Воспоминание о первом разговоре наедине
Недосып делает со мной удивительные вещи, Вы знаете сейчас залипнув у себя в комнате, я снова начал вспоминать свое прошлое под совсем иным углом, и сейчас взор моего внутреннего голоса, снова упал на больницу на Кольцово, как когда-то в сочинениях, я упоминал её, в рассказе «Эссе о Рыжем человеке. Даниила Хармса» где упоминался мой сосед по палате, Матвей.
В этот раз же он упал еще дальше. Мне было 12 лет, и я лежал всего лишь на дневном стационаре, просто на осмотре. В это время моя психомаматика как раз только начала влиять на мою жизнь, появлялись первые панические атаки, и задержка мочи. Но я лежал один в палате днем, после в два меня забирала домой мама, просто можно сказать готовили документы для госпитализации в Москву.
И вот лежу я в палате, совершенно один, смотрю в потолок, мне откровенно говоря, скучно. Решаюсь открыть ширинку (простите за откровенность) и просто от скуки, а уже тогда я часто спускал от скуки, от безысходности, спустить пар. Но тут растворяется дверь, и в палате появляется девочка, лет 16, с большими наушниками, и говорит мне привет.
Я уже в детстве был невыносим в своей стительности, и так как у меня всегда был очень маленький круг общения, я интуитивно считал, что все кто говорит мне привет, меня знают и знают мою маму, так внутренне мне становилось спокойнее, и мой цветок общительности раскрывался.
Я отвечаю одно слово.
- Привет.
Она кладет свои вещи, понятно что то еще говорит, и тут я её спрашиваю, слушает ли она музыку.
По футболке было ясно что девушка настроений не форматных, и я представив что раз она сказала мне привет, значит заочно относится ко мне хорошо, что конечно было детской надуманностью (мне было 12 лет), осмелел спросить у неё об этом.
- В зависимости от того что ты называешь музыкой – ответила она мне. Хлестко, как звук кнута.
- Я слушаю тяжелый рок – совсем осмелел я. – Раммштайн.
И тут она хлестко щелкнула пальцами, и сказала да, это крутая группа, есть одна песня этой группы, которая мне дико нравится… К сожалению или к счастью это был Ду Хаст.
Я был очень внутренне рад, что хоть в одной песне оказался на её стороне, но внешне я старался держаться холодно, я думал, так будет выглядит круто.
Потом она поставила мне пару невыносимо тяжелых групп с гроулом, еще у нее было песне две Нирваны.
Всего мы общались минут восемь. Как раз по песне от каждой группы, потом за ней зашли чтобы перенаправить в другую палату. Я был взволнован, по тому что понимал что никогда не смогу с ней подойти первым в коридоре, из-за своих аффективных внезапных панических атака, но хоть была возможность поговорить в такой обстановке, не в открытом пространстве, а в раслабленном положении.
Но, чудо, Ира стала сама здороваться со мной в коридоре, каждый день и иногда заходить в мою палату, пока никого нет. Вернее она зашла всего раза два на десять минут.
Наверное потому что тогда я вскользь сказал ей, что в палате мне невыносимо скучно, и что очень рад что она ко мне пришла. Конечно это было кокетство, из-за своих отклонений скука у меня весьма относительная, да мне бывает плохо наедине с самим собой, тем более я так провожу большую часть своей жизни, но сниженное либидо, и постоянный страх внешнего контакта, сделал из меня интроверта, не смотря на то что внутри я очень общительный и открытый человек, именно поэтому я пишу такие откровенные литературные вещи. Иногда воспоминания или фантазию, или даже описываю свои приступы ложных воспоминаний, и никогда не закрываю комментарии, мне искренно важен разговор. Как был эпиграф у Хармса в повести «Старуха» ( и между ними начался следующий разговор) Ну я отвлекся от основной темы.
Не смотря на свою явную приверженность к контр культуре, девушка поведала что её зовут Ира, что она в девятом классе ( то есть в детской поликлинике, она впоследний раз, и что у нее проблема с печенью), так же спросила мое имя, и спросила чем я болею. Тут я почувствовал тревогу.
Сказать только о физическом подумал я, и испугавшись что она копнет глубже. Просто сказал что у меня болезнь ног, и что это ерунда. Она смутилась, но я смутился больше, видимо заметив мое стеснение, она заговорила было о своем болезни, но я грубая скатина, ей перебил. И сейчас я жалею больше всего об этом
Ира была непохожа на тонко чувствующию, она могла запросто материться в речи и не заметить или назвать родителей предками, поэтому она даже не заметила этого. Но сейчас, наедине с собой когда я стал прокручивать эти дни, мне стало больше всего неловко за это действие, все таки меня она слушала, по крайне мере пыталась.
Но мне нравилось говорить с ней только наедине, в больнице на Кольцово был зал, в котором проводились утренники и в целом собиралась молодежь, кто постарше, кто помладше. Когда девушек было много, они сливались для меня. Их лицо становилось одним. Мне страшно сказать тут, но они становились пусты для меня. Но наедине, когда можно обсуждать музыку, это был совсем другой мир. Наверное поэтому я так быстро и привык к Интернет общению, что физическое становится не то что ненужным, скорее необязательным, и именно тогда для себя я сформулировал, что для меня важна в первую очередь духовная связь.
Но потом, когда я встал с дивана и заковылял (а это происходило до моей ахилопластики), в палату, к маме, я услышал за шелухой их пошлого разговора стучащие слова. – А чем болеет этот мальчик? И Ира ответила уважительно моей формулировкой: «У него болезнь ног», и то что она не изменила ничего в моей цитате меня поразило. В её словах был интерес, и я почувствовал себя маленьким Байроном, создающий свои мифологический след в их атмосфере. Конечно, я тогда не знал ни Байрона, ни писал стихи. Но сейчас страдая от недосыпа и думая об этом, я больше всего жалею о двух вещах, что перебил её когда она заговорила о своей болезни, и о том что тогда еще не написал ни одного хорошего стиха, чтобы поделиться в одном из уютных и камерных разговорах.
«27.04.24»
