранить любимую мечту;
И, пропуская без вниманья
Национального собранья
Ошибки, ссоры и грехи,
Забыв, что есть иная треба,
Хочу глядеть на бездну неба,
Скакать верхом, читать стихи.
Нам думы убаюкать надо,
Упиться надо чем-нибудь;
Не в силах обращать мы взгляда
На поколений грозный путь.
Порой идея роковая
Должна носиться в край из края,
И должен иногда народ,
Добра и зла не различая,
Безумно броситься вперед.
Оставим всё на волю бога;
Авось тяжелый минет срок!
Авось пойдет Европе впрок
Ее сердитая тревога!
Мы будем жить, свой пыл смиря
И предавался — хоть вере,
Что свидимся по крайней мере
В Москве, в начале октября.