Предисловие

О событиях, изложенных в данном рассказе, я узнала от моей однокурсницы Татьяны, которая познакомилась с их главным героем в Якутске. Этот удивительный и, одновременно, загадочный человек поведал о своей жизни просто – без преувеличений и притязаний на величие. Поэтому история, о которой вы узнаете, подлинная. Остаётся сказать, что вести повествование я буду от первого лица с добавлением некоторых художественных деталей и через призму собственного восприятия. Имена героев и место происшествия вымышленные. Хочу добавить, что история этого человека столь потрясла меня, что спустя долгое время будоражит воображение, вызывая самые противоречивые чувства: гордость, удивление, стыд, восхищение, печаль и немного - зависть. Меня всегда поражали высоко духовные личности, принимающие жизнь, как она есть – без прикрас, иллюзий и претензий к ней, не западая в жертву. Они живут среди нас, живут просто и независимо от обстоятельств, при этом, полноценно - сохраняя человечность и любовь в сердце. Встречая таковых, понимаешь, что человек воистину удивительное многогранное существо, достойно несущее в себе искру Творца.

И так, отправимся в путь.

 

Встреча.

Я двигалась перебежками, забегая попеременно, то в один, то в другой павильоны, чтобы согреться. Бывает, что нижняя отметка температур зимой в Якутии достигает шестидесяти градусов, поэтому тёплой одежды здесь не достаточно. Без движения пропадёшь. Вывеска «Рынок» осталась далеко позади, а мои поиски всё не давали желанного результата. Хотелось привезти в Сибирь что-то необычное на память о суровом северном крае. Может, национальное женское украшение, либо какой-то хитрый нож с чехлом ручной работы или этнический головной убор. Но всюду пестрели ценники на продукты и мороженые дикоросы: «Рыба», «Оленина», «Жеребятина», «Клюква». Энтузиазма у меня поубавилось, и я уже мечтала добраться до какой ни будь мало-мало цивилизованной кофейни, чтобы согреться и заговорить с кем-то из местных – разузнать, как осуществить задуманное. Разглядев метрах в тридцати вывеску «Восточная кухня», обрадовалась, подгоняемая холодом, я почти бежала. Вдруг нога споткнулась о что-то твёрдое, в снегу лежала замёрзшая птица. «Надо же, как окаменела. А вот ещё… и ещё. Да их тут много!» Я нагнулась, чтобы лучше рассмотреть птиц. Пернатые окоченели словно по велению неведомой силы - вроде того посоха, которым размахивал безжалостный старик Мороз. «А вот эта, кажется, ещё шевелится, неужели живая? – я подняла птицу, - мягкая, тёплая». Глазки у пташки сомкнулись, и дыхания было не разобрать: то ли дышит, то ли нет. Осторожно положив находку в рукавицу, я побежала к зданию.

В кофейне тепло. Низкие столы накрыты разноцветными набивными скатертями. На пёстрых диванчиках разбросаны маленькие вышитые шёлком, подушки. Абажуры на висячих светильниках тоже разрисованы национальными узорами – золочёными вензелями с завитушками. Опустившись на мягкий диван, перво-наперво принялась расстёгивать сапоги, ведь ног своих я почти не чувствовала.

- Давайте куртку, - на меня участливо смотрел молодой паренёк в коричневом фартуке, протягивая мне меню, - какой чай желаете?

- Горячий… любой, - я потянулась к варежке и, показав официанту свой трофей, спросила, - как думаете, можно с ней что-то сделать?

Тот удивлённо посмотрел на высунутую из варежки, маленькую головку, клювик похожий на ниточку слегка раскрылся.

- Наверное, пить хочет? – предположила я, - как думаете, выживет?

Я не желала принимать, что птица может быть уже мёртвой.

- Вы немного не по адресу. По этой части вам нужно к Арсену. Он точно, вЫходит.

- Это кто?

- Тут недалеко - две остановки, но можно быстрее – через пустырь. Если хотите, я покажу. Его в городе знают, не одну птаху спас. Они у него быстро оживают, - паренёк кивнул в сторону моей рукавички, - можете попробовать, чтобы убедиться.

- Сколько идти? По времени.

- Как поторопитесь, - парень поспешил в подсобку и, вернувшись через пару минут, подал мне рукавицы, - возьмите, вот.

- А вы?

- Занесёте на обратном пути, они у нас для такого случая как раз.

Я удивлённо посмотрела на него, - так я не первая?

Паренёк усмехнулся.

- Бывает… Редко, правда. Многие их вообще не замечают, но иногда случается. Вы какого чаю желаете?

- Не нужно чаю. На обратном пути.

Натянув сапоги, я потянулась за курткой. Наскоро навертев вокруг шеи мохеровый шарф и застегнувшись на все пуговицы, оглянулась на собеседника.

- А от жажды она может умереть?

- Сейчас вы её всё равно не напоите, - улыбнулся тот.

Я поспешила к выходу. Дорога оказалась не короткой, и когда я подошла к дому Арсена, то пальцы мои едва шевелились, я долго не могла открыть дверь. А ещё подумала, как люди вообще могут жить в таких домах. Это жилище снаружи производило совершенно угнетающее впечатление. Обшарпанная штукатурка, окна первого этажа наполовину вошли в землю, и только по наличию штор можно было догадаться, что здесь живут люди - любят друг друга, рожают и воспитывают детей, взрослеют и старятся. «Жуткая картина, - засунув палец в варежку, почувствовала, что пташка оставалась тёплой, - ничего, полетишь ещё». Внутренний антураж этого здания тоже далёк от эталона, в смысле ремонта, но в подъезде всё же, было чисто, и это сглаживало общую картину. Квартира номер восемнадцать… вот она. Дверь открыла молодая женщина – якутка.

- Проходите, - привычно отступила она внутрь и по-хозяйски потянулась к моей варежке, словно знала, что там.

Я отдала птицу, про себя решила ни о чём не спрашивать… в общем, действовать по обстоятельствам. На самом деле, мне не терпелось посмотреть на этого Арсена, и ещё даже не встретившись с ним, я почему-то подумала, что девушка эта – его дочь, рассчитывая увидеть изрядно пожившего старика. А ещё мне хотелось выпить чаю с малиной, потому что до «Восточной кухни» я уже не дотяну. Сняв обувь, куртку и, оставив на плечах тёплый шарф, я осталась стоять в пороге, переминаясь с ноги на ногу. Из комнаты вышел мужчина без определённого возраста, худощавый смуглый. Осанка его была ровной, волосы коротко стрижены под «ёжик», и глаза… очень пронзительные глаза с хитрым прищуром. У меня возникло ощущение что, не смотря на достаточно бодрый вид, человек этот живёт лет триста, будто он возник здесь из какого-то другого мира.

- Что, замёрзла, птаха? – спросил он, и было не понятно, ко мне относился этот вопрос или к моей птичке.

Я смутилась. Мужчина пригласил жестом войти.

И до чего же была бедна обстановка в его доме. Маленький, покосившийся на один бок, диванчик, будто извиняясь за свой вид, притаился в дальнем углу комнаты. Рядом стоял старый шифоньер, от него веяло древностью, как веет от старых «бабушкиных сундуков». В неопределённом порядке здесь стояли деревянные без мягких сидений стулья, а в центре комнаты возвышался широкий с круглой столешницей, стол, покрытый льняной накрахмаленной скатертью серого цвета, с двумя мережками по краю. С противоположной стены на меня смотрели множество фотографий детей, вернее, групп детей разных возрастов. И ещё у этой стены расположился книжный шкаф со стеклянными раздвижными дверками, таких шкафов давно уже не производили в нашей стране, такой я помнила только у своей бабушки. Девушка внесла в комнату фарфоровый заварник и электрический чайник. Она принялась расставлять на столе приборы.

- Познакомьтесь, юная гостья, это моя Айгуль, - указал Арсен на хозяйку дома, голос его поменялся - сделался мягким и ласковым, а девушка слегка кивнув мне, продолжала накрывать на стол, - а вас как звать величать?

Я представилась, продолжая издали рассматривать старые фотографии.

- А вы подойдите ближе… у нас много времени впереди, - неопределённо произнёс мужчина.

Я исподтишка наблюдала за дочерью Арсена, движения девушки были чёткими и выверенными, ни одного лишнего, но плавными. Их можно было бы назвать медитативными, похоже, что эта Айгуль находилась в абсолютной гармонии с миром и самой собой. Из под платка её виднелась тугая блестящая, иссиня-чёрного цвета, коса. Сейчас таких волос, наверное, уже не встретишь, глаза у девушки тёмно-карие, блестящие и слегка влажные. Очень живыми казались те глаза… и на много старше, чем она сама.

- Садитесь пожалуйста к столу, - обратилась Айгуль к нам, продолжая растирать в ладонях крупные чайные листья над заварником. В комнате распространился необычный запах, я не была ранее знакома с таким запахом.

- Это высокогорный улун, - улыбнулась она еле заметно, - вам понравится.

Хозяйка налила мне в бокал кипятка.

- Погрейте руки. Нужно минут двадцать подождать, чтобы заварился, - она осторожно обернула заварник полотенцем.

Я обхватила с двух сторон бокал, продолжая удерживать взгляд на фотографиях.

Заметив моё любопытство, Арсен улыбнулся.

- Это мои ученики, - он помолчал, - все… Все они учились у меня.

- Вы учитель? – удивилась я, - а мне сказали, что вы выхаживаете птиц.

- Я действительно выхаживаю птиц, - мужчина обратился к дочери, - Посмотри, наверное, уже пора.

Девушка вышла в другую комнату. Я так подумала, что там есть ещё одна комната, потому что чайники она принесла из другой - из кухни, наверное. Я кивнула на дверь, куда удалилась Айгуль.

- Ваша дочь вам помогает?

- Айгуль – моя жена.

- Простите, - смутилась я, - не хотела вас обидеть… Представляла вас совсем другим.

- Сгорбленным с бородой? – усмехнулся Арсен. Он задумался.

- Да… когда я пришёл сватать Айгуль, то её братья чуть меня не побили… Выгнали с позором, еле ноги унёс - объяснил он, - ну, тогда я ещё не был знаменит.

Я ожидала продолжения, но рассказчик замолчал.

- А чем вы стали так знамениты?

Он снова задумался и глядел словно сквозь меня.

- Разве, чтобы просить руки девушки, нужно быть непременно знаменитым.

- Заметьте, самой красивой девушки, и к тому же, я был значительно старше её. Вот и вы… подумали, что Айгуль моя дочь.

- А как же она стала вашей женой?

- О, это произошло не скоро – значительно позже того случая.

Я была заинтригована, забыла про холод, и про чай, и про свои намерения. Угадав мои мысли, Арсен словно обрадовался моей заинтересованности, но у меня сформировалось чёткое понимание того, что далеко не каждый застаёт его в таком расположении духа. Видимо, мне здорово повезло… а может, так звёзды легли, что мне было суждено узнать о нём.

 

Рассказчик

 

Я родился в посёлке Каталах. Его территория относилась к Усть-Янскому улусу. Это за северным полярным кругом в горах Улахан-Сис. Каталах - один из самых высокогорных посёлков Южной Якутии. Рядом с нами разрабатывался горный рудник по добыче слюды флогопита. Мой отец – горный инженер, а мать занималась всем понемногу. Мудрая была женщина, добрая очень. Но писать она не умела. Я был последним пятым ребёнком в семье. И так вышло, что когда мне не было ещё трёх лет, толи по недосмотру братьев или по своей собственной шалости, я свалился в подпол и переломался так, что не только стоять, но даже сидеть не мог. Помню только острую боль в спине - до обморока. Меня тогда отправили в улусный центр – посёлок Депутатский, четыреста шестьдесят километров от нашего дома. В то время это считалось большим расстоянием. Мать не могла быть со мной, она осталась с братьями и сестрой, поэтому родителей своих я видел крайне редко.

Я лежал в палате один, и мир виделся мне чёрно-белым. Там белым было всё – стены, занавески на окнах, простыни, одеяла, рубахи, халаты врачей. Лежал долго, даже не могу предположить, сколько длилось моё заточение. Относились ко мне по-доброму. Хорошо помню тётю Айгуль. Да, да. Я плакал от тоски и боли, а Айгуль рассказывала мне сказки, чтобы я не боялся темноты. Вы, наверное, не знаете, Айгуль – тюркско-персидское имя, и означает оно лунную розу. Постепенно у меня заработали обе руки, сначала правая, а потом и левая. И вот, наш доктор как-то принёс мне передачу от родителей. В больницу поступил человек, пострадавший на нашем руднике, и с ним отец передал посылку для меня. Помню, как тётя Айгуль открывала её, доставая конфеты, яблоки, печенье. И ещё там была бумага и цветные карандаши. Вот тогда я увидел впервые и понял, что мир этот может быть цветным. Как заворожённый выводил я круги на белой бумаге. Красные, синие, жёлтые, розовые. Моим восторгам не было предела. А на дне папки мы нашли рисунок, как потом оказалось, его рисовал мой отец. Он нарисовал для меня птицу, стоящую на высоких тонких ногах с большими широко распахнутыми крыльями. Голова, длинная шея и основание крыльев у самого туловища у этой птицы чёрные, а сама она белая и с длинным тонким клювом, как у цапли. «Ну вот, тебе тут ещё прислали… кыталык! Красивый какой, - залюбовалась тётя Айгуль, - ну прям, как живой». И я видел, как она была довольна, разглядывая вместе со мной рисунок отца. Потом, много позже, я узнал, что «Кыталык», так якуты называют стерха. И ещё я узнал, что среди моего народа существует поверье: того, кому удастся увидеть танец этих птиц, ожидает счастье и большая удача. Каждую весну они прилетают на заветные, одним им ведомые, места и исполняют свои брачные танцы. Это столь чарующая и завораживающая картина - до слёз. Этот танец – олицетворение любви самой природы, птицы видятся людям разумными высшими существами, несущими на своих крыльях жизнь и любовь. Тогда карандаши здорово скрасили моё существование в тех стенах, окрасили мир в яркие цвета. Помню, я пытался нарисовать стерха, но так, как это сделал мой отец, у меня не получалось.

 

Домой меня привезли лежачим. Врачи сказали, что сделать ничего нельзя, и что родителям повезло, что я могу самостоятельно держать в руках ложку и ручку.

Вот такая приключилась со мной оказия на самом старте. А мои братья и сестра учились в школе, они каждый день ходили на занятия, выполняли домашние задания, спорили, помогали друг другу. Я наблюдал за ними, и мне очень хотелось в школу вместе с ними. Я перелистывал учебники и часами слушал, как они заучивают стихи, старался запомнить, чтобы в нужный момент подсказать, если кто-то из них забудет слова. Особенно мне нравился Некрасов. Видя моё рвение, отец сказал: «Со следующего года ты пойдёшь учиться, готовься». Все вопросительно посмотрели на него. Но отец больше ничего не добавил, не стал объяснять, и только ближе к весне рассказал мне про стерхов. Он их как-то раз видел, но далеко от посёлка, до тех мест нужно идти почти сутки через перевал и потом через болото. Якуты почитают стерхов божественными птицами, во время танца эти красавцы кричат человеческими голосами - женскими. Для якутов стерхи – символ верности, любви и Родины. Стерх – белый журавль. Эта птица очень редкая, занесена в «Красную» книгу. Увидеть её в полёте или во время танца - благословение небес. Вот он и решил, что весной – в мае отнесёт меня на то место, куда возвращаются журавли, чтобы исполнить свой божественный танец. Мать недоверчиво посмотрела на отца, но не стала перечить, наверное, потому, что до весны было далеко. Но вот этот день настал, как сейчас помню, восьмое мая. Отец готовился к этому путешествию всю зиму - смастерил специальные сани с широкими кожаными ремнями, чтобы пристегнуть меня крепче, и ещё с отделением для поклажи. Ведь нам предстояло совершить не один привал на этом пути.

 

Путешествие

 

До перевала мы добрались с моим старшим братом на собачьей упряжке, затем, ему предстояло вернуться, а нам с отцом отправиться через перевал. Отец сказал, что перевал этот лёгкий - самый лёгкий из всех, всего несколько километров. Сложив всё необходимое, он уложил меня в сани, обернув в свой тулуп, и крепко пристегнул, чтобы я не свалился. Мою грудь он слегка приподнял, подложив под спину одеяло, и я мог видеть дорогу. Руки, ноги свободны, но ног своих я всё равно не чувствовал. Я забыл, что когда-то они служили мне, это было так давно, словно в другой жизни. Правда, я иногда видел во сне, что бегу куда-то, но быстро забывал, потому что наутро жизнь стирала это ощущение, как дождь, сбивает пыльцу с цветка.

- Ты должен верить, понимаешь? Верить, что всё получится, - отец смотрел на меня очень серьёзно, и я понимал, что одной его веры недостаточно.

И я не хотел разочаровывать его, думая уже не про то, что из этого выйдет, а что не могу подвести отца. Если я не встану, это будет равносильно предательству. Если бы он только мог понимать тогда, какую ответственность взвалил на меня, затевая это путешествие. Но так всё сложилось.

- Мы пойдём сначала по накатанной дороге, а потом по оленьим тропам до ближайшей стоянки оленеводов. Это километров пять пути, - отец разговаривал со мной, как с равным, будто я пойду в упряжке рядом с ним, в то время как я сам и был этой упряжкой, - снег хорошо подтаял, следы – наш ориентир, если заметишь что-то необычное, дёргай вот тут.

И он показал мне на ремень, к которому были привязаны несколько колокольчиков. Из-за горы уже показался кусочек солнечного диска, но сумрак ещё скрывал от нашего взора однообразную бело-серую картинку. Я вспомнил свои дни в больнице, когда ещё не понимал, что мир может быть цветным. И то знакомое, но забытое ощущение так овладело вдруг мной, что я заплакал… подождал, когда он отвернётся и заплакал. Отец встал на лыжи, закрепил на груди упряжку и двинулся в путь. Монотонный скрип его шагов постепенно успокоил меня, сейчас ему, наверное, совсем не легко. Чувствуя защиту и пригревшись под мягким тулупом, незаметно для себя, я уснул, а когда открыл глаза, то солнце стояло у меня над головой. Словно в дымке, я разглядел серый силуэт идущего впереди человека, шаг его был размеренным и неспешным. Я дёрнул за ремень, но отец не обернулся. Очень хотелось пить. Вокруг простирались пологие холмы, поросшие редким лесом, а по бокам можно было разглядеть неглубокие оленьи следы. Но ветви деревьев оголились, видимо, ветер постарался. В воздухе кружили мелкие снежинки, заворачиваясь смешными пружинками - вихрями под неожиданными его порывами, и стоило войти в коридор между холмами, как эти вихри начинали подпевать на разные голоса: один шуршал, другой стонал, третий свистел. Я ощущал себя словно на волнах, и, прислушиваясь к этим голосам, снова заснул.

- Мы входим в ветреную зону, - отец закрыл мне лицо широким шарфом, оставив узкую щель и соорудив надо мной полог из шкуры оленя. Он подоткнул её края под твёрдое основание между сиденьем и полозьями, - как ты?

Я кивнул, - пить… Можно мне попить?

- Потерпи, уже скоро, - он отрицательно покачал головой, - буря начинается, нам нужно успеть.

Через мгновение полозья опять заскрипели, и я почувствовал, что мы ускорились. Силуэт отца стал совсем не виден. Перед моим взором кружили только маленькие седые мушки, колющие веки. Я зажмурился, чтобы выдавить навернувшуюся влагу и тихонечко запел нашу с сестрёнкой детскую считалочку: «Олень быстрей чем день, а волк крадется в стан, держи его капкан, беги скорей олень». Мы разыгрывали с Кюнней целые представления для старших братьев, выдумывая разные истории, как наш Кулык спасает селение от волков, путая им следы. Кулык – так звали нашего быстрого оленя. Братья смеялись над нами и говорили, что так не бывает. Но потом, много позже, я понял, что если поверить, что не бывает, то всё пропало – загубишь любое дело. И главное, не думать об этом, а пробовать, пробовать, каждый раз заходя за черту хоть на самую малость. Тогда цель приближается, и даже если она - мираж, всё равно приближается, хотя бы в твоём сознании.

До стоянки мы добрались уже к вечеру, когда было совсем темно. Только утром я разглядел то место, где находилась стоянка. А вечером отец затопил внутри этого крошечного домика металлическую буржуйку, уложил меня на нары и напоил сладким чаем. Нары мягкие, под циновкой я нащупал толстую густую шкуру, но это была не оленья шкура.

- Здесь есть медведи? – спросил я отца.

Он весело подмигнул мне.

- Не бойся, в это забытое Богами место не забираются даже злые духи.

Я знал, что он не верит ни в каких духов, ведь отец – инженер, дружит с наукой, просто хочет развеселить и подбодрить меня.

И я ему подыграл.

- Даже дух Улу тойон?

-О-о-о, какие познания. Уж он-то точно сюда не придёт, - отец соображал про себя, - он боится огня. Смотри, какой у нас яркий огонь.

Казалось, пламя взбесилось, поленья громко трещали в печи, яростно вырываясь неистовыми языками пламени и высвечивая через широкие щели металлической дверки с широким засовом. Избушка моментально наполнилась теплом, а большой квадратный фонарь уютно освещал нашу с отцом лежанку. За дверью завывал ветер, поднимая с земли столбики снежной пыли, а над нашей крышей огромной тыквой возлежала Луна. У неё не было только тройки лошадей, чтобы умчать нас к началу представления.

- Па, а следы? Ведь пурга заметёт оленьи следы, - забеспокоился я.

- У нас есть компас. Считай, что перевал мы с тобой одолели, - отец развернул карту. Он сделал её сам, видимо, проходил этот маршрут не однажды, прежде чем взять меня с собой.

Отец указал на чёрную точку с флажком.

- Вот здесь, видишь, это болото. Оно должно быть ещё не оттаяло, не было таких температур, пройдём. Но санкам там ходу нет, очень не ровная земля.

Я вопросительно взглянул на него.

- Вот, смотри, что я придумал, - и он достал из своего рюкзака сумку, - это отверстия для ног.

Сумка была приспособлена для сиденья.

- Сюда просовываешь ноги, вот в эти ремни руки, руками держишься за мою шею, - он показал на другой ремень, - а эти ремни для меня. Натягиваешь их и ты у меня за спиной. Сделано по типу рюкзака.

Я недоверчиво взглянул на него, ведь я не сижу.

Словно угадав мои мысли, он показал мне толстую фанеру.

- Это тебе под спину. Не думай об этом, сейчас нужно спать… ничего другого не остаётся. Мы уже на пути.

- А санки?

- Санки мы оставим на подходе к болоту.

- А если их заметёт?

- Заметёт, заметёт… Не заметёт, - он обнял меня за плечи, - всё свершится, как надо.

Я долго ещё не спал, всё думал, как это отец такой умный, знающий, который может всё, поверил в каких-то журавлей. Даже братья не верят в моего Кулыка.

- А я верю, - раздался в темноте шёпот отца.

Я вздрогнул, посмотрел и увидел. что тот, крепко спит, лёжа на животе и обхватив обеими руками сбившееся в комок, одеяло. Я придвинулся ближе и, обняв отца, плотно прижался к его спине. Я дышал его дыханием, ровным спокойным и таким уверенным. Мне казалось, что оно стало моим собственным, и у меня нет своего дыхания.

 

Наутро, отец вынес меня из нашего укрытия, и я увидел равнину, на которой возвышались огромные – в небо, каменные столбы. Эти великаны устремлялись своими вершинами ввысь, и наша избушка, не говоря уже о нас самих, казалась в сравнении с ними кукольным домиком. Они представлялись мне окаменевшими, когда-то живыми, существами. Эти стражи стояли неправильным хороводом вокруг нашей избушки, возникшие здесь словно по велению какого-то невидимого существа, явно, не человека, чтобы оберегать её. И неровный округлый вход в это укрытие тоже был высечен в огромном камне. Откуда взялись здесь эти строения? А какой простор вокруг этой колоннады - бескрайний, и тишина - ни ветерка. Вчерашняя метель покрыла тонким слоем снега следы наших санок и припорошила всё, что можно было разглядеть вчера. Но воздух пах весной, в нём не ощущалось той сухости и безапелляционной суровости, жёсткости, что свойственна зимам в этих местах. Отец, словно угадав мои мысли, ответил на мой немой вопрос.

- Природа, брат. Она и творец, и творение… С ней не поспоришь.

Он посадил меня наклонно, облокотив на жерди, лежащие у избушки, подложив под спину полешку, обёрнутую одеялом. Затем достал из сумки карту и компас, ткнул пальцем.

- Вот здесь… Всё правильно.

Потом мы завтракали, отец подтопил дом и неспешно сложил в сумку всё необходимое – палатку, походную печку, продукты.

- Пересечём болото, за ним есть небольшой лесок, там и поставим палатку. Оттуда их будет хорошо видно.

- Откуда ты знаешь, что они прилетят?

Он посмотрел на меня так удивлённо, словно я не понимал самых простых вещей. Но я действительно не понимал, и очень боялся. Если не прилетят, что тогда?

 

Отец сказал, что нам предстояло пройти не самое большое болото – низинный торфяник с древесным ярусом из лиственницы и кустарника. Под ними, на глубине сантиметров тридцать, мерзлота. «Сейчас болото ещё не оттаяло, - успокоил он, говоря словно с самим собой, - разберёмся потихоньку». Но дорога эта показалась мне много длиннее, чем через перевал, может оттого, что спать мне уже не пришлось. Наша тропа состояла сплошь из одних бугров и ям, и была она разной по ширине, петляла, то вправо, то влево, вниз - вверх. И ещё, кто-то её заранее пометил, попадались там разные приметы: раскрашенные засечки на деревьях, дырявый котелок, привязанный к раздвоенному пню, старый валенок, висящий на суку вверх голенищем, в общем, поработали над этой тропой.

- Если оно замёрзло, то зачем тропа?

- Чтобы не заблудиться, она самая короткая.

Я так и не понял, кто её проложил. Думаю, отец сам был здесь не однажды, он словно заранее знал этот путь. Бывало, что среди болота встречались ровные участки, и тогда он волок меня на толстой фанере, закрепив на ней ремни с помощью металлических колец. И этот было так громко, что в ушах у меня гудели и скрипели тысячи деревьев. «Откуда у него столько сил?» Только потом я понял, что силы нам даёт вера. Вера – единственное, что может подвигнуть человека к невозможному, и если есть вера, то нет ничего невозможного. Но тогда я этого осмыслить не мог. Страх был моим спутником, страх, что не прилетят птицы, что я не встану на ноги, что отец может сбиться с пути. Я не мог поддержать его в тот момент. Я был слаб духом, а вернее сказать, дух мой ещё не проснулся.

 

За болотом следовала полоса леса. На ветвях невысоких редких елей ещё лежал снег. Ветви деревьев опущены вниз, и сами деревья стояли так неуверенно, наклоняясь, словно ища друг у друга защиты, а иные опустились к самой земле. Отец заметил мою растерянность.

- Это они так земле-матушке кланяются, - улыбнулся он. Расстелил на земле оленью шкуру, уложил меня и, кивнув на дерево, пояснил, - здесь снег ещё две недели назад был сантиметров сорок, под такой тяжестью стоять о-го-го! Не бойся, сейчас поставим палатку, разведём огонь.

- Ты понимаешь, - он встряхнул меня за плечи, - мы уже пришли!!

Отец с энтузиазмом распаковывал наш скарб.

- Теперь остаётся только ждать.

- Сколько ждать?

- Как получится, - он посмотрел на меня с таким участием. Видно, его удивляло, что я не разделяю той радости.

Вбив колья, привычными движениями он натягивал тросы. Через несколько минут в этом безлюдном нехоженом месте, как по велению волшебной палочки, возникло яркое цветное пятно - убежище. Наша палатка ярко-оранжевого цвета на бело-сером фоне словно бросала вызов всему - холоду, зиме, болоту, покою, жизни наконец, которая обошлась со мной так безжалостно и жёстко. Именно здесь нам предстояло дожидаться того, за чем мы пришли.

Отец расстегнул полог нашего временного жилища и вошёл внутрь. Я расслышал стук металла, видимо он устанавливал походную печурку, так как в круглое отверстие в матерчатой стене просунулась труба сантиметров пятнадцать в диаметре. Затем он внёс меня в палатку и уложил на подложку сверху которой постелил коврик из сохатиной шерсти, его шила моя мать. Коврик тот был лёгким, тёплым, практически воздушным и легко складывался. В палатке ветра не чувствуется, да и печка делает своё дело.

- Сейчас постелим шкуру, тогда уж точно, согреешься… А уж после чая, - он старался подбодрить меня, - я тебя так накормлю, язык проглотишь.

Печурка стояла на деревянных чурочках. «Где он их раздобыл?» Потом я понял, что все подручные средства были заготовлены загодя, что план этот отец вынашивал давно, и основательно подготовился к нашему походу. В небольшое металлическое отверстие он подкладывал и подкладывал бересту, сухие щепки, веточки, а затем и более крупные поленья, постепенно раззадоривая пламя. Вскоре наша печь заработала на полную катушку, и в палатке запахло смолой. Отец, словно понимая мой вопрос, успокоил меня.

- Это лиственничная смола стекает в перестыки трубы, их нужно было вовнутрь делать… недоработка моя… от того и пахнет. А что? Даже приятно, живой запах. Гляди, что я придумал, - он расстелил сбоку у накалённой печи листы фольги и положил на них несколько маминых лепёшек, - будут у нас сегодня настоящие блины. Смотри, какая духовка получилась, почти как дома.

В палатке стало совсем тепло, сытный обед, чай с мёдом и душицей расслабили меня, приятная истома растеклась по телу и незаметно для себя, я задремал. И во сне меня опять раскачивало, словно на волнах, и сквозь сон я расслышал, как отец застёгивает снаружи входной замок.

 

Проснулся от того, что он неистово тряс меня за плечо, открыв глаза, я увидел перед собой его взволнованное лицо.

- Просыпайся! Скорее!! Они уже здесь, - его волнение передалось и мне, - скорее же… скорее!!

Отец укутал меня в покрывало и, постелив на толстый картон оленью шкуру, уложил, приподняв изголовье, чтобы я мог видеть пространство впереди себя.

- Тут совсем рядом.

Я вспомнил его бег и себя на этом картоне, который, как тёрка скрёбся по дороге и тысячи голосов сопровождали это движение. Я зажмурился. Накинув на себя нашу нехитрую упряжь, отец устремился к востоку от палатки, он даже не застегнул вход. Я пытался кричать ему, что у нас выстудится тепло, но куда там? Всё было тщетно. У него словно крылья выросли.

Вскоре мы остановились на излучине двух дорог, и отец передал мне свой полевой бинокль, он отрегулировал расстояние между центрами линз и сказал,

- Ближе подходить не будем, журавль - чуткая птица, мы можем их напугать.

Я протёр замёрзшие линзы. Увеличение этого оптического прибора составляло:

«х 40». И практически на расстоянии вытянутой руки я увидел огромное поле, окружённое редким подлеском. Место это находилось на возвышенности, и снег здесь почти растаял, только кое-где редкие его островки дразнили солнце белыми неровными плешинами. На фоне огромного солнечного диска, нужно признаться, что до сих пор я не видел такого большого и яркого солнца, показались шесть парящих птиц. Они выстроились в ровную горизонтальную линию, почти касаясь друг друга распростёртыми крыльями, и летели прямо на меня, протяни руку – и вот они, рядом. Долина наполнилась приветственными криками. Кричали журавли не громко, но я понял, что так мне только казалось, ведь мы были далеко. Эти вновь прибывшие опустились на землю, а там их уже встречали собратья, подпрыгивая на тонких длинных ногах и радостно взмахивая крылами, словно лёгкими покрывалами. И те и другие кружились в приветственном танце счастья. Солнце – Ра – Радость. Эту картину можно было назвать одним единственным словом – Радость, радость жизни, торжество любви. Мы часто ищем смыслы, не осознавая, что сама жизнь и является смыслом – самым ценным, что есть у нас. И этот танец пронзил меня этой мыслью, я только сейчас понимаю, что многим она приходит лишь в конце, когда жизнь вытекла, и на дне сосуда осталось совсем немного. Но мне повезло, я понял эту истину в детстве, и это решило исход.

 

Птицы по парам сходились в танце, исполняли наклоны, взлетали, подпрыгивали, взмахивали крыльями синхронно и попеременно. Они всё кружились и кружились, описывая круги и восьмёрки. Журавли пели им одним известную песню, зазывая вновь прилетевших в свой круг, кланялись друг другу до самой земли. Иные, объединялись в четвёрки и, синхронно поднимая головы к небу, призывали своих собратьев присоединиться к общей пляске. К образовавшемуся хороводу подлетали всё новые и новые особи, приобщаясь к сакральному действу. Некоторые парочки уже отделились от общей массы и чинно прохаживались друг перед другом по краю долины. Уединившись, они целовались, соединяясь клювами, после чего, подняв головы к небу, криками приветствовали друг друга, а может, благодарили небеса за то счастье, что дала им жизнь.

Отец рассказывал, что стерхи моногамны, самец и самка всегда неразлучны. Обычно, у них выживает лишь один птенец, но если повезёт и второму, то пара выкармливает двоих. И первый непременно крупнее, ему достаётся больший кусок. Второй не против. Родители на него мало обращают внимания. Видимо, инстинкт заставляет их выхаживать сильного, для укрепления потомства, а тому, что слабее, остаётся покориться судьбе. Я смотрел на этот удивительный танец, и незаметно для себя вспоминал рассказы отца. И мой ум вдруг остановился: не было мыслей, слов, не было ничего. Так останавливается само время.

Я подал отцу бинокль. Тот отрицательно покачал головой.

- Смотри… Смотри, - сказал он мне, - запоминай! Каждый крик, каждый взмах… когда ещё придётся?

 

В нашу палатку мы вернулись под вечер, разговаривать совсем не хотелось.

 

Рассказчик замолчал. Молчала я, молчала и Айгуль. Наш чай остыл.

 

Выздоровление

 

- И что, после этого вы встали на ноги? – отважилась я, наконец, спросить.

- Не сразу... Тот поход был лишь началом пути.

Он снова задумался.

- Чудес на Земле не бывает… Мы делаем их сами.

- Выходит, это путешествие вам ничего не принесло?

- Почему же? Оно задало мне вектор. Направление. И это само по себе, уже половина результата.

 

Отец мой это понимал, но не я. Я тогда вообще ничего не понимал. Он сделал мне лежанку, и та состояла из трёх частей, которые можно было смещать друг относительно друга с помощью фиксатора, какие бывают на раскладушках, знаете?

Одна часть сделана для ног, и она меняла положение в области коленей. Другая размером от колена до крестца, и самая длинная - третья – от крестца до макушки.

В расправленном положении эта простая конструкция представляла собой обыкновенную лежанку, я на ней лежал. По сути, я на ней жил. Но отец с помощью фиксатора регулировал положение верхнего отдела, приподнимая его на один-два сантиметра, относительно среднего отдела. А нижняя часть наоборот опускалась вниз, предполагая, что ноги мои должны сгибаться в коленях.

Я приподнимался постепенно, и длилось это долго. Иногда происходил откат. Мы возвращали фиксатор на несколько делений назад, и всё начиналось сначала. Это было очень медленное восхождение. И настал тот день, когда я уже сидел, спинка моего «кресла» зафиксировалась на девяноста градусах относительно сиденья, а голени мои согнулись ровно на столько же, относительно бёдер. Тогда старшие братья начали меня возить в этом кресле в школу. Отец доработал его, чтобы можно было передвигаться. Меня взяли сразу в третий класс, я ведь достаточно учился дома. Но и в третьем классе я оказался переростком.

Потом было ещё много приспособлений – костыли, ходунки, всего не расскажешь. Так я встал на ноги. Когда закончил школу, то мог передвигаться сам – без посторонней помощи. Я всегда чувствовал необыкновенную тягу к учениям, и думал, что так чувствует каждый. Тогда я твёрдо решил, что стану учителем, выучусь и вернусь в свой посёлок, чтобы учить детей.

 

- А стерхи. Вы хотя бы раз видели их после того?

- Да. Я ходил туда сам… Перед тем как уехать в Якутск, чтобы поступать в институт.

- И что. Вы их видели?

- Видел. Но то – первое впечатление осталось во мне на всю жизнь. Его нельзя стереть. Оно было сильнее.

 

Я поступил в самое первое высшее учебное заведение Якутии – педагогический институт, открытый в 1934 году. Сейчас это уже университет и там обучают многим специальностям. Но тогда в Якутске давали именно педагогическое образование.

Закончил и вернулся в свой посёлок, как и хотел.

 

- И вы тогда могли уже жениться на Айгуль?

- О-о-о, деточка, это случилось много позже. Я же сказал, тогда я ещё не был так знаменит.

- Так значит, случилось что-то ещё?

- Случилось.

- Что же?

- В институте я замыслил написать книгу. О том, как развивался наш посёлок, как я рос. И мне очень хотелось передать то чувство, когда я впервые увидел стерхов. Сначала я делал наброски карандашом, но мне показалось этого мало. Слово – вот что могло по-настоящему передать мои ощущения. Начал пробовать писать. Писал, рвал и опять писал. Сколько бумаги я потратил, учась ещё в институте, не перечесть. Но по настоящему, эта идея окрепла после того, как я уже лет семь преподавал. Тогда жизнь моя стала более размеренной и осознанной, и появились весомые и ёмкие слова, чтобы передать то, что было у меня внутри. Из этого всего получилась скорее, биографическая повесть, нежели описание моего края.

 

Японцы

- И?

- Книга была издана силами школы и совсем маленьким тиражом – двести экземпляров. Её с удовольствием читали мои ученики. Но наш рудник подходил к концу, запасы слюды заканчивались, работы понемногу сворачивались, а это значит, что финансирование посёлка почти что прекратилось. Мои ученики, как те птицы, разлетались кто куда. С некоторыми я поддерживаю связь до сих пор, а об иных вообще ничего не знаю. И о моей книге как-то незаметно забыли, будто её и не было вовсе. И вот, в это тяжёлое для нашей вотчины время, нам вдруг выделили средства на реконструкцию дорог, жилья, школы. Что бы это значило, как вы думаете? Через полгода после этого денежного вливания к нам в посёлок прибыла японская делегация. Японцы побывав сначала в Якутске, и ещё нескольких городах нашего края и, ознакомившись с нашей системой образования, хотели посмотреть, как люди живут в глубинке. Они изучали нашу природу, этнос, традиции, хотели видеть, откуда берут начало наши корни.

Школу отремонтировали за эти полгода, отремонтировали и центральную дорогу, сделали много всего, чтобы преобразить внешне и показать наш быт в лучшем свете. И надо ж такому случиться, чтобы для этого выбрали именно наш посёлок, скорее всего это решение приняли исходя из масштабов инфраструктуры однотипных, разбросанных далеко друг от друга, месторождений.

Когда наш директор привёл иностранцев ко мне на урок, я был взволнован. В тот момент я рассказывал своим ученикам о географии нашего края. У делегации был замечательный переводчик – молодая девушка. Огонь в её глазах горел с такой силой, что я не выдержал и рассказал своим детям о журавлях. И это очень заинтересовало японских товарищей. Ко мне домой их конечно же, не пустили, но вот танец… Танец они увидели. Это было как раз в начале мая, и мы добирались туда на снегоходе.

- Они увидели наших журавлей?

- Увидели.

Арсен опять замолчал, словно вспоминая.

- А потом. Что было потом?

- Потом мы виделись в неформальной обстановке. Один из этой делегации был тоже учителем. В тот вечер нас было трое: он, я и эта девушка, которая переводила. Помню, что я спросил у него, как они воспитывают своё подрастающее поколение, какие у них приоритеты, ценности, на что делается акцент в воспитании школьников. Помимо всех формальностей, сколько длится урок, какова по длительности учебная неделя, с какого возраста маленькие японцы вообще начинают учиться, меня интересовала именно духовная составляющая этого вопроса. И знаете, что он ответил? Оказывается, у них есть книга для детей. В Японии она считается культовой, и помимо японского, переведена ещё на несколько языков. Это настольная книга каждого японского школьника. Он мне её показал. Я повертел книжку в руках и спросил, о чём она, я же не знал японского. Меня живо заинтересовал тот факт, что на её обложке был нарисован белый журавль.

Повисла долгая пауза.

- О чём же она? – не выдержала я.

- Вы не поверите. Это была та самая книга… Моя книга… Переведённая на японский язык.

- Вы им сказали?! Что вы им об этом сказали?

- Ничего.

- Вы не сказали. Не сказали, что вы написали её?!!!

- Не сказал.

Всё моё существо выражало немой вопрос и непонимание... негодование.

- Тогда у них бы возникли вопросы… много вопросов, на которые я бы не смог ответить. О моих мыслях говорить было ни к чему, а лгать я не хотел.

- Ваши мысли?

- Да… Сначала я думал, почему вокруг столько хаоса? Я думал, что у нас слишком большая страна, а мы в своей Якутии находимся на периферии, что до нас руки не доходят. Но со временем, я понял, что у всего этого хаоса есть невидимый дирижёр. Тогда я не мог объяснить это даже себе.

- А сейчас? Что вы думаете сейчас?

- Сейчас? Сейчас я просто делаю своё дело, - Арсен кивнул на дверь, за которой находилась моя птичка.

- И вы этого никому не рассказывали?

- Об этом всегда знала моя Айгуль. Она – одна из немногих, кто получив образование, вернулся в посёлок.

- А потом?

- А что потом? Потом рудник закончился, и наш посёлок постепенно умер. Мы переехали в Якутск. Айгуль работает в школе. А я не смог преподавать там… слишком много правил, по которым нужно учить… Вот, - он кивнул на дверь, - птицы - моё занятие.

Сердце моё сжалось. Я растерянно блуждала взором по обшарпанным стенам их жилища и снова остановилась на фотографиях. Подошла ближе. Какие чистые глаза у этих детей, смотрящие с таким неподдельным любопытством, доверием и желанием знать. А в центре он – автор культовой книги для японских школьников.

Я подумала тогда, сколько же в нашей необъятной стране – моей Родине таких вот Арсенов – сильных духом, талантливых, честных и достойных людей, о которых практически ни кто ничего не знает.

 

Послесловие:

Рассказывая эту историю, я выражаю огромную благодарность Татьяне, от которой узнала о таком человеке, и надеюсь пробудить у читателя гордость за свой многонациональный народ. Считаю, что все наши победы, наши достижения, наше достоинство исключительно в нём.