Десять роз. Десятая. Прости меня...
Тягомотный вышел день, тяжёлый во всех отношениях. В целом, не очень люблю тридцать первое декабря, да и Новый год – совсем не мой праздник, но этот мне дался намного тяжелей других, потому что приходилось справляться не только с обычной в это время суетой и даже не только с работой, которая была пока ещё во многом в новинку, но и с тем, что бесконечно кипело внутри. Я была словно послеоперационный больной в первые сутки, когда сделать уже ничего нельзя, остаётся только наблюдать, выживет или нет. Выживет – будет жить... Только мне весь день казалось, что не выживу.
Расставания мне всегда тяжело давались, а это я ещё и предвкушала, прокручивала много раз на разные лады, стараясь выбрать такой вариант, чтоб всем было лучше. В итоге, получилось максимально горько.
Присев на минутку в раздевалке, я закрыла руками лицо. Не могла забыть, обескураженный вид Максима в тот момент, когда разбудила его и попросила выгнать машину, потому что она мне мешает – надо ехать. Куда? Домой. Я ухожу, да. Почему? Ну, потому что.
У него были такие глаза, столько в них было отчаяния, такое искреннее непонимание происходящего, что хотелось бросить всё, забыть, чего я там надумала, какие сделала выводы, плюнуть на мораль и здравый смысл и просто остаться. Ещё мгновение бы они такими побыли – так и сделала бы. Но этот сильный человек снова взял себя в руки, — всегда поражалась тому, как быстро ему это удаётся.
Виктор прав: его сын далеко пойдёт. Жаль, что я этот путь не увижу и не разделю.
Нет, я не уехала просто так, и молча меня никто не отпустил: мы ещё с час, а то и больше выясняли отношения. В принципе, я всё ему высказала, нажимая на то, что так поступать с женой и ребёнком отвратительно, и слушать ничего не пожелала про то, что жизнь одна, и если в ней что-то уже не сложилось, так не стоит за это держаться. То ли меня иначе воспитывали, и не понять мне было того, как можно переступить через такое святое понятие, как семья в интересах самого себя, то ли я просто уже решила для себя, что надо всё прекращать, и любая причина для этого хороша, но я уехала. Наговорила ему всего, чего можно и чего нельзя было говорить, в том числе и про яблочко, что недалеко падает от яблоньки, и про прошлогодний эпизод, и про то, что в настоящем – наговорила и уехала. Только вот сердце кровью почему-то облилось, когда глаза Максима вдруг погасли, когда он просто умолк, быстро оделся, взял ключи от машины и вышел. Я до последнего надеялась, что вот сейчас он скажет что-нибудь такое, что разом перебьёт все мои аргументы и заставит броситься просить прощения за произнесённое, но он не сказал. Просто открыл дверь и шагнул во вьюжную ночь. Таким я его и запомнила: усталым, с опущенными плечами, совершенно потерянным, запомнила и больше не видела. Уж не знаю, чего и как, но когда я вышла во двор, проезд был свободен, и в зоне видимости не было уже никого и ничего. Напала паника, ужасно захотелось его найти или хоть позвонить, голос снова услышать, но я не позволила себе: быстро завела машину, кое-как обмела её от снега и уехала, даже не дождавшись достаточного прогрева двигателя.
Дома на меня резко навалилась истерика, да такая сильная, что хотелось не поехать назад тут же — побежать. Но разумеется, этого не сделал: не для того уезжала. И не для того прощалась, чтоб тут же звонить или писать.
Я уселась прямо на пол в своей комнате, спиной к стене. Было холодно, но я не чувствовала этого. Я молча озиралась по сторонам, словно не узнавая знакомых стен. Стены тоже не узнавали и давили. Выдавливали. Выгоняли прочь предательницу.
Предательница, — да, вот кто я. Предала всех. Предала всё. Предала даже себя и свою любовь.
Завтра Новый год. Будет веселье, застолье, ёлки, оливье, мандарины и много чего ещё. Будет у всех, только не у меня.
Слёзы катились по щекам безостановочно. Завтра ещё предстоит привести себя в порядок после такой ночи.
Какое завтра? Половина четвёртого утра уже...
...– Тамар Анатольна, вас там зовут! — крикнула мне Анька, пролётом следуя на приёмку: только что звонили в дверь, что-то, видать, привезли из продуктов, ей надо это принять.
Сердце ёкнуло – А вдруг? – я бросилась в торговый зал... Но естественно, звали меня по делу. И звали весь день: кто только ни звал. И поводы были разные, всякие, и приятные, и не очень: кто-то поздравить с Новым годом хотел, кто-то поскандалить по поводу некачественного обслуживания, – так меня и дёргали, почти не давая выполнять никакие задания моего начальства. Не звал и не дёргал только один, тот самый, кого я больше всех ждала. Да и как мог? Я б на его месте после таких отповедей, что я ему устроила, в сторону мою не посмотрела. Есть же у человека гордость, в самом деле!
Анька поглядывала на меня сочувственно, но молчала. Про такое не спросишь... Про такое человек либо сам расскажет, либо не расскажет никогда.
Да я расскажу, отчего же нет? Попозже, когда немного остыну.
Примерно к обеду, устав поглядывать в телефон через каждые две минуты, я сделала ещё одно: по классике, занесла Максима в чёрный список везде, где это только было возможно. Теперь точно всё. Теперь даже если захочет, не напишет и не позвонит. Теперь я хотя бы не буду думать о том, что он и не собирается звонить и писать.
И вообще, я ведь правильно с ним порвала! А что тут ещё можно было сделать? Я же не хочу стать причиной того, что ребёнок останется без отца, да и участвовать во всём этом не хочу, не моя это война! Отношения наши напрочь были лишены перспективы: ну что я могу ему дать? Не дотягиваюсь я до него, хоть как посмотри. Так что, я молодец, я красавица, всё сделала правильно!
Только вот боль от повторения про себя всех этих постулатов меньше не становилась. Сердце болело так сильно, что иногда казалось: следующий вздох сделать уже не смогу. Я была права: величайшая боль. Максимальная.
***
С работы удалось выйти ближе к восьми вечера. Покупать я ничего не стала – про еду даже думать было противно, да и некого теперь кормить. А потребность накормить кого-то была: эх, хоть бы Валерка, что ли, дома сегодня был, я б ему хоть ужин приготовила, так, простой, не праздничный... Так ведь нет же, на работе и он. И никому я не нужна, никто меня не ждёт. Как тяжело это осознавать, а особенно, ощущать после того, как полтора месяца не расставалась с Максимом.
Боги, как же мне холодно теперь! Как выйти их этого состояния, ну как? Как?!
По дороге я заехала к своим старикам родителям, посидела у них часок, послушала про их болячки, про то, что по телевизору показывают, про обстановку в стране, про то, про это... Это было мучительно, но долг-то свой дочерний выполнять надо! Да и возврат в свою прежнюю деrьмовую жизнь с чего-то надо начинать, так пусть это станет первым шагом.
Почти с радостью я думала о том, что не потревожу их спокойствия, — прямо и не знаю, что бы с ними было, узнай они, что я ухожу от Валерки к его племяннику, да ещё и уезжаю в Москву! А теперь этого не будет. Теперь никто не расстроится, никого не хватит Кондрат, и не буду я чувствовать себя виноватой. Так что, всё верно, всё правильно. Правильно я поступила. А душа перестанет болеть, однозначно перестанет: ну не впервые же со мной такое!
Поблагодарив родителей, подарив им нехитрые подарки и забрав то, что они подарили мне в ответ, я отправилась дальше: к детям тоже надо было заглянуть по дороге.
Динка и Алиса, расфуфыренные и радостные, буквально затащили меня в квартиру, усадили за стол, стали хвастаться своими кулинарными шедеврами и планами на выходные. Динка рассказывала также про то, как это здорово – быть в положении, поделилась тем, что говорят ей врачи, и я искренне порадовалась: вот и хорошо, девочка моя неплохо себя чувствует, беременность протекает легко, пусть так и будет. Костик, Динкин муж, лишь кивал, соглашаясь во всём с женой — он у нас такой, молчаливый и улыбчивый, хороший муж, хороший зять. А вот Никита... тот сразу всё про меня понял: отсел на другой край стола и только молча бросал на меня тяжёлые взгляды.
Ближе к одиннадцати к ребятам пришли гости – ещё две молодые пары, и я засобиралась домой. Всех закружила праздничная суета, и мне с моим настроением точно было пора. Однако сын не подвёл, пошёл меня провожать до машины.
– Мам, что с тобой? – напрямую спросил он, когда мы остались с ним одни.
Я помолчала ещё с минуту, не глядя на него, и всё же призналась, не смея посмотреть ему в глаза.
— Мне плохо, сынок. Я с Максимом рассталась меньше суток назад.
– Рассталась?! — опешив, переспросил он. — Так вы с ним что, встречались?
— Жили вместе. — Признаваться – так уж во всём! Во всём и призналась, от и до, не скрывая ни плохого, ни хорошего.
Я думала, он сейчас начнёт меня ругать, а он вдруг молча обнял, стал гладить по голове, укачивать как маленькую.
— Тогда не уезжай, мама! Как же ты одна теперь? – говорил сын. Я не пыталась отстраниться, наоборот, с благодарностью уткнулась в широкую грудь моего взрослого мальчика, крепко обняла его. Мне впервые со вчерашней ночи стало почти хорошо и спокойно. Всё же как замечательно, что он у меня есть! Всё же это его я люблю больше, чем кого бы то ни было в этом мире.
— Да нет, сынок, мне одной побыть совершенно необходимо. – Я глубоко вздохнула: и правда, чуть легче, совсем чуть-чуть — но уже могу дышать. Ничего в мире не бывает напрасно, и как же, оказывается, верно я поступила, когда не стала слушать своих мать и свекровь, которые в один голос кричали мне о том, что надо сделать аборт, что дочка слишком мала, чтоб бросить кормить её грудью, что двоих маленьких детей я не потяну. Боги, спасибо, что тогда дали мне ума и терпения! Дайте и теперь, ну пожалуйста, не скупитесь! Я ведь всю жизнь просила у вас только этого.
– Хочешь, я поеду с тобой? — едва ли не умоляюще предложил сын. — Посидим вместе, расскажешь мне всё, ну хочешь? Я ни слова не скажу, осуждать никого не стану, буду только слушать тебя.
— Нет, — повторила я, отрицательно качая головой и отстраняясь. — А как же Алиса, ребята, ваши гости? Иди к ним.
— Да кто же мне дороже тебя, мама?! К тому же, Алиса может поехать с нами.
— Не надо. И не беспокойся за меня. Завтра спишемся, а может, уже и встретимся — как пойдёт.
— Я теперь всё равно мысленно буду только с тобой, — грустно сказал сын.
— Не нужно, — попросила я. — Встречай Новый год спокойно. Я тебе обещаю, что со мной ничего не случится.
Я открыла машину, завела её: пусть чуть-чуть прогреется, мороз сегодня всё же довольно сильный.
— Знаешь что, мам, – вдруг со вздохом проговорил Никита. — А давай ему позвоним...
— Кому? — отчего-то не поняла я.
— Да Максу твоему. Судя по тому, что ты рассказала про него, нормальный он чел, не без своих тараканов, но кто без них? А значит, должен понять всё правильно, почему ты ушла и всё такое. Только ты сама не звони, а то там же жена, дай мне его номер, я наберу.
— Ты ж его терпеть не можешь, — опешила я.
— Кто тебе сказал? — устало спросил сын. — Я просто в шоке немного был от ситуации. Сама представь: твоя мать и троюродный брат любовники! Тут кто угодно офигеет. Но я смотрю, ты правда любишь его, да и он тебя, похоже, тоже, а раз так, то кто я, чтобы в это вмешиваться?.. Давай позвоню ему, а?
От заманчивой перспективы я на миг почувствовала себя так, словно вынырнула с большой глубины и глотнула кислорода, но тут же осадила себя. Да всё так, всё верно: и я люблю, и меня, возможно, тоже, да толку-то? Не в этом дело. И не спасёт вмешательство извне, и не нужны, не помогут тут никакие адвокаты.
— Нет, сынок, — твёрдо ответила я, и это был мой второй неправильный ответ. К несчастью, о том, насколько он неправильный, я тоже пока не знала. — Поеду я.
— Знаешь... я сейчас найду его в ВК, сто процентов же он есть у тебя в друзьях, позвоню, напишу и всё равно ему всё расскажу, – вдруг пообещал Никита.
— Твоё право, но я не стала бы этого делать, — холодно ответила я. А потом почти сразу уехала.
Что ж, я теперь совсем отключу телефон, до самого утра или когда я там проснусь. Жаль, он мне нужен по работе, иначе просто выкинула бы в снег.
Я всё сделала правильно. И сейчас осталось лишь добраться до дома, там я просто напьюсь и вырублюсь. А когда проснусь... всё будет иначе.
***
А выпить-то как раз не удалось: не полез мне в горло дорогой подаренный кем-то из коллег коньяк. И сон, конечно же, не принёс облегчения, да и продлился совсем недолго, не более четырёх часов. Снилась какая-то невероятная жутковатая муть в огненно-багровых тонах, – вроде всё ядерным взрывом закончилось. Спала я сидя в кресле, поэтому всё себе отсидела, а потом долго не могла размяться и почувствовать привычную гибкость мышц: руки не слушались, шея не поворачивалась, а правую ногу свело настолько, что казалось, больше вообще никогда не смогу ходить. Однако, ещё не понимая всего этого, я подскочила как ошпаренная, и лишь одно слово рвалось с пересохших губ, одно — имя того, кем в последнее время уже просто жила и дышала словно воздухом.
— Максим!..
Боги, да что же я наделала, как могла! Словно осознание пришло: да всё равно, что и как, без разницы, он мне нужен любой, нужен и всё! Без Величайшего жизни мне не будет, так почему я так поступила с ним и с собой? Как могла оставить его? Да пускай, пускай он совсем не ангел, пусть даже и не Величайший вовсе — не могу без него! Не хочу без него. Со своими грехами пусть он сам разбирается, это не моё дело. Я хочу быть с ним, а всё остальное неважно.
Массируя затёкшую шею, я быстро глянула на себя в зеркало и махнула рукой — сойдёт, не до этого. Потом быстро привела себя в минимальный порядок – расчесала волосы и смыла вчерашний размазавшийся макияж, затем оделась, схватила ключи от машины... Не знаю, что будет, не знаю, как буду сейчас с ним разговаривать, но я добьюсь того, чтоб Максим меня выслушал и по возможности простил. Да, и надо же позвонить, узнать, где он вообще. И ехать туда. Срочно. Сейчас. Без разницы, что будет, какие и с кем придётся выдержать баталии – я готова!
Уже стоя на пороге, я набрала его номер. Мне ответили только бесконечно длинные гудки. Набрала раз, другой, третий – гудки. Гудки. Гудки.
Я притормозила, размышляя. Собственно, логика была: ну а чего я хотела-то в шесть утра первого января? Естественно, он спит! Чего ещё можно делать в такое время? Скажи ещё спасибо, если он там не сильно напился, а то ведь и это вполне может быть.
Да чёрт с ним, сейчас разберёмся! Поеду прямо к нему домой, к его матери, к Виктору, к тёте Бэлле, к кому угодно, – уж где-нибудь найдётся же он! Или хоть кто-нибудь подскажет, где его искать, а уж я найду.
Весёлая злость охватила меня. И была она намного лучше вчерашнего инертно-безысходного отупения: я чувствовала себя живой! А уж раз жива, то всё смогу. Я потеряла вчерашний день: он мог бы быть прекрасным, но не стал. Я лишила себя возможности отметить с ним праздник, и испортила его в итоге и себе, и скорее всего, ему. Но такое, клянусь, было в последний раз! Больше я ничего терять не желаю. Я найду моего Величайшего и поговорю с ним! А он умный, он всё поймёт.
Боги, да как я могла подумать о нём так плохо! Двойное дно! Нет у него никакого двойного дна, он обычный человек, желающий быть счастливым и не отказывающийся от того, что даёт жизнь. И всё. И он прав: жить с женой, с которой нет больше взаимопонимания, нельзя даже из-за ребёнка. Лучше расстаться и каждому поискать свой, отдельный, возможно лучший путь. Да и не без средств же к существованию он Кристину оставляет: ей, на минуточку, достанется после развода четырёхкомнатная новая квартира, за которую Максим будет ещё несколько лет платить ипотеку, — именно это он мне и сказал, когда позапрошлой ночью я начала его позорить за безответнность. Так что, никакого тут двойного дна, это я его придумала, да ещё и Виктора приплела, который вообще тут ни при чём. А Виктор, кстати, мне тоже ничего плохого в своё время не сделал: как ни хотелось ему познакомиться с молодой глупой девчонкой совсем уж близко, он себе не позволил и в один ряд со своими бабами меня не поставил. Что по поводу циничности и грехов, — а у кого их нет, у меня, что ли, при живом муже тайно живущей с другим, ещё и его родственником?
Вот так-то, Тамара Анатольевна, если в сложившейся ситуации кто и виноват, то только ты сама, а раз так... Раз так, иди и извиняйся за всё и перед всеми! Неважно, насколько далеко придётся ехать и сколько искать – ты это сделаешь. Иначе просто не сможешь жить. Скажи спасибо, что у тебя есть на это целый выходной.
Однако ехать далеко не пришлось: ещё и машина не прогрелась, как на телефон пришло сообщение от Никиты:
"Привет, мама. Ну ты как?"
"Нормально. Проснулась и подумала, что ты прав: надо мне с Максимом мириться. Сейчас поеду к нему," – ответила я.
"В смысле, поеду? А он разве ещё сам к тебе не приезжал?" – спросил сын.
Я, в полном недоумении, сумела отправить лишь вопросительный знак, а сын в ответ переслал их с Максимом переписку...
04:59 Никита К: Привет. Небось, не помнишь меня? Я сын Тамары и твой троюродный брат.
05:01 Максим С: Привет. Помню, что случилось?"
05:01 Максим С: С матерью что-то?
05:02 Никита К: Вроде пока нет, но приезжала вечером вообще никакая. Я за неё переживаю, как бы не сотворила чего. Ты б хоть написал ей, что ли.
05:02 Никита К: Я в курсе всего, если что.
05:06 Максим С: Она меня в ЧС кинула везде.
05:07 Максим С: Телефон выключен.
05:08 Никита К: Аа.
05:09 Никита К: "Ты не обращай внимания, она всю жизнь так, сначала на всех орёт, ЧСит, потом сама же переживает.
05:09 Никита К: А так она нормальная.
05:10 Никита К: Сейчас сама тебе звонить начнёт, ты хоть трубку возьми.
05:11 Максим С: Да я уж понял всё.
05:11 Максим С: Да чего звонить.
05:12 Максим С: Поеду к ней.
05:14 Максим С: Она дома?
05:16 Никита К: Собиралась домой.
05:16 Никита К: Только пораньше езжай, а то отец в 8 со смены придёт.
05:19 Максим С: Пофиг.
05:19 Максим С: Я её всё равно заберу.
05:22 Никита К: Удачи(смайлик).
05:22 Никита К: Отпишись, как доедешь.
05:23 Максим С: Ок.
05:26 Никита К: Осторожно, гаишников полно.
05:27 Максим С: Да я не пил.
Малоэмоциональна, но весьма информативна вышла эта переписка, как и должно быть, если общаются молодые, не слишком хорошо знакомые друг с другом мужчины, но у меня от прочтения колени задрожали. Сынок, ну какой же ты у меня молодец, не стал ждать у моря погоды, а сам вмешался в ситуацию, в которой страдала твоя мать! А уж отношение ко мне Максима вдруг явилось пред мои очи во всей красе: боги, я нужна ему, нужна!
— Величайший! — вырвалось у меня.
Сердце наполнила ни с чем не сравнимая радость. Вот оно как... он ведь даже не обижен! И приедет, боги, он приедет! Ну, тогда надо дождаться его, ведь получается, что должен быть с минуты на минуту. Может, вон та машина, фары которой уже виднеются из-за ближайшего поворота – это его серая "мазда"... Нет? Ну, ладно, следующая уж точно!
Чего только он трубку-то не берёт, непонятно. Я уже раз двадцать набрала!
..."Сынок, тебе Максим больше не писал?" – отправила я сообщение Никите, когда прошло уже минут сорок ожидания, и начало давать о себе знать некоторое беспокойство и волнение. Вдруг передумал?
"Нет, — ответил сын. — А что, так и не приехал?"
Я позвонила ещё несколько раз — результат был всё тот же: длинные гудки, никакого ответа.
Тогда я начала ему писать во всех мессенджерах, но тоже не дождалась никакого ответа, да и в сети с половины шестого утра Максима больше не было.
Ладно. Всё равно никуда срываться нельзя, надо ждать. Может, гаишники действительно остановили, мозг выносят единственному водителю на всей дороге, не верят, что трезвый. Или может с машиной чего-нибудь...
Ха. Да как будто Максим с этим бы не справился!
И вдруг накрыло горькое осознание, похожее на некое озарение: он не приедет. Никогда не приедет. Не обнять его тебе больше, вот не обнять и всё тут.
Смотри правде в глаза, Тома: он скорее всего передумал . Поразмыслил наверное хорошенько и решил, что сто лет ему такие отношения не нужны, что ему, молодому и красивому, старая тётка, которая ещё и выносит мозг, точно не пара.
Зачем же тогда он с Никитой общался и обещал приехать?..
А может, он Никите просто соврал, и пил всю ночь, а под утро свежая идея посетила, поехал а там всё же гаишники?..
Я не успела решить дилемму: телефон в моей руке зазвонил. "Величайший" – гласила надпись на дисплее — не так давно поменяла его имя на это слово. Конечно я тут же схватила трубку.
— Алло! Максим?.. — пролепетала я и замерла на полувдохе: сейчас услышу его голос, и всё сразу станет понятно и наверное хорошо, вот сейчас...
Однако вместо низкого глуховатого, порой словно бы отрешённого голоса Максима услышала другой, отрывистый, резкий, привыкший отдавать приказы и пресекать малейшие возражения. Голос был невесёлый.
– Здравствуйте. Боюсь, нет. — голос пару секунд, показавшихся вечностью, помолчал и наконец объяснил: — Владелец этого телефона попал в ДТП. Не могли бы вы подъехать на место происшествия?
— Когда?
— Как можно скорее.
***
Светало. С серого неба на белую землю тихо падали лёгкие мелкие снежинки, не оседая на лобовом стекле — их сразу уносило встречным потоком воздуха прочь, назад, вдаль, так что и дворники включать не приходилось. Я была спокойна и холодна, ведя машину по пустой трассе и думала лишь о том, чтоб не проскочить поворот — случалось уже такое, и не раз, приходилось потом разворачиваться километров через семь отсюда, ехать обратно и разворачиваться ещё раз. Сейчас проскакивать было никак нельзя, – надоело гадать, что там и как, и потому нужно было торопиться. Увижу своими глазами и всё, только бы поскорее.
Интересно, сильно он там машину разбил? Наверное, здорово, да и сам, похоже, пострадал, раз даже по телефону его полицейский отвечал. А может, моя версия верна, и он просто пьяный до невменяемости? О, в эту версию утром первого января верится охотнее всего! Да уж, водительским правам его тогда конец, надолго, а может, и насовсем, да это ещё полбеды: не сбил бы никого, — вот это кошмар так кошмар!
Ну, да ничего, в любом случае, разберёмся! Чего б там ни произошло, в беде его я не оставлю, и хвала богам, что позвонили сейчас мне, а не тому же Виктору либо Кристине.
Но будем всё же надеяться, что Максим не был пьяным, садясь за руль, – не в его это правилах. А тогда – разберёмся.
Странно, а я даже не усекла, как ко мне прицепилось это его словечко – "разберёмся", как стала употреблять его к месту и не к месту. Что ж, ничего странного нет, полтора месяца вместе дали о себе знать.
Да ничего, всё будет хорошо, иначе и быть не может! Вот сейчас доеду, всё увижу и узнаю...
Взгляд в зеркало заднего вида – и я увидела жёсткое, словно застывшее лицо сына, боль в глазах. Сам назвался ехать со мной, как только узнал, что к чему, и я подхватила его по дороге. Никита сел на заднее сидение, почти позади меня, потому что передняя пассажирская дверь замёрзла за ночь и не открылась...
А потом... потом...
Потом был гипермаркет "Дачный дом" – ориентир, который указал мне по телефону сотрудник полиции: рядом с этим огромным магазином, стоящим прямо у трассы, и произошла авария. Ну да, увидела в этот раз сразу: вон оно, высится над складами, жутко несуразное, но расцвеченное новогодними гирляндами здание. Беспорядочно из-за спешки и попытки успеть помочь стоят возле дороги машины: "скорая", пожарные, спасатели, две полицейских, дорожная и дежурная часть, ещё три гражданских... Люди в форме, заняты каждый своим делом.
А ещё был зияющий пролом в заграждении трассы. И нечто чёрно-золотисто-багровое на фоне серого и сливающегося с сумерками, невдалеке от дороги, в нетоптанном снегу поля, инородное, пугающее, разрывающее на до и после весь этот мир. И мою жизнь.
Звучали какие-то слова:
— Как это вышло?
– Фарами ослепили, кажется, плюс тут крутой поворот, скользко, с управлением не справился. Там у "Дачного дома" камеры есть, посмотрим, узнаем.
КТО? Максим??? Не справился с управлением? Да он водит машину лучше и аккуратнее всех в мире, так профессионально, что засмотреться можно! Он вообще всё так в жизни делает, виртуозно, на пять с плюсом, – он же Величайший!
— Один он в машине был?
— Вроде да. Детское кресло в салоне есть, но оно пустое.
— Смотрите вокруг лучше!
— Да нет никого больше!..
Скрежет разрезаемого металла, звон разбивающегося толстого и прочного стекла, запах гари.
Боги, это не со мной! Не сейчас и не здесь, я не верю! Я просто уснула в кресле после тяжёлого трудового дня, уставшая от переживаний. Я сейчас проснусь и тут же позвоню ему, а он ответит!.. И всё будет как раньше, до позавчерашней ночи!..
Переглянувшиеся между собой сотрудники МЧС: один кивнул другому, словно спрашивая — Ну что? – а тот в ответ лишь отрицательно покачал головой.
ДА НЕ МОЖЕТ БЫТЬ!!!
...Я поверила лишь тогда, когда посмотрела на Никиту. Мой взрослый, сильный, высокий, атлетически сложенный сын застыл, опустив плечи и закрыв ладонями лицо. Я протянула руку, хотела было дотронуться до него... но сын лишь дёрнул плечом, не позволяя к себе прикасаться.
— Вы потерпевшему кто будете? — спросил его человек с блокнотом и ручкой в руках.
— Брат, — выдавил Никита, а затем, порывисто вздохнув, отёр глаза и, не оглядываясь, пошёл по направлению к моей машине.
Я, уже не глядя на сына и того, кто привязался к нему с расспросами, тоже пошла, да только в другую сторону. Туда, где разворачивалось жуткое действо, в которое я минуту назад ещё отказывалась верить, но которое словно уже видела когда-то. Сегодня во сне я это и видела – не так, гротескно, преувеличенно, глобализовано, но уже видела. В моём сне всё завершилось ядерным взрывом. Наяву всё было не так масштабно: дотла сгорела всего лишь одна жизнь. И на осколки разлетелась другая — моя.
Пока я шла туда, проваливаясь иногда в глубокий снег, меня пытались остановить, хватали за рукава, но я отмахивалась и всё равно шла. Я должна увидеть. Увидеть его ещё хоть раз. И я увидела, хотя и не запомнила почти ничего, кроме спокойного молодого лица с закрытыми глазами и сбегающей из правого уголка рта струйки крови.
— Я думала, был взрыв...
– Не, рвануть не успело. Горело, но потушили... Вы идите, пожалуйста, не мешайте работать!
— Может, живой ещё. — Без интонации. Отрешённо. Спокойно. Безэмоционально.
— Нет. — Сухо. Коротко. Горько.
Ноги вросли в неутоптанный снег – не уйти. И не отвести взгляда – ведь больше не увижу никогда. Глаза высохли: наверное, и заплакать больше не сумею.
– Ну идите, правда, ничего уже не сделаешь! — уговаривали меня.
Я кивала, соглашаясь, но всё равно стояла и смотрела, как белые снежинки красиво ложатся на прямые жёсткие угольно-чёрные волосы.
***
Я была там никто и не нужна, и мне пришлось уехать сразу, как только машина Виктора подъехала со стороны, противоположной той, с котрой приехала я, остановилась поодаль, и из неё выскочила рыдающая Кристина. Видеть, как несчастная девушка бьётся в истерике и бросается к сотрудникам спецслужб, требуя пропустить и показать, было выше моих сил: это деморализовывало сильнее, чем увиденное своими глазами. Виктор, убитый горем, меня даже не заметил, а вот с матерью Максима, я на миг встретилась взглядом, отметив, что да, вот, на кого он был похож... И вот, кому сейчас страшнее всех: ей предстоит это увидеть. И тоже, похоже, как и мне — не заплакать. Не сейчас.
А дальше всё смешалось: начался день. И в нём надо было как-то жить дальше.
— Знаешь... напейся, — посоветовала я сыну, остановив машину возле его дома. — Водки, коньяка — без разницы. Напейся и ложись спать.
Сын долго смотрел на меня. Глаза были красные, со слипшимися ресницами, – не видела их такими лет пятнадцать.
— А ты как же? — ровно спросил он наконец.
— А мне надо на работу.
— Вот всю жизнь тебе туда надо! – взвился Никита, — не до нас было всю жизнь, не до себя самой, не до чего вообще, и опять? Ты понимаешь: он умер, мама! Его больше нет! Был — и нет! А ты собралась работать?!
— Собралась, – глядя перед собой, проговорила я. — Иначе вслед за ним и отправлюсь.
Сын ещё что-то говорил, качал головой, злился, но в итоге обнял меня и попросил звонить, если что. Я кивнула: разумеется. Теперь мне звонить больше и некому.
А звонков было много, они буквально сыпались отовсюду: с дежурной части, по работе, от родственников. Валерка звонил даже, сообщил устаревшую новость, на которую я только и смогла сказать:
— Я знаю. — и повесить трубку.
Время шло, а с произошедшим я никак не срасталась, зачем-то лазила по соцсетям и мессенджерам, словно ждала, что Максим появится хотя бы в сети. Хорошо, что я хотя бы домой сразу не поехала, хотя и могла, но там бы я точно чокнулась. В таком состоянии лучше не быть одной.
Часа четыре вечера было, когда я зашла в персоналку: впервые с утра захотелось хоть чего-нибудь, кофе, чая, да хоть воды, — без разницы. Просто в горле пересохло.
На столе, рядом с микроволновкой в трёхлитровой банке стоял букет роз. Десять тёмно-бордовых длинных и крупных роз, из тех, что стоят дороже всех.
Аньки сегодня не было – не её смена, но была Светка, другой товаровед, не слишком знающий, в целом, как и я, начинающий сотрудник, но при этом – душевная спокойная женщина, в присутствии которой мне отчего-то было легко и хотелось быть собой. Потому и были мы с ней на "ты". От неё не укрылось моё раздавленное горем состояние, но Света молчала, пока я не заговорила с ней.
— А это тебе вчера принесли, Тамар, Анька передала, — объяснила она. – Аня сказала, ты только ушла, и курьер явился. Она не посмела тебе звонить, потому что ты расстроена была весь день, ей не хотелось тебя тревожить. Там ещё коробочка была, сейчас принесу, она у меня в шкафу, — Света на минутку вышла в соседнее помещение.
— А почему роз именно десять? – спросила я, разглядывая букет. Что ни говори, а я эстет, во мне это сильно: какие же красивые розы! У меня такое горе, а я всё равно не могу не замечать их красоты.
— Так было одиннадцать, Анька, наглая рожа, одну спёрла себе, – улыбнулась глазами Света, снова заходя в персоналку. – Вот, – она протянула мне небольшую квадратную белую коробку.
Коробка была затейливая, состоящая их двух частей, одна из которых надевалась на другую, при чём вторая снабжена была специальным "ушком", чтоб удобнее было тянуть. Где-то я такое когда-то видела... Я открыла её не без труда и увидела то, что там было – ну, конечно, часы! К тому, что любил сам, хотел приобщить и меня.
Часы были не изящные, не блестящие, даже почти не женственные, а больше топорные, с крупным циферблатом, на широком чёрном кожаном ремешке. Именно такие мне бы и хотелось, если б я когда-нибудь о них задумывалась, но не носила часов вообще: время прекрасно можно было смотреть в телефоне. Однако буду теперь носить, обязательно буду, хотя привычки у меня такой и нет.
Тут же обнаружилась записка, написанная от руки на клочке бумаги, оторваной по линейке от какой-то квитанции из автосервиса.
"Это тебе. С Новым годом. Не глупи, позвони мне. Максим."
Почерк у него был тонкий, быстрый, с незначительным наклоном вправо и длинными нервными росчерками.
Я перевела взгляд с записки на часы, затем на розы... закрыла лицо руками и осела, да не на один из стульев, а прямо на пол.
"Оставь на память десять роз и десять строчек про любовь..."
Десять роз. И десять... слов, а не строчек. Всё было предрешено.
Прости меня... прости. Ты был в этом мире единственным, кто заслуживал тех самых трёх, банальных и пошлых слов: я тебя люблю. Когда-то я сыпала ими направо и налево, не раз от них пострадала, в итоге запретила себе их произносить. И потому не сказала тебе. А теперь могу сказать только одно: "я любила". Могу сказать... только ты не услышишь! Или всё-таки услышишь? Если это так, то пожалуйста... прости меня!
Прости меня.
--------------------------------------
Предыдущая глава
Читать сначала
