ИМАМ (из цикла "Монологи")
Калуга. Август 1869 года.
Воздух густ и горяч, словно плавят в котлах карамель.
Громко бьется в стекло залетевший откуда-то шмель.
Он натужно жужжит. И следит за борьбою шмеля
Пара серых, как пепел, измученных глаз Шамиля.
«…Летний зной — а такого не помнят в Калуге сто лет —
Даже ночью вонзается в горло мне, словно стилет,
И, с рассветом, бросает сознание в черный провал —
В полусон-полуявь: …отступление… бой… перевал…
Горстка верных мюридов… измена наибов… огни… —
Имамат, как старик, доживает последние дни…
— Разбудите меня!.. Пусть закончится этот кошмар!..
Этот сон!.. — Но черна от холодного пота кошма,
На которой имаму гораздо пристойнее спать,
Чем на мягкой перине, ложась, как неверный, в кровать.
— Просыпайся, имам!.. Эти черные мысли гони!.. —
Но и утром — в глазах — окруженный врагами Гуниб,
И сидящий на камне насмешливый русский сардар…
Я — как шмель — в западне, нанести не способный удар…
Я сдаюсь… я унижен… мне стыдно своей седины!..
Враг мой рад окончанию тридцатилетней войны.
Он берет мою саблю… командует: «На караул!»… —
И мюриды — с оружием! — могут покинуть аул.
Может, эту «почетную» сдачу вменят мне в вину,
И потомки мюридов за «трусость» меня проклянут —
Только не было в сердце имама такого греха:
Не всегда идентичны слова «газават» и «джихад».
Это просто — погибнуть шахидом, в смертельном огне.
Быть политиком — мудрым и хитрым — гораздо трудней.
Христианство с исламом нельзя до конца примирить.
Я — как прежде — суровый имам, я — как прежде — мюрид.
Я спасал свой народ! Я хотел сохранить имамат!
Был мой сын аманатом, теперь я и сам — аманат.
Десять лет я вдали от прохладных кавказских вершин…
Белый царь не дает разрешения хадж совершить…
— Поднимайся, имам!.. Ты — старик… твои дни сочтены…
Мусульманин не должен рассказывать черные сны!
Мусульманину должно с рассветом вставать на намаз!..».
Не кричит муэдзин… нет мечети… Калуга нема…
Бьется шмель о стекло… и следит за борьбою шмеля
Пара серых, как пепел, измученных глаз Шамиля.
