7.30

Семь тридцать, как пощёчина. Подъём. Душ, кофе, Вог, подъезд, ночной проём.

Вываливаюсь дохлым воробьём. Так раз за разом. Мини-бесконечность.

В проулке темень, дождик ледяной, народ ползёт кто боком, кто спиной.

Фонарь трескуче кроет надо мной погодный криз на ЖКХ-наречье.

Вот за дождём мелькнул вокзальный неф, электро-бус ощерил пневмозев,

Последний спурт и, у окна засев, впадаю в город, словно в Каспий Волга.

Среди высотных мангровых свечей он ширится, всеобщий и ничей.

Соседка прикорнула на плече. Пускай её, нам ехать долго, долго…

 

Господь спаси, а может, Иншалла. Мелькают тени, пляшут зеркала,

Несётся придорожный леголанд, качается автобус-колесница.

Неспящий центр: ковёр гранитных плит, гнездилище надмирных аэлит,

Чьи образы сковались в монолит за годы бирюлевских репетиций.

Идёт-не тает снег, седеет прах на пост-конструктивистских коробах,

Ампирных фризах, арочных горбах, затишье на бульварном и Садовом.

За бортом слышен лишь колёсный свист, как будто нож крошит капустный лист,

Есть в этом свисте и задор, и смысл, вот только лист смыкается по новой.

 

Прав Ерофеев, мы кольцо в кольце. Резон линейных- обрести свой центр,

У нас, сердешных, смысл есть процесс. Преодоленье, а не кочерыжка.

Кто в Вавилоне жаждал перемен, ломился в башню, не жалея стен,

Рубил, крушил…

Тот выстрогал Биг Бен.

Как коновязь хорош, и то не слишком.