Трасса 29 (продолжение)
(Продолжение)
***
На фоне черного беззвёздного неба бледно сияла жемчужно серым психоделическим светом водонапорная башня, выполненная в виде летающей тарелки, приземлившейся на шестигранную конструкцию из труб разного диаметра с мощной колонной в центре. Увенчивал этот шедевр модернизма фонарь, тускло мерцающий красным огнём преисподней, как глаз циклопа, – он предупреждал низколетящие воздухоплавательные аппараты о перманентно сопутствующей им опасности. Снизу шесть несущих опор этой гигантской этажерки, которая также напоминала плевательницу в кабинете дантиста, подсвечивали прожектора, порождая причудливую игру света и тени на металлических элементах, создающих строгий геометрический порядок в пространстве титанического артефакта.
Вся эта неземная красота находилась как раз возле дома Генри и Линды, совсем близко от шоссе, по которому в этот полночный час, басовито гудя дизелем и сверкая никелем, что твоя новогодняя ёлка, прокатил тяжелогруженый Мack. Шум мотора и дальний свет фар разбудил Линду. Отсвечивая голым задом из-под короткой, задравшейся до пупа ночнушки, женщина села на кровати и включила ночник под розовым абажуром, стоявший рядом на столике. Зевая и потирая заспанное лицо ладонью, она повернула украшенную разноцветными бигуди голову к похрапывающему Генри и громко, недовольным тоном сказала: «Заткнись!» Немного помедлила и с чувством добавила: «Поросёнок!». «Ты поросёнок!» – повторила она, повысив уровень экспрессии. Видимо то, как прозвучала реплика в первый раз, её не удовлетворило.
Поднявшись с кровати, Линда нетвердыми шагами двинулась в сторону балконных дверей и панорамного окна их большой спальни. Там, на широком, покрытом ковром подиуме стоял секретер, а на полках перед ним и на кресле у противоположной стены, и на самой стене, и даже просто на полу – повсюду сидели, стояли и висели куклы: большие, в половину человеческого роста, и поменьше, как новорожденный младенец. Те, что изображали людей, были наряжены в платья и костюмы, а другие, представлявшие животных, обходились плюшем и искусственным мехом, разнообразной длины и расцветки.
Нагнувшись, не сгибая колен, Линда подняла с низенькой скамеечки большущую куклу в пижаме, сунула её себе под мышку, как ворох тряпья, и подошла к зашторенному окну. Перехватив куклу поудобнее, она отодвинула занавеску и приблизила лицо к стеклу. Газон между забором, окружавшим их дом, и шоссе был тёмен и пуст, и вдруг, как в кошмарном сне, на нём появилось серебристо-сиреневое световое пятно, а в его центре из ниоткуда, будто соткавшись из воздуха, появилась фигура человека. Этим человеком был её утренний знакомец, – даже в темноте и на расстоянии она толи поняла это, толи действительно его узнала. И этот человек смотрел на неё. Линда резко отпрянула, отпустив занавеску. Всё длилось не более секунды, но она не сомневалась, кого она увидела, и так же точно была уверена, что и он увидел её.
Генри открыл глаза, почмокал губами и опять засопел. Линда снова придвинулась к окну и осторожно выглянула на улицу, совсем чуть-чуть сдвинув занавеску. Мартин всё так же неподвижно стоял в световом пятне, а позади него по шассе очень медленно проехал тёмный седан, блеснувший в свете фонаря кобальтом. «Мы увидимся. Скоро», – прозвучали в голове Линды слова утреннего прощания Мартина.
Всё также с куклой под мышкой Линда в раздумье попятилась от окна. «Ну-у, нет!» – произнесла она, теребя левой рукой губу и щёку. И вдруг порывисто запрыгнув в кровать, стала трясти Генри за плечо.
– Папочка! Папочка!
Генри, лежа на боку к ней спиной, что-то промычал, но не шевельнулся. Линда усадила куклу себе на подушку, чуть помедлила, как бы в нерешительности покусывая губу и теребя её пальцами, потом решившись, заговорила совсем другим голосом, изображая ребёнка, маленькую избалованную девочку.
– Одна хорошая, маленькая девочка очень хочет быть плохой девочкой. Пла-а-хой!
Она навалилась на мужа, почти оседлав его, и, гладя левой ладонью плечо в голубой пижаме, зарылась лицом в светлые кудри, пытаясь добраться до уха спящего.
– Не-эт… – невнятно простонал Генри.
– Папочка! Маленькая Линда не может уснуть, – не унималась молодуха, елозя на спине мужа и сжимая его бока голыми ляжками.
– Не сейчас, Линда – хрипло пробурчал Генри, не теряя надежды, что нарочитая демонстрация пассивности таки убедит супругу в его на данный момент мужской недееспособности. – Я очень хочу спать.
Линда не унималась.
– Я маленькая капризная девочка… Папочка! Папочка!
Она трясла его почти с остервенением.
– Господи! Какого чёрта! – не выдержал муж. Он приподнялся и, поворачиваясь, стряхнул со спины жену, сунул, с гримасой крайнего недовольства руку под одеяло, вытащил оттуда какую-то плюшевую тварь и запустил игрушкой через всю спальню.
– Это ужасно, Генри! – взорвалась потерявшая терпение Линда, – Ты невыносимо нудный!
Она откинулась на свою половину, а Генри рухнул на спину, отдуваясь и пуча глаза. Затем он повернул голову к жене, но вместо Линды на него с идиотской ухмылкой таращилось силиконовое чудище в пеньюаре и с распущенными чёрными волосами. Генри откинулся назад, на свою подушку, ещё сильнее выпучил глаза и, с шумом выдохнув и чмокнув губами, спросил, стараясь говорить как можно более заинтересованно и невозмутимо.
– Что случилось, Линда?
Однако от его вопроса женщину будто оса ужалила. Она резко села, схватила откинутое одеяло, так же резко, рухнув набок, натянула его на себя и со злостью вогнала хуком кулак в подушку у себя под щекой.
Генри, поднимая брови, наморщил лоб под всклокоченными волосам и тоном папаши, уставшего урезонивать разбушевавшуюся дочурку, завёл привычную пластинку.
– Ты же знаешь, я устал…
– Чува, чува, чу-чу! – огрызнулась раздосадованная женщина, и её пальцы сжали угол подушки так, что, будь это живое существо, ему бы вряд посчастливилось остаться в живых. На глазах у Линды блеснули слёзы ярости. В сочетании с разноцветными бигуди и ночной сорочкой из розового шелка это выглядело забавно и умилительно. Но Генри этого не видел, иначе он не смог бы удержаться и не приласкать расстроенную жену. Вместо этого он подлил масла в огонь, закончив фразу тоном всё того же нудного, утомленного жизнью папаши:
– Линда, ты не могла бы выключить свет, я не могу спать, когда светло.
Линда зажмурилась и надула губы.
– Линда!?
Она не шелохнулась. Генри вскочил, запустил пятерню в растрепанную шевелюру и, нервно почёсывая голову, обошел супружеское ложе и выключил ночник. Когда он развернулся, чтобы пойти назад, и уже пошёл, Линда открыла глаза и проговорила, кося глазами ему вслед:
– Он там, на улице. Он вернулся. Он на улице. Он ждёт. – Последние слова она почти выкрикнула.
Однако на Генри её реплика не произвела впечатления. Он, не замедлив шага, добрался до своего места и с облегчением лёг, укутавшись и взбив подушку. Линда размазала пальцами влагу под носом, прерывисто вздохнула и ещё раз врезала ни в чём не повинной подушке. (Если бы подушка Линды была живая, она бы тихо всхлипнула, а если бы и подушка Генри была живым существом, она бы удовлетворенно покивала головой.)
***
Наверху, в помещении под крышей загорелся светофор, по маленьким рельсам макета двинулся игрушечный поезд, а по другим путям ещё один. Зажглись миниатюрные фонари, освещая ландшафт со станцией, шассе, террасами поднимающегося вверх холма и колесом обозрения, с которого едва слышно попискивал тонкий голосок, который вполне отчётливо звал:
– Линда-а, Линда-а…
А Линда уже сидела в сетчатой кабинке, которая летела высоко над землёй, а вокруг, на спицах колеса, и внизу на ограждении весело горели гирлянды лампочек всех цветов радуги, носились по ровной площадке маленькие электромобили, управляемые такими же маленькими человечками, кружились озорные карусели, играла легкомысленная музыка и полным ходом шло обычное веселье парка аттракционов. У ограждения, оперевшись на него локтями, стоял Мартин в гавайской рубашке, его рыжие волосы были зачесаны наверх и уложены лаком, а в левом ухе сверкал небольшой бриллиант. К нему подошла незнакомая Линде девушка и облокотилась на его плечо, но Мартин выпрямился, стряхнув её руку, и вдруг оказался позади Линды, которая уже сидела за рулём весёлого красного электромобиля, задорно крутила баранку и поглядывала через плечо на рыжего красавчика, а он самодовольно ухмылялся ей в ответ. На Линде было красное шёлковое платье, а её завитые крупными буклями волосы охватывала свёрнутая в полосу красная газовая косынка. Контакт машины скользил по металлической сетке над головой Линды, и оттуда, как с дуги трамвая, снопами сыпались искры, всю её обливая холодным огнём. Она закинула голову, зажмурилась от этого слепящего огня и …оказалась у себя в постели, в бигуди и ночной рубашке.
***
Генри медленно жевал сандвич и одновременно через большую лупу рассматривал черный товарный вагончик, размером с ладонь, а Линда, прихлёбывая кофе, с явным неодобрением смотрела на его огромный глаз за увеличительным стеклом.
– Почему ты так на меня смотришь? – почувствовал он её взгляд.
– Как так? – ответила она вопросом на вопрос.
– Ну, ...это далеко не дружелюбный взгляд. – Объяснил он. И действительно, в глазах под лиловой купальной шапочкой поигрывали злые искорки, а брови над ними составляли угол намного меньше ста восьмидесяти градусов.
– Может быть, я тебя чем-то расстроил?
Руки, державшие чашку возле рта, опустились, открыв обиженно поджатые губы.
– Ну, разумеется!
Чашка с голубой ажурной каймой жалобно звякнула о блюдце с таким же рисунком. Кофе, поднявшись волной, побежал по кругу и плеснул на блюдце чёрно-коричневой кляксой.
– Папочка укусит, Папочка укусит маленькую… – начал Генри нараспев, скроив, как ему казалось, лукавую физиономию.
– Нет! – вскрикнула Линда, чуть не плача. – Не этим!
– Но… Я подумал… – попытался провинившийся муж сочинить оправдание, но Линда истерично прервала его:
– Боже, Генри! Какой ты тупой!
Одной рукой она схватила апельсин, другой нож и так яростно разрезала его пополам на тарелке, будто это были плаха и топор, которым она отсекла бестолковую голову, неспособную понять простых и любому нормальному мужчине ясных женских желаний и потребностей.
– Да, похоже на то, – констатировал Генри печальный факт и стал часовой отвёрткой подкручивать какой-то винтик в игрушечном вагончике.
– Я не одна из твоих престарелых пациенток, – сильно нервничая, продолжила Линда неприятное объяснение и уперлась остриём здоровенного кухонного ножа в полированную поверхность столешницы так, будто это пират, разгневанный нечестной игрой партнёров, саданул палашом в замызганную дубовую доску стола в матросском кубрике.
– Нет, – согласился Генри, всё ещё сосредоточенно ковыряясь отвёрткой в осях вагона.
Линда глянула на его увлечённое детской забавой лицо и безнадёжно покачала головой.
– Ты так привык ухаживать за старухами или …играть с этими поездами…
– Я не играю с поездами…
– Тогда что ты с ними делаешь!? – оборвала она его, лязгнув брекетами. – Каждое утро! Каждый вечер! Это сводит меня с ума!
Она опустила голову и постучала кулаками себя по вискам.
– Даже выводит из себя? – в глазах Генри за стеклами больших роговых очков промелькнула тень иронии, а может, это только раздражение Линды её нарисовало.
– Ты просто безрассудна, – указательный палец Генри изобразил в воздухе над столом фигуру назидательного пилотажа.
– Ты даже не посмотрел на тот прелестный снегоочиститель, который я тебе подарила! – Упрек Линды формально выпадал из логики актуальной дискуссии, но отнюдь не из логики дискурса неутолённой женской обиды, логики, отвергающей прямую аргументацию и подлинные имена обсуждаемых вещей. Когда речь идёт о движении мысли от женского сердца к её уму, то прямой путь всегда оказывается не самым близким, и уж тем паче не самым для неё очевидным.
– Это снегоочиститель для канадских широт, а я не живу в Канаде. – Ответил Генри суждением прямолинейной мужской логики, которая отнюдь не являлась ни параллельной, ни даже пересекающейся с логикой его жены.
– Верно, – согласилась Линда, не умея перевести в рассудочные слова свои многомерные и нелинейные иррациональные мысли и эмоциональные переживания. Однако она была ещё не готова окончательно капитулировать перед той стеной, а может быть, пропастью, которая разделяет в этом мире две человеческие души, два человеческих сердца.
– Ты понимаешь, мы совершенно ничего друг о друге не знаем. Ничего!
– Поговорим об этом позже, – сказал Генри, вставая и собирая со стола свои папки, инструменты и паровозы. По всей видимости, метафизика внутривидовой коммуникации сапиенсов не была в числе его интеллектуальных или жизненных приоритетов. А может быть, всё дело заключалось в том, что он был вдвое старше Линды, и потому их экзистенциальные интересы просто не совпадали по фазе. Он, вероятно, пережил период поиска родственной души лет двадцать назад, и ныне пламя его сердца покоилось под толстым слоем пепла рухнувших надежд и ожиданий, но мы не можем исключить и ту возможность, что это пламя вовсе никогда и не бушевало в глубинах его сердечного базальта, и скорбь, приносимая человекам вечными и проклятыми вопросами, не осенила печальной мудростью его разум и душу, сохранив их по-детски невинными, любознательными и не чувствительными, а потому и столь же детски жестокими.
Генри пошёл в холл, Линда последовала за ним.
– Генри, – сказала она ему в спину, и повторила, – Генри, – когда он сел за круглый стеклянный столик, положив на него свою ношу. Придвинув к себе чековую книжку, он пристроил её на краю стола и стал быстро подписывать верхний листок зелёной ручкой.
– Мне нужен этот ребёнок, я хочу его!
– Линда…
– Я схожу с ума! – голос её сорвался, а из глаз брызнули злые, истерические слёзы. – Я просто умру без этого ребёнка!
– Это… Я повторяю, это невозможно, – с усталым отчаянием ответил Генри и, сопровождая свои слова виноватым взглядом, отдал подписанный чек Линде.
– У нас большой дом, – закатывая глаза и брызгая слезами, не унималась Линда, – ты врач, мы хорошие люди, мы можем дать ребёнку всё, что ему нужно, – кипя чувствами, она энергично двигала головой, и резиновая ленточка-застёжка купальной шапочки порхала возле её лица как колибри возле бледного цветка орхидеи.
– Нет, Линда.
– Любовь, защиту, что угодно!
– Это невозможно, – Генри отдал ей ещё один чек.
Губы женщины тряслись, слёзы текли по щекам и капали на пол.
– Я больше так не могу!
Она повернулась и отошла от мужа. Генри, подняв брови домиков, наморщил лоб и печально глядел ей вслед.
– Это всё так глупо! – стиснув кулачок, Линда прижала его к виску и потрясла головой. – Нет никакой идеи, нет цели… – Кулачок двигался перед её лицом в такт словам, как бы вколачивая их в пространство комнаты. Она проглотила ком в горле и в напряжении остановилась, уперевшись обеими руками в крышку стола.
Генри встал и, надевая пиджак, проговорил тоном психотерапевта, увещевающего неврастеника:
– Ты прекрасно знаешь, что ни один суд не позволит нам усыновить ребёнка. – По интонациям его голоса, точнее по их полному отсутствию, было ясно, что эту фразу он произносил уже не менее сотни раз, и теперь делает это, почти не вникая в смысл жестоких слов, отсекающих всякую надежду на материнство у молодой женщины, его супруги. – И ты знаешь почему.
Генри попытался приблизиться к жене.
– Бесчувственная скотина, – взорвалась Линда, оборачиваясь к мужу.
– Как скажешь, – ответил он флегматично и ретировался обратно к стеклянному столику с документами.
– Ты эгоист, Генри! Самый настоящий эгоист! – истерическим аккордом грянула Линда ему вслед.
– Перестань сама себя расстраивать! – повысил голос Генри и взял свой рабочий кейс. – Мы пробовали уже сотню раз, – он подошёл к жене вплотную и, чуть склонившись, мягко добавил:
– Не переживай.
Ласково, но слегка механически, он потрепал её по плечу, чмокнул под левый глаз и, быстро шагнув к выходу, бросил напоследок:
– Увидимся в шесть.
Линда, онемев от душивших её спазмов, смотрела ему вслед и, широко разевая рот, хватала им воздух, который, словно резиновый мячик, не желал проникать ей в лёгкие. Наконец, справившись с голосом, она визгливо выкрикнула:
– Я убью себя!
Но Генри уже открывал входную дверь
– Я утоплюсь в бассейне!
Дверь за ним захлопнулась.
Выбежав на веранду и спускаясь по лестнице к бассейну, она размахивала полотенцем и продолжала, сквозь рыдания, кричать ему вслед:
– Я серьёзно!
Швырнув полотенце на каменные плиты двора и яростно стряхнув с ног домашние туфли, она порывисто подошла к краю бассейна и картинно, словно на публику, нырнула в прозрачную голубоватую воду.
Небольшой фонтан искристых брызг разлетелся по ряби мелких волн, а Линда, проплыв несколько метров под водой, опустилась на дно лицом вниз и замерла в позе утопленницы, безразличной к оставленному за тонкой плёнкой поверхности мiру.
В её воображении возникла картина то ли воспоминания, то ли дурного сна: она в акушерском кресле под светом бестеневых ламп, врач уносит новорожденного младенца или маленькое безжизненное тельце, она не знает, в сосуде из нержавеющей стали окровавленные медицинские инструменты. Над ней склонились медсёстры в снежно белых халатах. Она вырывается из сильных, удерживающих её рук и кричит: «Мой ребёнок! Мой ребёнок!»
Какая-то тень нависает над ней там, наверху, на краю бассейна. Впрочем, Линда этого не замечает, она поглощена своим гневом и своим горем. Воздух в её лёгких заканчивается, нужно всплывать, но зачем? Не лучше ли оставаться здесь, на дне, где нет звуков, где видимые образы смутны и расплывчаты, и даже тело утратило свой привычный вес и тяжесть. Её начинает выталкивать наверх, но она отгребает воду от себя, пытаясь задержаться в глубине, однако внизу остаются только голова и плечи, а ноги и зад всплывают и выныривают над поверхностью, предлагая тому, кто стоит на краю бассейна соблазнительную картину. Линда похожа на утку в пруду, которая обрабатывает донный ил своим плоским клювом, а над водой торчит её куцый хвост и жирная, энергично двигающаяся гузка.
Наконец, она не выдерживает и, задыхаясь и отплёвываясь, выскакивает из воды. За её спиной на бортике, скрывая глаза чёрными очками, стоит Гэри, а с веранды ближайшего дома, сквозь москитную сетку за пикантной сценой наблюдает пожилая соседка, и на её губах можно заметить неодобрительную, почти ехидную улыбку. Но замечать этот осуждающий взгляд некому, занятые в сценке актёры поглощены своими ролями. Линда, давясь слезами, кричит: «Ублю-у-удок!». А Гэри, сально ухмыляясь, бросает ей в спину даймом*, попадает точно между лопаток и спрашивает:
– Что ты сказала?
– Что? – взвизгнула Линда, судорожно сдирая с ушей резиновую шапочку, тоже лиловую, как и её узорчатый купальник.
– Я услышал слово «ублюдок» из твоих уст. Это не то слово, которое я хотел бы услышать. Оно слишком сильное. Но как сказал поэт: «Бог благоволит ублюдкам».
Покуда рыжий «ублюдок» в кожаной куртке поверх жилета с блестящими золотом пуговицами и в рубашке с галстуком, но навыпуск, произносил свой маленький монолог, Линда непонимающе смотрела на него снизу вверх, стоя по пояс в покрытой рябью и солнечными бликами воде и двумя руками пытаясь прикрывать глаза от слепящих лучей, потому что солнце светило на неё чуть сбоку, из-за головы Гэри. Тёмных очков на его лице уже не было – они торчали из грудного карманчика куртки, а соседка даже не заметила, когда он успел их снять.
– Какого чёрта? – воскликнула девица, ошарашенная внезапным появлением Гэри не меньше, чем его туманно-витиеватым приветствием.
– Привет!
– Что значит, привет? – Линда боком двинулась к противоположной стороне бассейна, где по ступенькам, спускавшимся в воду, выбралась на дощатую площадку, от которой другие ступени вели на веранду.
– Я должен был принести большой букет цветов.
– Чего тебе надо? – резко огрызнулась Линда, поднимая полотенце и всовывая ступню в туфлю на пробковой подошве. – Как ты…
– Букет английских роз, красных, с острыми иголками… Нет! Букет незабудок…
Линда обула вторую туфлю и промокнула лицо полотенцем.
– Как ты попал сюда? Что ты делаешь?
– Ты почти сделала это, правда? В лёгких не оставалось воздуха, ты могла уже быть мертва.
– Что ты?..
– Ты миссис Линда Элис Генри, не так ли?
– Я позвоню в полицию! – она быстрым шагом направилась к лестнице на веранду.
– Раньше ты была Линда Элис Картер. Верно?
Линда обернулась.
– Как ты?.. Послушай! Ты не говоришь, кто ты, чего ты хочешь и что ты здесь делал прошлой ночью? – выпалила она ему в лицо, задыхаясь от возмущения и от недавней попытки нахлебаться воды из бассейна. И не дожидаясь объяснений, повернулась и стала подниматься по ступеням.
Гэри шагнул за ней.
– Ты на много моложе, – она замедлила шаг. – И на много красивее, чем я себе представлял – произнося это, он положил левую руку под обрез купальника на её обнажённую ягодицу.
Линда резко обернулась, наклоняясь вперёд, и шумно выдохнула. Полоска резины, застёжка от купальной шапочки, болтавшаяся под её левым ухом, описала широкую дугу, и чуть было не хлестнула Гэри по носу. Брови на возмущённом лице Линды взметнулись вверх, наморщив лоб.
– Кто ты такой? – смысл его слов стал с опозданием до неё доходить, и негодование, пылавшее в начале фразы в глазах и голосе Линды, на коротком отрезке этого восклицания опустилось до задумчивого недоумения на финальном знаке вопроса.
– Я прошёл очень долгий путь, чтобы найти тебя, Линда Элис Картер, – сказал Гэри. Шагнув одной ногой на ступеньку вверх, он приблизил к ней своё лицо, но всё ещё стоял ниже и смотрел на неё, как ребёнок смотрит на свою маму, запрокинув назад голову.
В душе Линды остатки суицидной истерики угасали в пробуждающемся интересе к этому человеку.
– Разве я тебя знаю? – спросила она, и на её лице смешались вопрос и напряжение от попытки найти в памяти хоть какую-нибудь подсказку.
– Мы были очень близки когда-то. Настолько близки, насколько это возможно. – Лицо Гэри находилось точно против груди Линды, и когда он говорил это, его глаза, устремлённые вверх и пристально ловившие её взгляд, постепенно опускались, пока не остановились на сосках, рельефно обрисованных мокрым купальником. Мимика его была до странности подвижной и как-то не соответствовала смыслу произносимого. Впрочем, в этом букете эмоций отчётливо читалось преобладание похоти.
– Разве ты не помнишь прикосновения моих губ к твоей нежной молодой груди?
Его последние слова, будто бичом, хлестнули по её раздражённым нервам. Резко вскрикнув на вдохе, она стремительно повернулась и побежала в дом, часто перебирая ногами по деревянным ступеням. Гэри уверенно последовал за ней, но не вошёл, а остановился у окна, выходившего на веранду, и смотрел сквозь стекло, развязно улыбаясь.
* * *
(Продолжение следует)
