7.30
Семь тридцать, как пощёчина. Подъём. Душ, кофе, Вог, подъезд, ночной проём.
Вываливаюсь дохлым воробьём. Так раз за разом. Мини-бесконечность.
В проулке темень, дождик ледяной, народ ползёт кто боком, кто спиной.
Фонарь трескуче кроет надо мной погодный криз на ЖКХ-наречье.
Вот за дождём мелькнул вокзальный неф, электро-бус ощерил пневмозев,
Последний спурт и, у окна засев, впадаю в город, словно в Каспий Волга.
Среди высотных мангровых свечей он ширится, всеобщий и ничей.
Соседка прикорнула на плече. Пускай её, нам ехать долго, долго…
Господь спаси, а может, Иншалла. Мелькают тени, пляшут зеркала,
Несётся придорожный леголанд, качается автобус-колесница.
Неспящий центр: ковёр гранитных плит, гнездилище надмирных аэлит,
Чьи образы сковались в монолит за годы бирюлевских репетиций.
Идёт-не тает снег, седеет прах на пост-конструктивистских коробах,
Ампирных фризах, арочных горбах, затишье на бульварном и Садовом.
За бортом слышен лишь колёсный свист, как будто нож крошит капустный лист,
Есть в этом свисте и задор, и смысл, вот только лист смыкается по новой.
Прав Ерофеев, мы кольцо в кольце. Резон линейных- обрести свой центр,
У нас, сердешных, смысл есть процесс. Преодоленье, а не кочерыжка.
Кто в Вавилоне жаждал перемен, ломился в башню, не жалея стен,
Рубил, крушил…
Тот выстрогал Биг Бен.
Как коновязь хорош, и то не слишком.
