4. Среднестатистический. Письмо из прошлого

4

«Сударыня,

 

Я не могу добавить к этому ожидаемому обращению «любимая» или «дорогая», что было бы так естественно после многих прожитых счастливо совместных лет, так как не уверен, что эти определения теперь уместны в наших сегодняшних отношениях, между которыми пролегла пропасть не только непонимания, но и неприятия. Возможно все наши счастливые годы были только моими, а не взаимными. Не подумайте, что во мне клокочет обида недооценки с Вашей стороны моей личности, это скорее открывшиеся глаза, что пребывали зашоренными, в иллюзиях взаимности, а где-то и в сладостном для сердца самообмане…»

 

* * *

Гаврила излил свою первичную обиду и вовремя себя одёрнул. Для него – человека из народа, человека носителя «Русской Идеи» – важнее всего личного, горело желание донести огонь правды, объясниться; объясниться не о личном в отдельно взятой квартире, а о важном, о выстраданном – для всех. Пусть даже и яичная скорлупа послужила поводом: яйцо – колыбель жизни, оно первично, но может оказаться завтраком в домашних условиях с самыми серьёзными последствиями для личных отношений.

 

* * *

«Не будем более говорить о Вас, или обо мне и моих уязвлённых чувствах (да, сударыня, Вы и только Вы умеете их уязвить на правах близкого мне до сегодняшнего утра человека), а сразу же перейдём к существу той темы, что разделила нас во имя истины и возрождения».

 

* * *

Грифель карандаша не выдержал нажима и обломился. Со студенческой поры Гаврила писал лекции, а потом и статьи, исключительно остро отточенными карандашами средней твёрдости. Он поискал глазами другой карандаш, не нашёл. На глаза попалась шариковая ручка, выполненная из красного дерева. «Подарок брата после защиты диссертации. Есть ли в этом факте особенный символизм? Да хоть и есть: только дурак во всем ищет совпадения и символы, а я умный и свободен от предрассудков». Воистину слова философа.

 

* * *

«По заведённой в русской философской мысли традиции, мне следовало бы начать свои объяснения к Вам, углубившись в исторический обзор становления и эволюции самого феномена. К счастью и для Вас, и для меня, несколько уязвлённого Вами неверием, далеко углубляться не приходится. Начну с главного и неоспоримого: «Русская Идея» началась с Чаадаева. Не стану грешить перед истиной, утверждая, что мы несоизмеримы. Да, это так. Чаадаев, сам того не ведая, стал прообразом двух величайших в истории русской литературы ярчайших образов – образ Пушкинского Онегина и (я уверен, что удивлю Вас теперь) образ Артура из романа «Овод». Казалось бы, любое сравнение ничтожно…»

 

* * *

Гаврик задумался, посмотрел в окно. Там, в заснеженном городе, куда-то спешили люди; папы везли на санках дочек; бабульки кормили хлебными крошками голубей; дворник лопатой под ноль снимал снег с тротуара. Всё казалось таким родным и близким. Хотелось схватить Свету за руку и понестись с ней к этим людям, ощутить мгновения счастья и единения. Крикнуть ей при всех: «Это и есть наша Русская Идея… счастье и гармония».

 

* * *

«Я вынуждено отложу обсуждение личностей, что подарили нам образы и пласты мыслей для раздумий и проникновения в них. Я замечу Вам, сударыня, самое главное, самое рельефное. Об эти грани Вы можете порезаться, что вызовет во мне страдания, но мои страдания не менее жгучие, чем Ваши теперь. Мне следует собраться с духом. Вы знаете мою чувствительность и знаете мои таланты взять себя в руки. Да, я тяну время, но я готов взойти на Голгофу. Теперь готов.

«Русская Идея» никогда не была русской. Никогда в периоды первых и мрачных четырёх государственностей «Русская Идея» не выходила из недр русского народа, не была выражением чаяний людей от сохи. «Русская Идея» впервые в Истории России была сформулирована на французском языке в письме неврастеника к католичке, изобилуя восторгами в отношении к французской революции. «Русская Идея» ни разу не была высказана с момента рождения своего русскими людьми. Мы и в этом, как мне ни горько сообщить Вам, оказались вторичными. Вся скорбь Первого Философского письма Чаадаева проникнута чувственными признаниями к даме, чьё дыхание тяготилось русским воздухом. Прообраз Онегина уговаривает Католичку смириться, что мы не Франция. Эти «извинения» сохранятся в памяти этого слоя людей и перенесутся в голову Смердякова у Достоевского: «Ах, как жаль, что нас не завоевали французы». Вы полагаете, что я слишком далёк от дней сегодняшних?»

 

* * *

Гаврик опять отвлёкся, опять уставился в окно. «А я не истеричка, как Белинский последний? Зачем мне далась эта «Русская Идея»? Зачем? К чёрту эти яйца, всё к чёрту, всё! А если всё, то что со мной останется? Только не начинай сам с собой спорить. Держи фокус, Гаврик».

 

* * *

«Я вынужденно прерву своё повествование по теме. Необходимо выйти наружу, вырваться из западни мрачных мыслей. Страдания души – даже когда так хорошо вокруг… это так по-русски. А знаете почему так? Отчего мы не умеем быть счастливыми? Я отвечу Вам, сударыня. Это часть нас, наша избранность – смотреть в будущее, не помня прошлого. Именно поэтому мы всего боимся и ко всему страшному готовы».

 

* * *

Гаврила отложил письмо, отрешённо посмотрел на фотографию дедуси и бабуси за стеклом книжной полки. «Сколько им тогда было? Двадцать, чуть больше? А сколько счастья в глазах». Он отложил всё и направился в прихожую. Его душила пустота благополучия.

 

 

Пятница, 26 января 2024 г.

Музыка: Ernesto Cortazar - Tide Of Lust - "Прилив любви"