Волшебный фонарь

Марая лист, об осужденьи колком
Моих стихов порою мыслю я;
Чернь светская, с своим холодным толком,
Опасный нам и строгий судия.
Как римлянин, нельзя петь встречи с волком
Уж в наши дни, иль смерти воробья.

Прошли века, и поумнели все мы,
Серьезнее глядим на бытие;
Про грусть души, про светлые эдемы
Твердят тайком лишь дети да бабье.
Всё ведомо, все опошлели темы,
Что ни пиши — всё снимок и старье.

Вот и теперь сомнение одно мне
Пришло на ум: боюсь, в строфе моей
Найдут как раз вкус «Домика в Коломне»
Читатели, иль «Сказки для детей»;
Но в глубь души виденье залегло мне,
И много вдруг проснулося затей.

И помыслы, как резвый хор русалок,
То вновь мелькнут, то вновь уйдут на дно;
Несутся сны, их говор глух и жалок;
Мне докучать привык их рой давно.
Вот кровель ряд, ночлег грачей и галок,
Вот серый дом, — и я гляжу в окно.

И женщина видна там молодая
Сквозь сумерки ненастливого дня;
Бедняжечка сидит за чашкой чая,
Задумчиво головку наклоня,
И шепотом, и горестно вздыхая,
Мне говорит: «Пойми хоть ты меня!»

Изволь; вступлю я в новое знакомство,
Вступлю с тобой в душевное родство;
Любви ли жертва ты, иль вероломства,
Иль просто лишь мечтанья своего,—
Всё объясню: пишу не для потомства,
Не для толпы, а так, для никого.

Знать, суждено иным уж свыше это,
И писано им, видно, на роду,
Предать свои бесценнейшие лета
Ненужному и глупому труду;
Носить в душе безумный жар поэта
Себе самим и прочим на беду.