ПОЭТ И ПОМЕЩИК

 

Борис Ихлов

 

Правильное немецкое произношение фамилии поэта - Фёт,

Его отец - зажиточный помещик Шеншин. Православную церковь он и его жена Шарлотта Фет посетили лишь после рождения сына, их лютеранский брак был признан незаконным, в 1834-м духовная консистория отменила крестильную запись сына и дала ему фамилию первого мужа Шарлотты. Афанасия Афанасьевича лишили привилегий потомственного дворянина. Фет много сил потратил, чтобы вернуть себе звание дворянина, ему это удалось только в 1873 году.

Иван Тургенев съязвил:

Как снег вершин, / Как фунт конфет, / Исчезнул Фет / И стал Шеншин.

Афанасий Фет – мемуарист, переводчик, членкор Петербургской академии наук, помещик. Выращивал зерновые культуры, в основном, рожь, запустил проект конного завода, держал коров и овец, птицу, разводил пчёл и рыбу. Через несколько лет ведения хозяйства чистая прибыль от его имения составляла 5-6 тыс. р./год. В 1867-м был избран мировым судьёй по Мценскому уезду на 11 лет. Ни Тютчев, ни Лермонтов, ни А. Толстой, ни Пушкин не учились писать стихи. Фет в 1837-м поступил на историко-филологический факультет Московского университета и на 1-м курсе начал писать стихи.

 

***

 

Советские школьники воспитывались на стихах Фета.

Я пришёл к тебе с приветом,

Рассказать, что солнце встало,

Что оно горячим светом

По листам затрепетало;

Рассказать, что лес проснулся,

Весь проснулся, веткой каждой,

Каждой птицей встрепенулся

И весенней полон жаждой…

 

Дальнейшее, о страсти и счастье, школьников не должно было интересовать. Еще заучивали:

Ласточки пропали,

А вчера зарей

Всё грачи летали

Да, как сеть, мелькали

Вон над той горой.

С вечера все спится,

На дворе темно.

Лист сухой валится,

Ночью ветер злится

Да стучит в окно.

Лучше б снег да вьюгу

Встретить грудью рад!

Словно как с испугу

Раскричавшись, к югу

Журавли летят.

Выйдешь — поневоле

Тяжело — хоть плачь!

Смотришь — через поле

Перекати-поле

Прыгает, как мяч.

(Перекати-поле – степное растение, Фет сравнивает его волны через поле с прыгающим мячом.)

 

Специальное внимание учителя обращали на стихотворение с абсолютным отсутствие глаголов:

Шепот, робкое дыханье,

Трели соловья,

Серебро и колыханье

Сонного ручья,

Свет ночной, ночные тени,

Тени без конца,

Ряд волшебных изменений

Милого лица,

В дымных тучках

пурпур розы,

Отблеск янтаря,

И лобзания, и слезы,

И заря, заря!..

Чье это милое лицо? Марии Лазич, она трагически погибла страшной смертью, на ней загорелось платье. О ней почти все любовные стихи Фета. Последнее стихотворение, посвященное Лазич, было написано незадолго до смерти поэта.

 

Многие стихи были положены на музыку романса:

Я тебе ничего не скажу,

И тебя не встревожу ничуть…

Иди:

На заре ты ее не буди:

На заре она сладко так спит;

 

Стихи о природе Фета чаще всего носят всего лишь описательный характер:

Зреет рожь над жаркой нивой,

И от нивы и до нивы

Гонит ветер прихотливый

Золотые переливы.

Робко месяц смотрит в очи,

Изумлен, что день не минул,

Но широко в область ночи

День объятия раскинул.

Над безбрежной жатвой хлеба

Меж заката и востока

Лишь на миг смежает небо

Огнедышащее око.

Или:

Еще светло перед окном,

В разрывы облак солнце блещет,

И воробей своим крылом,

В песке купаяся, трепещет.

А уж от неба до земли,

Качаясь, движется завеса,

И будто в золотой пыли

Стоит за ней опушка леса.

Две капли брызнули в стекло,

От лип душистым медом тянет,

И что-то к саду подошло,

По свежим листьям барабанит.

 

Личное отношение к описываемом – мимолетно:

Чудная картина,

Как ты мне родна:

Белая равнина,

Полная луна,

Свет небес высоких,

И блестящий снег,

И саней далеких

Одинокий бег.

 

После пейзажной лирики Пушкина, Тютчева описания Фета выглядят бледно, слабо. Хорошие рифмы, стих прекрасно выстроен, но… Холодноват. В этом плане его творчество можно сравнить со стихами Мережковского, написанным правильно, но сердце не щемящими.

Сравните, какие неизъяснимые чувства вызывают у вас пушкинское

Уж небо осенью дышало,

Уж реже солнышко блистало,

Короче становился день,

Лесов таинственная сень

С печальным шумом обнажалась,

Ложился на поля туман,

Гусей крикливый караван

Тянулся к югу, приближалась

Довольно скучная пора:

Стоял ноябрь уж у двора.

Или:

Опрятней модного паркета

Блистает речка, льдом одета.

Мальчишек радостный народ

Коньками звучно режет лед;

На красных лапках гусь тяжелый,

Задумав плыть по лону вод,

Ступает бережно на лед,

Скользит и падает; веселый

Мелькает, вьется первый снег,

Звездами падая на брег.

 

У Лермонтова:

… Там, где сливаяся, шумят,

Обнявшись, будто две сестры,

Струи Арагвы и Куры,

Был монастырь. Из-за горы

И ныне видит пешеход

И башни, и церковный свод…

 

У Алексея Толстого:

Колокольчики мои,

Цветики степные,

Что глядите на меня,

Темно голубые…

 

У Некрасова:

Поздняя осень. Грачи улетели,

Лес обнажился, поля опустели,

Только не сжата полоска одна...

Грустную думу наводит она.

 

Еще у Алексея Толстого:

Осень. Обсыпается весь наш бедный сад,

Листья пожелтелые по ветру летят;

Лишь вдали красуются, там на дне долин,

Кисти ярко-красные вянущих рябин.

Весело и горестно сердцу моему,

Молча твои рученьки грею я и жму,

В очи тебе глядючи, молча слезы лью,

Не умею высказать, как тебя люблю.

 

То есть: для русской поэзии (и прозы) характерны взгляд на природу (вступление) и на этом фоне описание того, что к этой природе не относится. Авторы «Козьмы Пруткова» смеются над традицией:

Вянет лист. Проходит лето, / Иней серебрится, / Юнкер Шмидт из пистолета / Хочет застрелиться…

У меня нет стремления принизить русскую пейзажную лирику, тем более, у Бальмонта («Есть в русской природе усталая нежность…»), у Пушкина или Блока. Она хороша и у Фета, но… чего-то в ней не хватает. Именно поэтому М. Е. Салтыков-Щедрин писал: «В семье второстепенных русских поэтов г. Фету, бесспорно, принадлежит одно из видных мест» (Современник. 1863. №9). Фета обвиняли и в уклонении «от практической стороны жизни» (Русское слово. 1863. № 8. С. 62). «Есть и такие стихи, в которых, с одной стороны, кажется, что как будто есть что, а с другой, как будто ничего нет, кроме рифм и размера» (там же).

 

То есть, Фет писал пейзажи, как казах, который едет на осле, что увидит, о том и поёт.

Отголоски отстраненной описательности можно увидеть и у советских поэтов. Например, у Твардовского: «День пригреет - возле дома / Пахнет позднею травой…»

Или у Заболоцкого: «Еще заря не встала над селом, / Еще лежат в саду десятки теней…»

 

Вместе с тем у Фета можно найти и пронзительные строки:

Когда мои мечты за гранью прошлых дней

Найдут тебя опять за дымкою туманной,

Я плачу сладостно, как первый иудей

На рубеже земли обетованной.

Не жаль мне детских игр, не жаль мне тихих снов,

Тобой так сладостно и больно возмущенных

В те дни, как постигал я первую любовь

По бунту чувств неугомонных.

По сжатию руки, по отблеску очей,

Сопровождаемым то вздохами, то смехом,

По ропоту простых, незначащих речей,

Лишь нам звучащих страсти эхом.

 

И все же: «поэт в России больше, чем поэт» - это не о Фете. «В поэзии Пушкина бьется пульс русской жизни». – писал Белинский. В поэзии Фета не бьется ничего.

Гражданственность Фет выражал совсем иным способом.

Он старался быть умелым землевладельцем. Получил приданное жены и принялся его умножать. Утверждали, что его пастилу поставляют к императорскому столу.

 

В своих статьях на тему земледелия Фет, в частности, писал, как бы поприжать крестьян, заставить их работать интенсивнее. Сатирик Дмитрий Минаев писал: «Этой ночью благовонной, / Не смыкая глаз, / Я придумал штраф законный / Наложить на вас. / Если вдруг чужое стадо / Забредёт ко мне, / Штраф платить вам будет надо… / Спите в тишине. / Если в поле встречу гуся, / То (и буду прав) / Я к закону обращуся / И возьму с вас штраф; / Буду с каждой я коровы / Брать четвертаки, / Чтоб стеречь своё добро вы / Стали, мужички…» («Лирические песни с гражданским отливом…» Минаев Д. Д. Избранное. Л. 1986. С. 67.) Мы увидим ниже, чем речь.

 

Сверх того, подобно Горбачеву, Фет пытался привить крестьянину новое мышление.

То есть: проявил полное непонимание материала, с которым работал. Даже переход рабочих на другую работу требует переквалификации, Фет же полагал, что крестьяне посто неспособны к машинному труду.

Фет пытался приучить крестьян использовать машины и столкнулся с тем, что русское крестьянство «не совместимо» с машиной: «Не стану описывать пытки, которую мне пришлось выдержать с неискусными в этом деле деревенскими мастерами; довольно того, что машина наконец была установлена и, худо ли, хорошо ли, стала молоть. Нужно прибавить, что она ломалась почти ежедневно, а когда в конце осени наступила сериозная молотьба, то я уже и сказать не могу, сколько раз отдельные её части пребывали в кузнице и на орловском литейном заводе» (Фет А. А. Жизнь Степановки, или Лирическое хозяйство. М., 2001. С. 109). Недостаёт не только знаний, но и соответствующей психологии. Ведь машина «требует усилий равномерных, но постоянных. Пока она идёт, нельзя стоять… Это качество машин, с непривычки, пока очень не нравится нашему крестьянину. Небогатый землевладелец Г. поставил молотилку и нанял молотников… Через три дня рабочие потребовали расчёта… "Да что, батюшка, невмоготу жить. Сами ходите под машину: ишь она, пусто ей будь, хоть бы запнулась"» (там же, стр. 76).

 

Здесь крестьяне выдают ту тайну, которая зарыта в их собственном земледельческом труде. Машина лишь ярче это показала: крестьянский труд более тяжел, более чёрен, чем машинный труд, но такой же монотонный, однообразный, такой же отупляющий, обезличивающий – и крестьяне, попробовав машину, поняли это обезличивание.

 

В то же время между крестьянским трудом и трудом машинным есть существенное различие: в поле крестьянин сам соразмеряет свои движения, на заводе движения рабочему задает машина, человек становится ее придатком.

Увы, Фет не читал Маркса, потому ничего не понимал в деле, за которое взялся.

 

Дело много хуже: Фет защищал помещика от нападок литераторов, то есть, от нападок великих русских писателей и поэтов – Достоевского («Братья Карамазовы»), Тургенева («Бирюк»), Некрасова, Пушкина и др., то есть, пытался остановить время. Он выступал как реакционер, защищая уходящий, мешающий развитию капитализма класс, который всеми силами тормозил решение земельного вопроса. Короче: дворянин и помещик Фет считал важной роль поместного дворянства, призывал не высмеивать его: «Дело землевладельцев было всегда и везде делом великим. А теперь оно более чем когда-либо важно и значительно для всего государственного организма. Пора и нашей отсталой литературе вспомнить это и отнестись к нему без задора бессмысленной и нелепой вражды» (Фет А. А. Жизнь Степановки, или Лирическое хозяйство. М., 2001. С. 131).

 

«Фет явился бессознательным, наивным певцом крепостного права» (Современник. 1863. №4. С. 39).

«В г. Фете ещё не остыли старые привычки», он «находится в тесной связи с общим настроением той части общества, которая присваивает себе название "благонамеренной"» (там же, стр. 394).

Салтыков-Щедрин писал: «Вместе с людьми, спрятавшимися в земные расселины, и г. Фет скрылся в деревню. Там, на досуге, он отчасти пишет романсы, отчасти человеконенавистничает; сперва напишет романс, потом почеловеконенавистничает, потом опять напишет романс и опять почеловеконенавистничает, и всё это, для тиснения, отправляет в «Русский вестник»» (Современник. 1863. №4).

И заслуженно - ибо Фет писал статейки, как поприжать крестьян.

 

Фет писал: «… бóльшая часть производительной почвы находится в руках этого класса, и нельзя никакими риторскими воркованиями зашептать эту жизненную силу» (Фет А. А. Жизнь Степановки, или Лирическое хозяйство. М., 2001. С. 126).

А нужно было способствовать гибели своего класса, этой «жизненной силы», мешающей прогрессу.

Понятно, что надвигающийся мир остался глух к его воззваниям, стенаниям и прожектам, его писания вызвали негативную реакцию.

 

Если Пушкин до Маркса, в своей декабристской практике, постиг исторический материализм ДО Маркса, то Фет ничего не собирался постигать и даже читать и стараться хоть немного понять русских литераторов – тоже не собирался.

Вот что он писал: «Такой труд, где рабочий напрягает свои силы чисто и единственно для себя, есть идеал вольного труда, идеал естественного отношения человека к труду» (там же, стр. 74). При этом Фет отмечал: «… как нова и дика была для крестьян мысль о ценности личного труда» (там же, стр. 89).

 

Чушь, конечно, полная. Разумеется, Фету и в голову не могло прийти, что рано или поздно рабочие прогонят собственников заводов и будут работать на себя. Во-вторых, он в рабочие записал крестьян. В-третьих, ему и в голову не могла прийти мысль марксиста Плеханова, что самый производительный труд – свободный (оттого и группа Плеханова называлась «Освобождение труда»). Но откуда он взял, что крестьяне не ценят труд на себя? Ведь после введения оброка вместо барщины качественный труд крестьян наблюдался, как правило, именно в личном хозяйстве.

 

Не понимал Фет и того, что даже трудясь на себя, рабочий может быть закабален – самим содержанием труда, тяжелого, однообразного, обезличивающего. Процесс распредмечивания выстраивает его разум под это однообразие, труд из человека делает обезьяну.

Современные литературоведы, из голов которых в 1991 году начисто испарился марксизм, пишут примерно следующее: «Сложно говорить о партнёрских отношениях между землевладельцем и работником, если между ними пропасть взаимного неприятия, столетиями сформированное противостояние. И как бы искренне ни желал Фет решить этот вопрос экономически и рационально, крестьяне продолжали видеть в нём барина, человека, малопонятного с виду и чуждого по сути. Поэтому нормой их взаимоотношений оставался обман: «Просьба мужика была исполнена, а кур он мне не привёз. Приводить новых примеров понимания и исполнения условий и договоров со стороны наших крестьян я более не буду, хотя мог привести их сколько угодно» (там же, стр. 91).

 

То есть, современные литературоведы не знают слов «эксплуатация», «угнетение», «антагонистические классы». Энгельс в книге «Положение рабочего класса в Англии» писал: буржуазия всегда готова обвинить рабочих в лени, пьянстве, беспорядочных половых связях. Вот и Фет объявляет тот класс, который он эксплуатирует и который его, Фета, кормит, обманщиком, вором, мошенником.

 

Литературоведы приводят в пример эпизод с недобросовестным работником Семёном. Фет его уволил, т.к. «тот месяц отлынивал от работы, вызвав этим недовольство приказчика и других рабочих, да ещё и не вернул необходимой доли задатка. Эти-то деньги и желал получить с него Фет - больше из принципа, чем из хозяйственных соображений. А Семён, нанявшись к соседнему барину, сразу же попался с украденными хомутами - заработав в итоге дурную славу во всей округе (там же, стр. 134) … И ведь нерадивость Семёна - не фантазия автора, а объективный факт. А стремление, пусть придирчивое, к порядку - не самая плохая черта для хозяина. Вот ещё история с гусями. Фет не хотел отдавать пойманных на его земле чужих гусей даром, он желал получить штраф за потраву - чтобы приучить нерадивых хозяев к порядку. При этом он скрупулёзно вычислял возможные нюансы исчисления таких штрафов. Но ведь как хозяин он и не мог поступать иначе: потрава, учинённая гусями, разнится от потравы, нанесённой, скажем, лошадью. Всякая законность потому только и законность, что необходима, что без неё не пойдёт самое дело. Этой-то законности я искал и постоянно ищу в моих отношениях к окружающим меня крестьянам и вполне уверен, что рано или поздно она должна взять верх и вывести нашу сельскую жизнь из тёмного лабиринта на свет Божий» (там же, стр. 89).

 

Но если заставить самого Фета так работать, как работают крестьяне, я бы посмотрел, как он сам стал бы отлынивать от работы! На всех заводах мира рабочие отлынивают – потому что не ценят себя дешевле денег. Сравните с позицией Фета сказку Пушкина о попе и работнике его Балде.

Во-вторых, в силу своего помещичьего менталитета Фет был не в силах понять, что для такого явления, как воровство, есть социальные корни, системные причины.

 

Дело обстоит хуже: современные литературоведы всё повторяют, как мантру, формулу о партнерстве (социальном партнерстве). Напоминаю, что максимальное социальное партнерство между антагонистическими классами буржуазии и рабочими было достигнуто лишь в гитлеровской Германии. Это и было «единство нации».

 

Декабрь 2023