N2 "Эссе N8"
«Порой рыбу от мяса отделяет только стук жизненных колес"
Товарищ Радужный стоял за баррикадой и смотрел в бинокль на растекающееся со всех сторон, бескрайнее, русское поле. Поле было изрыто, изранено революцией. Белые кроты копошились где-то вблизи, с ружьями – лопатами на перевес. Белые кроты готовили что-то грандиозное, хитрое, подлое.
Радужный про себя ухмыльнулся «а когда было иначе? ». Казалось, война шла не год, а век. А поле затягивало своей обнаженностью, своей всеобъемлющей сущностью. «А когда было иначе? – Да никогда».
Солнце село за горизонт, казалось, выгорело как пламя спички. Где-то в подземке щелкал печатной машинкой слепой машинист, заката не было. А машинист все щелкал, щелкал, печатал буквы, а заката не было.
За чаем, за малиной, слепой машинист рассказывал Радужному, как сам в былые времена бил врагов на право и налево, когда у него еще было зрение, и закат тогда тоже был.
Радужный только ухмылялся красной ухмылкой, да молча опрокидывал в себя кружки чая.
В землянке машиниста было комфортно. Тепло. Горела старая печка, убивая злые дрова, посредине стол, около стола лавка, а на столе печатная машинка, на которой машинист щелкал. Выгорала лампочка посредине, умирая от собственной энергии. Все дышало умеренным комфортом, так необходимым творческому человеку.
– А какой он, закат? – вдруг после долгого молчания заговорил слепой машинист – вот ты, можешь себя представить закат сейчас? В этой землянке, глубоко в земле
Товарища Радужного вопрос смутил. Лоб напрягся, обнажив глубокие морщины, глаза засверкали от работы головы. Рот приоткрылся, но тут же закрылся. Товарищ Радужный не знал.
– А я – видел – продолжил машинист – мне сам Император письма слал, а я видел и читал. А как ответил на письма – так Император меня зрения решил…
Радужный молча кивнул, хотя ничего не понимал в словах машиниста.
– Решил не за то, что ответил – а за то, что осознал. И тут закат и закрылся… Начался рассвет и революция. И много работы…
– Кроты – заговорил вдруг Радужный и тут же осекся. Говорить с машинистом о кротах было бессмысленно, так как он, очевидно, другую революцию имел ввиду. Но все же продолжил – Кроты что-то замышляют. На левом фронте говорят, что они хотят очернить священные писания.
Машинист ушел в себя. Закрыл свои красные, слезившиеся гноем мертвые глаза, и начал сопеть, как старый больной пес. Радужный испугался. Хотел было уже уйти, но машинист вдруг вышел из этого состояния. И медленно, подойдя к печатной машинке, вытащил лист, на котором было напечатано какое-то письмо. Оно было изжевано временем, но в нем еще был стиль, и слова были весьма разборчивы.
Радужный, не спеша и почти не напрягаясь, начал читать. Но по процессу времени написанное приводило его в шоковое состояние. Прочел и посмотрел на машиниста осоловелыми глазами.
– И это все?
– Да – безразлично ответил машинист.
Где-то в теле Радужного еще булькал чай, но мысли отдавали звучным эхом шока в голове.
–Значит, победа? – изумленно спросил через какое-то время Радужный.
Значит, победа – так же равнодушно ответил машинист.
– Что-то мне от этого совершенно не радостно – пожаловался товарищ.
Машинист кивнул, высоко запрокинув свою голову …
Баррикада лопнула: все покрылось инеем и тишиной. Все вокруг онемело, замолчало навсегда. Только русское поле, пело своими колосьями, какую-то странную потустороннюю песню. Бывший Товарищ Радужный шел по полю, утопая во внешнем беззвучии, он шел на свет костров за горизонтом. Бывший Товарищ Радужный шел к бывшему Павшему Императору, который снова был жив…
Он знает. Император выслушает его. Уставшего, больного, голодного солдата. Услышит и даст хлеб и надежду. Бывшего солдата, бывшего Товарища, он выслушает и даст опору. Он не может иначе, ведь он добр и всемогущ. А главное добр. И всемогуще добр.
