побратим

однажды меч вонзишь в чужую плоть,

почуешь крови жадное тепло –

тогда в дурной душе умрёт господь

и прочий сытый толстый небожитель...

 

суди же, добрый друг и кровный враг,

за то, что я от ран не умирал,

а восставал из ада и из ра...

в раю я, впрочем, не был.

 

вы дрожите

от омерзенья, глядя на меня,

готовые опять вину вменять

за то, что я себе не изменял,

а просто брал своё по праву силы.

 

когда же стал ты – праведный монах,

смиренный и в желаньях, и в делах?

когда остался только жалкий прах

от прошлого, что нас двоих сцепило?

 

в кругу "своих"

кривишь красивый рот,

для них я – панибратствующий урод.

на мне давно зажившее тавро,

клеймящее безумца и убийцу.

 

у них иные правила игры.

но ты-то был из той ещё дыры:

со мной по свалкам жрал заразных крыс,

мечтая в горло каждого вцепиться.

 

забавно.

жизнь – аптечные весы.

на чашах яд и в мышеловке сыр.

попросишь: "чуть везения отсыпь?" –

она тебе отсыплет цианида...

 

рука не дрогнет?

а с чего бы ей?

ты резал крыс, молился за людей.

людей, что крыс, анафеме своей

ты предавал, монашеская гнида!

 

к чему такое кружево словес?

да грешника устами молвит бес.

пока ты карой мне грозил небес,

я разрывал прогнившие верёвки.

 

и кто теперь тут грязный жалкий скот?

вам не поможет в смертный час господь,

когда кинжал пронзит родную плоть

б̶р̶о̶д̶я̶г̶и̶ монаха, растерявшего сноровку.

 

ты в боли искривишь красивый рот.

я – вынесу церковное добро.

 

огнём горит зажившее тавро,

тоска сверлом дыру под сердцем вертит...

 

храм в скорби.

их тела сгноят года.

 

не будет надо мною никогда

ни божьего, ни братского суда.

 

лишь чёрт судья для побратима смерти.