2. Среднестатистический. Прозрение

2
 
На кухне Гаврилу ждало разочарование: кухонный стол был чисто убран, небольшая корзиночка с хлебом завёрнута в вафельное полотенце, на плите ни сковородочки, ни кастрюльки. От обиды хотелось нашуметь посудой и что-нибудь разбить, но мужской характер взял верх над эмоциями. Гаврила открыл широкой струёй кран холодной воды, поискал глазами чашку или стакан на мойке, не нашёл, подставил ковшиком ладони и набрызгал только вокруг, так и не напившись. Выключил воду, собрался и с достоинством пошёл по коридору из кухни в гостиную, скосив взгляд в маленькую комнату на повороте, чтобы разглядеть на серебряном подносе большую тарелочку с нетронутым пока ещё омлетом, приправленным укропчиком и декорированным поделёнными на две части помидорками черри. Всё, как он любит. Света лежала на софе в атласном халатике на высоких подушках и читала книжку, потягивая из изящной фарфоровой чашечки душистый кофе. «Подумаешь, барыня какая. Ну и ладно. У меня, допустим, сегодня разгрузочный день. А ты, хоть и завтра всё сама съешь. Не смирюсь я! Так и знай». Совсем Гаврила загрустил. Больно уже аппетитной была вся обстановка – и Света в халатике, и чашечка, и омлет на подносе, и столик на колёсиках. «Совсем, как в кино», – вздохнул Гаврила, – «Пространство бы ещё в комнате раздвинуть до залы, софу поменять и гардины вместо штор… А тут кошки всю обивку внизу на когти расточили. А так - красавица».
 
* * *
Стол в гостиной располагался у окна и прислонялся к общей стене с маленькой комнатой, где возлежала в настоящий момент бытия с книжкой, кофе и омлетом Света. Это и грело Гаврилу, и мешало ему вникать в учение малознакомого в семье философа. «Его, наверное, голодом так не мучали. Сидел себе, писал на всём готовеньком». На мгновение Гаврила обернулся к телевизору, но преодолел соблазн и не стал включать любимый сериал, чтобы легче и глубже вникнуть в учение сытого философа. «Сытый голодного не разумеет, а голодный сытого всегда поймёт, но не всегда простит». Телевизор ему обычно не мешал читать. Над столом нависали каскадом застеклённые книжные полки и когда работал телевизор, то изображение отражалось поверх корешков книг – его специальной литературы «по работе» и классиков отечественной и мировой литературы. Одной книжки не хватало. «Не иначе как Света утянула в будуар», - не мог Гаврила не думать о жене, когда она так рядом, пусть и отчуждённая. «И сдались мне эти яйца? Я что их каждый день ем? Да месяцами о них не вспоминал. Когда я их в последний раз всмятку ел? Лет двадцать назад. Летом это было… вспомнил. Света на дачу съехала. Ох, как есть хотелось. Домой вернулся и в булочную побежал за свежим хлебом, а потом воду поставил на огонь… забулькала, я на ложечке опустил в кастрюльку белое яйцо и до ста даже не досчитал. Верхушечку срезал, маслице в желточек положил, ложечкой помешал немного, губками пошлёпал, да под хлебушек…», - Гаврила заулыбался и хотел уже крикнуть Свете, - «А давай оставшиеся всмятку сварим?». Но вовремя вспомнил, что обижен именно он на неё, а не она на него – и проявил гордость: зажал свои желания Гаврила глубоко внутри голодного сознания.
 
* * *
Гаврила пытался углубиться в чтение. Но чтение давалось ему с огромным трудом. И дело не в том, что он с утра только из ладоней воды напился за пол дня, а по существу. Гаврила узнал из первой главы «Русской Идеи», что вся история России была прерывистой. Оказалось, что было пять Россий до нас сегодняшних – это «Россия киевская, Россия времен татарского ига, Россия московская, Россия петровская и Россия советская. И возможно, что будет еще новая Россия». Что значит возможно? «Мы и есть новая Россия. У нас и Конституция об этом говорит. Мы преемники… но почему история прерывистая? Если функция прерывистая, то производная в этой точке стремится в бесконечность. На санках сделай прерывистой траекторию – и все седоки с санок в сугроб улетят. А для общества это как? Все в сугроб, то есть революция? Получается, что этих революций уже пять было. А сколько людей в сугробы попадало…», - Гаврила всё пропускал через себя – даже анекдоты. Друзья не понимали такой его особенности и пытались растолковывать суть сатиры юмора, а он только грустнел. «Вот значит, как… двадцать, тридцать миллионов не вписались в рынок. Все в сугробы попадали на погост. И всё только для того, чтобы я сегодня о яйцах думал: много их или мало, дорого или дёшево? Если рвётся производная, то нет и преемственности. Странный это философ какой-то. Но он прав, если задуматься». Дальнейшее чтение повергло Гаврилу в тяжёлые раздумья, сравнимые с вековой болью. Оказалось, что лучшими периодами в Истории России оказались: «Россия киевская» (ну, это ладно, ещё можно пережить) и Татарское Иго. На этом месте хотелось закрыть окно на компьютере и включить сериал. Иго! Он в детстве слёзы глотал, когда русских девушек и парней в белых одеждах гнали в Иго. Александр Невский пальцем не пошевелил. А, оказывается, это и было благом для всей Руси? Немцев разбили – это правильно, но своих то отдали басурманам! И это лучший период в Истории? Гаврила хотел пойти к Светочке с повинной, поделиться с ней душевной болью, но сковал себя, как Александр тогда на Неве. «Придёт время и открою ей свою душу. Пусть помучается». Отношения с философом как-то не складывались у Гаврилы.
 
* * *
На месте усидеть не получалось. Гаврила начал ходить – от окна гостиной к окну смежной комнаты, которую они называли «трамвай» за её узость и длину. «Трамвай» был тёмной комнатой, так как выходил в палисадник, засаженный тополями и вязами. Это никак его не успокаивало и, время от времени, Гаврила начал совершать проходки на кухню, с которой открывался вид на метро, на людей, и обратно. Света поняла, что с мужем что-то не так. Себя начала винить.
 
- Ты что, Гаврик? Я же не сержусь. Я даже не притронулась. Покушай.
- Не хочу я есть, Света. Нехорошо мне. И дело не в тебе.
- А в чём? Я тебя обидела?
- Нет, Света, не ты меня обидела. Ты моё солнышко тёплое. Люблю тебя.
- А что тогда? Болит где?
- Болит.
- Что? Где болит?
- Душа моя болит, Света. Душа. Раньше не задумывался и просто на всё смотрел.
- А что случилось теперь?
- Назови это прозрением.
 
Понедельник, 15 января 2024 г.