ИЗ ГЕНЕТИЧЕСКОЙ ПАМЯТИ
ПУЛКОВО. 9 МАЯ.
(фрагмент поэмы)
От Пулково до Ленинграда —
Всего… километров девять.
Подумаешь, важное дело —
Пятнадцать-двадцать минут!..
Но, лишнего времени ради,
Самые нежные девы,
Врываясь в «Икарус» белый,
Кого угодно сомнут.
И я — помятый немного,
Потверже ноги расставив,
Носом к стеклу придавленный,
Словно чего-то жду —
Гляжу на эту дорогу,
Пытаясь себе представить,
Какой же была тогда она,
В том… сорок третьем году?
Я думаю о родителях,
Марши слыша победные,
О том, как нашли они где-то
Друг друга в блокадную жуть…
И хочется крикнуть водителю:
— Если можно — помедленней!
Ведь я на дорогу эту
Глазами отца гляжу.
Тогда, лейтенантом старшим —
Начхимом стрелковой дивизии,
Стоявшей на этих высотах
С приказом: «Ни шагу назад!» —
Голодный, больной, уставший
(Не от боев — от ревизий),
Командовал он «химротой»
Таких же усталых солдат.
Смотрели бойцы по-доброму,
Когда, ординарцем Петей
Вычищенный старательно,
В затишья между боев,
Возил он на где-то подобранном
Немецком велосипеде
Беременной мною матери
Свой скудный сухой паек
А если начальство — Петя
Безбожно врал, прикрывая:
Мол, что-то соседям показывает…
Просили помочь. Беда!..
Постойте!.. Но как же это?..
Откуда я все это знаю?..
Отец никогда не рассказывал
О том, что было тогда.
Мелькают в глазах, как проблески —
Вглядеться получше надо бы,
Чтобы в мельчайших деталях
Увидеть его маршрут —
Обрывки колючей проволоки…
Траншеи, ежи и надолбы…
Куски искореженной стали,
Торчащие там и тут…
Вот здесь… на развилке, похоже,
Был взрыв — и огненный ветер
Кипящим асфальтовым битумом
Ему обварил лицо,
И он, под обстрелом, лежа
В сыром придорожном кювете,
Латал, осколком пробитое,
Спущенное колесо…
В детстве я ездить учился
На этом коне железном,
Крутил педали под рамой
И, как сумасшедший, гонял…
Если б он сохранился,
Я бы его… над Бездной…
Поставил, как памятник, маме,
Сумевшей родить меня.
Мать, потерявшая близких,
Тогда догорала заживо…
За ней, повзрослевшей рано,
Узнавшей, на ощупь, смерть,
Скромно, почти по-английски,
Но… безнадежно ухаживал
Трогательный и странный
Полковник из службы «Смерш».
Был он сутулым и лысым
(Прежде над ним смеялись,
Теперь — за версту обходили,
Теперь — сторонились, дрожа)…
Стрелял из ТТ по крысам
(Мать их очень боялась),
По крысам, что расплодились,
Шныряя по всем этажам…
Где-то что-то расследовал,
Мрачный ходил и жуткий…
Принес ей — так… между прочим —
Хайяма и Низами
(Библиотека дедова
Сгорела в печке-буржуйке
В страшные дни и ночи
Первой блокадной зимы)…
Пригласил в филармонию…
Чопорный и внимательный,
Вел, королевой, по залу,
Голову чуть склоня…
И я Седьмую симфонию
Слушал ушами матери
Сквозь непрерывные залпы
Заградительного огня.
Вечером после концерта
Вместе они варили
Чуть сладковатый, как с сахаром,
Мутный морковный чай…
Хлеб он принес… и консервы!..
И долго они говорили…
И он — неуклюже — старался
Коснуться руки, невзначай…
Может, ей, рядом с полковником,
Выжить было б и легче, —
Не зря же внушают невестам:
Мол, воду не пить с лица… —
Но мать легко и спокойно
Ему отказала в тот вечер.
Мать предпочла неизвестность.
Мать предпочла отца.
Я помню роддом на Кузнечном,
Куда — в машине полковника —
Нас с матерью, к сожалению,
Немного не довезли…
И я родился, конечно,
Но… тяжело и скованно…
Ночью, на заднем сидении,
В метре от пыльной земли.
Потом уж… была палата,
Мамина грудь пустая,
Врач-педиатр бдительный,
Пеленки… но с этого дня
Мне на всю жизнь — неоплатно —
Родными и близкими стали
Полковник с сержантом-водителем,
Сумевшие роды принять.
Роятся картины дробные.
Каждый момент — памятен.
Где был я сейчас?.. — не понял…
Здесь?.. а, может быть, — Там?
А может, все эти подробности —
В моей генетической памяти?.. —
Ведь я так отчетливо помню
То, что не видел сам!..
Отец не дошел до Берлина —
Войну закончил в Карелии:
Стране, позарез, был нужен
Добротный мачтовый лес.
Я помню, как в ночи длинные
Костры до утра горели…
Весенние талые лужи…
Рассветного солнца блеск…
Предсмертные вскрики сосен…
Бревна с метками мелом…
Плоты на воде… куда-то
Несущая их река…
И мощный удар лосося,
Охотящегося за мелочью,
И гул речных перекатов,
Звучащий издалека…
В большом наступлении наших
Отцу не пришлось участвовать —
Вызвали, куда надо,
Выдали… в гриву и в хвост…
И командиром наспех
Сформированной части
Отправили восстанавливать
Заброшенный леспромхоз.
Отцовскому назначению
Мать была очень рада.
Да и гражданской профессии
Ему не пришлось менять…
Казалось: прощай мученья! —
Когда он из Ленинграда,
Все «за и против» взвесив,
Вывез мать и меня.
Ах, эта Чудо-Карелия!
Словно за подвиг — премия!..
Как мне рассматривать больно
Семьдесят шесть листов
Маминых акварелей,
Чуть пожелтевших от времени,
Написанных красками школьными
В шесть грязноватых цветов!..
Мать — словно вновь родилась —
Писала, грезя о будущем,
Огненные закаты,
Тайгу в пелене дождей…
В Блокаду писать приходилось
За хлебную карточку служащей
Лишь лозунги да плакаты…
Да лики «великих вождей»…
Отец, в непрерывных заботах,
Оправившись после ранения,
Писарем и «начфином»
Мать оформил, а сам
Мотался по разработкам
С боевым охранением:
Могли постреливать финны,
Слонявшиеся по лесам.
Я рос молчаливым и тихим,
Ходить научился поздно,
Как будто, подолгу болея,
Что-то в себе защемил,
Зато очень быстро и лихо
На четвереньках ползал,
Стараясь, как можно скорее,
Познать окружающий мир:
Словно играя в прятки,
Выползу — и, что есть силы,
Пытаюсь удрать подальше
На шатких ножонках босых…
И из палатки в палатку
Меня, украдкой, носили,
По семьям изголодавшиеся,
Тоскующие бойцы.
Я помню их всех, поверьте! —
И ординарца Петю —
Мою любимую няньку,
С самого первого дня…
И лучшего дядьку на свете —
Весельчака Альметьева:
Он выстругал мне Ваньку-встаньку,
Ложку, юлу и коня…
И старшину Щаслывого…
А если точнее — помню
Его колючие, рыжие,
Прокуренные усы…
И что у него — молчаливого,
Грустного и спокойного —
На Украине выжженной
Остался такой же сын…
Я вспоминаю снова
То ощущение счастья,
Когда моя мать однажды
Искала меня полдня,
А я в солдатской столовой
Сидел на столе дощатом,
Солдаты чинно и важно
Сидели вокруг меня;
Я в пальцах не мог удержать еще
Большую солдатскую ложку,
И кашу, ручонкой неловкой
Зачерпывая из котелка,
Ел сам, и кормил окружающих —
По очереди, с ладошки —
Размазывая перловку
По их загорелым щекам.
От этой идиллии нашей
В ужас пришла «мамаша»:
Слезы — вот-вот брызнут…
Боже!.. что было с ней!…
А я помню вкус этой каши,
Дымом костра пропахшей —
Мне кажется, я в своей жизни
Не ел ничего вкусней.
Я еду сегодня, впервые, —
В день радостный и печальный —
На ежегодную встречу
Выживших в той войне:
Быть может, еще живые
Друзья и однополчане
Отца, ушедшего в Вечность,
Узнают его во мне.
