Они встречались в электричке
ОНИ ВСТРЕЧАЛИСЬ В ЭЛЕКТРИЧКЕ I
Не жди, любезный читатель,— не будет объявлено имён, не будет описаний внешности, ибо доверенная мне история не закончена и не являетcя историей далёкого прошлого. Они встречались в электричке. Всё было хорошо продумано и чётко организовано и без особых усилий выстроена отлаженная система встреч. Он и она глубоко сознавали, что их встречи не соответствуют требованиям нравственных предначертаний. Древняя клетка заповедей, предназначенная для ненавязчивого исправления человечества, таких отношений вместить не могла.
Он садился в условленный вагон. Одна из остановок электрички была началом их встречи. Ни один пассажир не подозревал, что происходит свидание двоих. Она сразу находила ждущие глаза, и радостно отмечала, как освещалось сдержанной улыбкой его лицо. Походка и особенность жеста, позволяли узнавать её близорукими глазами. Она понимала, почему он в её присутствии старался не пользоваться очками. Она подходила и садилась рядом на "забронированное" им место — и для него, и для неё мир людей исчезал. Их доверие друг другу стало абсолютным с ночи, которую они называли первой, прожитой двадцать лет назад. Мне, случайному наблюдателю их встреч, было приятно и радостно видеть глубочайшее взаимопонимание двух существ. Неподражаемо-живая игра жеста, игривость взглядов и глубина безмолвного взаимного проникновения вызывали в душе невольное восхищение. Я был случайный наблюдатель и расскажу только то, что они позволили мне, когда однажды я решился пообщаться и после мы стали дружны.
Прошло двадцать лет от первой их встречи. На языке юности их отношения выражало бы вполне слово — любовь. На языке зрелости их отношениям имени не существовало. Она помнила подробности, помнила диалоги их первых встреч, вернее, помнила всё, что он ей говорил двадцать лет назад, точно помнила дату, когда он признался ей в чувстве. Ему запомнилось, что она не ответила взаимной откровенностью в тот особенный день. Это было в апреле, весеннее число она знала точно и понимала, как он был огорчён её внешней холодностью, но в тот миг она понимала, что, ответив чистосердечным порывом-признанием в этот день, солжёт ему. И не солгала, умолчала о чувстве, которое было носимым в сердце младенцем. Он тогда безжалостно ушёл. На языке юности это было гордостью. На языке зрелости это было похоже на жест отчаяния. Она была тайно уверена, в его возвращении — это вскоре произошло. Несколько месяцев спустя, после их разлуки, она почувствовала, что имеет право на признание. Она помнила тот день-дату точно, но мы об этом не расскажем из уважения к явлению человеческого счастья.
Мое очарование этими людьми росло, усиливалось. Невольно и случайно в моих поездках на электричке я открыл для себя закономерность их встреч. Постепенно они стали относиться к моему частому и близкому присутствию без подозрения, ибо я старался быть незаметным и ничем их не беспокоил. И всё же они замечали, сдержанно улыбаясь, что я тайно с осторожным любопытством наблюдал за ними. В начале встречи они разговаривали о пустяках, но интонация их диалога была переполнена доверительностью, игривостью и независимостью от окружающих. Он садился всегда раньше и что-нибудь читал, пока не появлялась она. Иногда читаемая им книга становилась предметом их беседы.
Однажды, осмотрев его книгу, она удивленно спросила.
— Зачем ты читаешь Библию? — Разве это может быть интересно? Послушай, мне страшно, ты не уйдёшь от меня в секту? Я испытываю к Библии какое-то злорадное отвращение и страх порабощения.
— Сначала я тоже испытывал разочарование и усталость при чтении Библии. Но вдруг моё отношение изменилось, когда мне встретилась вот эта мысль: «…жестокость от юности твоей…». Эта простая мысль переменила моё отношение к тексту, и я стал читать внимательно, уже совсем по-другому.
— И всё ж я боюсь за тебя, — её лицо выразило искреннее беспокойство. Разве нельзя жить без религии, у меня отношение к церкви отрицательное. Мне кажется, что всё происходящее в церкви — обман простых отчаявшихся в своём горе людей. А деятельность священников больше похожа на бизнес, чем на священнослужение. Я в церкви видела демонстрацию лицемерия и цинизма, исходящую от священнослужителей. От них, в моменты исполнения ими священнодействия, веет холодом, равнодушием, и плохо скрываемой злобой в адрес прихожан. Я не понимаю, как ты мог увлечься религией?
— Пожалуй, это не так, это не увлечение религией. Мой интерес к этой книге вырос из жажды знания, выражаясь нескромно — жажды Истины. И это интерес не к религии, но к Истине. Я думаю, что так называемые «вечные вопросы» всегда интересовали большинство людей. Разве тебе не хочется понимать, зачем мы здесь, почему умираем, что такое жизнь, как она построена и кем и каким образом управляется? Разве не хочется понимать это, чтобы верить в бессмертие души. Разве ощущение собственного бессмертия не живёт в нас постоянно?
— Рядом с тобой у меня нет вопросов, ни временных, ни вечных. И поэтому я боюсь, мне страшно, что эти вопросы тебя у меня отнимут, — она старалась говорить шутливо, но вышло тревожно. Но разве кто-то ответил на эти «вечные вопросы»? Если они «вечные», значит, — ответа нет! Зачем же тогда утруждаться? Давай закроем эту «толстую книгу», ведь мир не исчезнет и истина тоже, — она говорила шутливо и весело… Библия была без напряжения закрыта.
Она с особенной ироничной интонацией назвала книгу «толстой», в этой ироничности были одновременно попытка самозащиты и настойчиво скрываемый страх. Отношения длились более двадцати лет. Отношения явной и тайной взаимности. В мир сокровенного никто не допускался ею. С детства усвоенный принцип «не солги» был для неё слишком важен, его нельзя было не замечать или изъять из утвердившихся правил поведения в мире. Каждая встреча для неё была борьбой с нравственным шаблоном. Он понимал, что для неё их встречи означают предательство семейных отношений. Отмена же этих встреч для неё означала предательство любви. И два предательства случились именно с ней, не допускавшей даже мысли, что она может кого-то предать! Так случилось, что она стала женой другого человека, совсем не близкого, нелюбимого. Она смирилась, хоть и не понимала, как такое могло произойти. Но она не могла себя обмануть, предательство было совершено не им, не её любимым. Предательство случилось с нею. Теперь она совершала второе предательство. Но странная радость освещала это, так называемое ею, предательство семейного счастья. Нет, в этом не было злорадства. Естественная радость встреч с любимым превосходила все внутренние противоречия, порождаемые нравственными рекомендациями заблудившегося человечества.
«Толстая книга» была спрятана в сумку.
— Как хорошо, что тебе не нужно растолковывать мою нелюбовь к божественным откровениям далёкого прошлого.
Он услышал и понял: «далёкого прошлого» прозвучало особенно, с интонацией самозащиты и утаённой боли. Ему никаких особых усилий для прощения не потребовалось. Он даже не мог вспомнить, как случилось прощение… просто случилась встреча через много лет. Им снова было безумно хорошо вдвоём. В нём прощения не было. И предательства семейных отношений своей семьи он не ощутил. Любовь вмещала всё и всё превосходила, открывала другие законы, точнее, превосходила всё, что можно было назвать законом. И не было у него оснований признаться себе в нелюбви к семье. Это был другой мир в пространстве его души. Не такой, как все другие миры он казался ему лучшим из миров. Только она. Адрес был прочен. Они встречались в электричке. Два огромных сияющих мира встречались в электричке. Никто никому ничего не должен. Может быть, это и есть инобытие по имени Блаженство?!
— Хорошо, ты хочешь говорить о недалёком прошлом… не так ли? — cмягчил он её тревожное волнение.
— Спроси меня о чём-нибудь! Я люблю, когда ты задаёшь смешные вопросы ничего непомнящего. Мне непонятно, как ты можешь так много не помнить. Или ты шутишь в мою честь, или у тебя что-то с головой… — сказала она иронично и нежно.
— Помнишь ли ты нашу летнюю ночь на лодке?
— Было две ночи на реке, но тебе какая приятнее?
— Только две ночи? И всё?!
— Да, две. Другие ты просто помнить не можешь.
— Почему ты так думаешь?
— Не я так думаю, а ты так создан! Не возражай, ты можешь помнить не более двух ночей на реке!
— Это не много. Сможешь рассказать мне о первой? Случилось ли тогда что-то важное..?
— Ничего особенного не случилось. Но важным было всё!
— Может быть, я обидел тебя грубостью?
— Прошло много лет, но та ночь на реке, которую мы помним как первую, стала ночью рождения моего доверия. С той ночи я доверяю тебе абсолютно.
— Ты вспоминаешь часто о ней? Расскажи подробнее, я ведь не помню деталей.
— Вспоминаю часто… пожалуй, ежедневно, просто это не ушло… вспоминать даже не нужно. Эта ночь всегда во мне. По небольшой тихой реке мы плыли по течению. Ты устроил в лодке из сена постель, я могла лечь… мы могли лечь, но сначала сидели рядом, потом я пыталась уснуть у тебя на коленях. Нам было тепло. Июльская ночь была тепла. Очень ясная луна и густой туман… Такой густой, что было видно метров на сорок или даже меньше. И ты не обидел меня грубостью, ты был внимателен и нежен! Нас несло течение. Мне казалось, что ты меня понимаешь совершенно без слов. Мы не говорили. Может быть, тогда состоялся первый обострённый диалог ощущений. Мне казалось, что ты понимаешь интонацию каждого моего дыхания. Теперь я думаю, что такие ночи называются счастьем. Разве ты не помнишь тот непроницаемый туман?
— Я действительно это помню. А ещё помню ощущение прикосновений. Это было так волнующе-ново. И сырая свежесть твоих волос. И запахи скошенных трав и подсохшего сена, и влажная свежесть реки, и прохлада тонкой маленькой ладошки… очень тёплой была вода. Нас тихо несло течение, я иногда отталкивался веслом от берега, к середине реки, одной рукой… Мне казалось, что ты спала… я боялся тебя разбудить. А ты, правда, спала на моих коленях..?
— Нет… я была счастлива. Но тогда этому не было названья. Я эту ночь люблю… но ты не можешь помнить детали… Это так приятно — быть гидом прошедших лет забывчивого мужчины. Но давай отдохнем от прекрасного близкого, — сказала она иронично и насмешливо, — и поразмышляем о прекрасном далёком, размышлять будем вместе, но слушать буду я. Вчера в новостях по телевизору говорили про картину Малевича «Чёрный квадрат», я вот думаю, как великое искусство художника уместилось в этот чёрный квадрат. Это ж может сделать любой ребёнок…
—Ребёнок способен сделать больше. Он может не поверить и высказать это простодушно и прямо. Но вот с человечеством немного иначе. Что же гениального в «Чёрном квадрате»? На мой взгляд, — это новое платье короля, только король в данном случае — толпа. Гениален ли «андерсеновский» замысел этой картины? Замысел важен, хотя не нов, без него просто нет произведения. Я часто убеждался, что одну и ту же мысль могут высказать независимо многие люди, живущие далеко территориально. Как такое случается тоже важный вопрос. Иногда приходилось удивляться, как люди совсем не образованные, не подготовленные, высказывают мысли, которые потом приходилось обнаруживать в растиражированных текстах. Возможно, существует космическая программа управления жизнью на Земле, к которой могут подключаться некоторые одарённые люди. Хочется понять опыт пророков и предсказателей, обладающих особой привилегией получать сведения из неземных источников. Или, насколько наша жизнь предначертана и на что можно рассчитывать… веря в собственные силы.
— Ты ещё хочешь на что-то рассчитывать, а вот мой опыт жизни говорит, что рассчитывать не что.
— Что это я слышу?! Раньше не ты упрекала меня в безнадёжном пессимизме. Разве у нас совсем нет выбора?
— У меня, как оказалось, — нет. Выражаясь твоим языком, космическая программа привязала меня к тебе, так что у меня не осталось выбора. Вот только выбрала я когда-то совсем не то, или у меня уже тогда не было выбора. И это всё твоя программа! — сказала она, с нарочито игривой насмешкой произнося слово «твоя».
Она рассказывала ему о том, как случайно вышла замуж, но рассказывала не всё, потому что полная правда ей казалась чудовищно нелепой и оскорбительной для него. Ведь она до замужества была уверена, что она — уже его жена. Она рассказывала ему мысленно много раз и иной, правдивый вариант и чувствовала, что так становится немного легче. Её выбор (на её языке это означало, что выбора не было) стал судьбой. Свадьба, ребёнок и счастье, семейное счастье, только без любви. Даже ребёнка своего она полюбила не сразу. Долго она ощущала дочь свою маленькую чужой и далёкой. Но любовь материнская пришла и стала укреплением и контрастом её женского чувства, которое не умирало. Он чувствовал, что её рассказ содержит выгодную оправдывающую её неточность. Он понимал, что эта неточность необходима для неё, а значит и для него тоже. Это понимание исключало любой мотив обвинения, ибо понимание рождалось из чувства, которое не вмещалось в слово. На языке зрелости это можно бы назвать — смирением, но это было бы тоже немного неточно.
Электричка подходила к конечной станции. Они выходили вместе с потоком людей. План их встречи продолжал осуществляться. Сначала — дела насущной необходимости; потом они встречались снова и посвящали остаток дня друг другу. Это случалось по-разному: иногда был парк, иногда кафе со странным названием (нет, название следует утаить от тебя, любезный читатель), в котором им обоим было особенно уютно беседовать. Бывали музеи и выставки, иногда традиционное кино или бар. Совершенно не имело значение место, в котором совершалось таинство взаимопонимания и полноты их «совместной» жизни. Они были счастливы везде, если были вдвоём. Их встречи случались один раз в месяц, иногда это происходило по случайно создавшейся благоприятной возможности.
II
У них не было первой брачной ночи.
У них была сентябрьская ночь в стогу. Они приехали на лодке ночевать на берег реки. Густой туман придавал особое очарование лунности. Юные, переполненные желанием, они свои желания превзошли. Он — потому что она так хотела. Она — потому что таков был её внутренне обусловленный принцип. Ему её нравственная строгость казалась качеством врождённым. Эту ночь они вспоминали не часто, и если вспоминали, то на языке сокровенных аллегорий, понятных только им. Позже она всё-таки сожалела не раз, что вышла замуж из благодарности. Но эта сокровенная её трагедия не может быть рассказана, ибо она даже себе не позволяла смаковать эту спрятанную щемящую юную боль. В день своего восемнадцатилетия ею было получено поздравление, которое запомнилось на всю жизнью. Утром, в окне своей комнаты на пятом этаже, она прочитала признание, написанное на воздушных шарах. Шары, подобранные под цвет её глаз подняли темно-бардовую розу. После этого у неё появилась привычка в день своего рождения сразу после пробуждения смотреть в окно. Шаров больше не было, но неизменно радостью наполнялось сердце. И каждый раз ей не удавалось сдерживать вдруг набежавшие невольные слёзы.
Однажды в электричке они возвращались домой. Пребывание вместе давало им силы не чувствовать усталости. Вдруг напомнила она с лукавой усмешкой:
— Ты обещал мне сказку. Разве не помнишь?
— Точнее, обещал я не сказку, а размышление о сказке.
— Ты, что?.. хочешь окунуться в детство?
Многие сказки полезны и для взрослых. Я перечитывал сказку «Конёк-горбунок», и мне показалось любопытным одно место. Вот, кажется, так звучит:
У крестьянина три сына.
Старший умный был детина,
Средний был и так и сяк,
Младший вовсе был дурак. Пожалуй, это символическая лестница восхождения к Богу… — Так, понятно,— сказала она насмешливо, — Бог, значит, ещё больший дурак, чем Иван-дурак!
— Это своеобразная лестница восхождения от самонадеянного ума человеческого к доверию воле Божьей. Тот, кто обрёл в сердце своём Дух Божий, может пройти через этот мир, символически изображенный горячим котлом, пройти и не свариться в нём. Тот, кто не пользуется самоуверенным умом гордеца, но всегда в напряжённых и ответственных ситуациях ждёт тонкого знака свыше. Вот и получается, что путь нисхождения к глупости, читаемый на первом плане, является путём восхождения к мудрости. Это созвучно с призывом Иисуса «будьте, как дети…»
— Ты что же думаешь, что в сказке это может понять ребёнок.
— Не ребёнок, но обладающий абсолютным доверием ребёнка…
Они замолчали, что-то обдумывая про себя, возможно, подыскивая тему для продолжения диалога. Ей очень хотелось положить голову ему на плечо, но за двадцать лет встреч, она этого не сделала, потому что понимала, что нельзя предать тайну, эта слабость могла быть кем-то замечена, мог ехать кто-то из знакомых мужа. Она терпимо и даже с уважением относилась к мужу. Он был трудолюбив, заботлив, настойчив в достижении своих амбиций. Имел хороший бизнес и гордился тем, что прекрасно обеспечивает свою семью. Но цветы, которые он дарил, никогда ничем не пахли, они скоро и печально увядали в вазах, ничем не наполняя её сердце. Было видно, что он равнодушен и не понимает, что для неё цветок — живое создание, что с ним можно говорить, что его можно любить, как Божье творение. Она была наблюдательна и понимала, что всё, что он дарит, он дарит почти механически. В его подарках отсутствовала аура настоящего чувства, это было внимание самовлюблённого себялюбца. Его размышление всегда ограничивалось выводом о том, что выгодно и целесообразно, а что приведёт лишь к убыткам. Они вместе не ездили в электричке. В машине не было возможности заснуть у него на плече. Это маленькое желание в ней оставалось неисполненным. Только любимому, с которым она двадцать лет встречалась в электричке, возможно было так смотреть в глаза, как никому другому. Для неё это были особенные глаза. Они научились разговаривать глазами, спрашивать и отвечать, иронично улыбаться и шутить, молчать сосредоточенно и расслабленно погружаться в поток ощущения духовного единства. За двадцать лет случилось много разных встреч. Первую близость они пережили, без разочарования, глубоко ощутив различие семейного брачного счастья и счастья настоящего, не заверенного штампом в паспорте. Он понимал, что она не сможет развестись, что для неё семейный долг значит слишком много, что для него в этих редких встречах сохраняется возможность не убить красоту жизни души бытовой ограниченностью никуда не ведущей суеты. Но всё было не важным не существенным, потому что во время встреч он переживал такую сердечную полноту нежности, такой настоящий, такой живой не лгущий поток наполнения жизнью, что всё обыденное исчезало за пределами этого потока. В начале их встреч в электричке она боялась своей совести, мучительно переживала свою неверность мужу, пока не пришло к ней понимание, что Любовь, живущая в её сердце, превосходит совесть, вмещает состояние превосходящее «медь звенящую» нравственного закона.
Я б не хотел, любезный читатель, огорчать тебя печальной правдой их разлуки. Мы эту правду вычтем из концовки повествования и утаим.
2005-2010
Не жди, любезный читатель,— не будет объявлено имён, не будет описаний внешности, ибо доверенная мне история не закончена и не являетcя историей далёкого прошлого. Они встречались в электричке. Всё было хорошо продумано и чётко организовано и без особых усилий выстроена отлаженная система встреч. Он и она глубоко сознавали, что их встречи не соответствуют требованиям нравственных предначертаний. Древняя клетка заповедей, предназначенная для ненавязчивого исправления человечества, таких отношений вместить не могла.
Он садился в условленный вагон. Одна из остановок электрички была началом их встречи. Ни один пассажир не подозревал, что происходит свидание двоих. Она сразу находила ждущие глаза, и радостно отмечала, как освещалось сдержанной улыбкой его лицо. Походка и особенность жеста, позволяли узнавать её близорукими глазами. Она понимала, почему он в её присутствии старался не пользоваться очками. Она подходила и садилась рядом на "забронированное" им место — и для него, и для неё мир людей исчезал. Их доверие друг другу стало абсолютным с ночи, которую они называли первой, прожитой двадцать лет назад. Мне, случайному наблюдателю их встреч, было приятно и радостно видеть глубочайшее взаимопонимание двух существ. Неподражаемо-живая игра жеста, игривость взглядов и глубина безмолвного взаимного проникновения вызывали в душе невольное восхищение. Я был случайный наблюдатель и расскажу только то, что они позволили мне, когда однажды я решился пообщаться и после мы стали дружны.
Прошло двадцать лет от первой их встречи. На языке юности их отношения выражало бы вполне слово — любовь. На языке зрелости их отношениям имени не существовало. Она помнила подробности, помнила диалоги их первых встреч, вернее, помнила всё, что он ей говорил двадцать лет назад, точно помнила дату, когда он признался ей в чувстве. Ему запомнилось, что она не ответила взаимной откровенностью в тот особенный день. Это было в апреле, весеннее число она знала точно и понимала, как он был огорчён её внешней холодностью, но в тот миг она понимала, что, ответив чистосердечным порывом-признанием в этот день, солжёт ему. И не солгала, умолчала о чувстве, которое было носимым в сердце младенцем. Он тогда безжалостно ушёл. На языке юности это было гордостью. На языке зрелости это было похоже на жест отчаяния. Она была тайно уверена, в его возвращении — это вскоре произошло. Несколько месяцев спустя, после их разлуки, она почувствовала, что имеет право на признание. Она помнила тот день-дату точно, но мы об этом не расскажем из уважения к явлению человеческого счастья.
Мое очарование этими людьми росло, усиливалось. Невольно и случайно в моих поездках на электричке я открыл для себя закономерность их встреч. Постепенно они стали относиться к моему частому и близкому присутствию без подозрения, ибо я старался быть незаметным и ничем их не беспокоил. И всё же они замечали, сдержанно улыбаясь, что я тайно с осторожным любопытством наблюдал за ними. В начале встречи они разговаривали о пустяках, но интонация их диалога была переполнена доверительностью, игривостью и независимостью от окружающих. Он садился всегда раньше и что-нибудь читал, пока не появлялась она. Иногда читаемая им книга становилась предметом их беседы.
Однажды, осмотрев его книгу, она удивленно спросила.
— Зачем ты читаешь Библию? — Разве это может быть интересно? Послушай, мне страшно, ты не уйдёшь от меня в секту? Я испытываю к Библии какое-то злорадное отвращение и страх порабощения.
— Сначала я тоже испытывал разочарование и усталость при чтении Библии. Но вдруг моё отношение изменилось, когда мне встретилась вот эта мысль: «…жестокость от юности твоей…». Эта простая мысль переменила моё отношение к тексту, и я стал читать внимательно, уже совсем по-другому.
— И всё ж я боюсь за тебя, — её лицо выразило искреннее беспокойство. Разве нельзя жить без религии, у меня отношение к церкви отрицательное. Мне кажется, что всё происходящее в церкви — обман простых отчаявшихся в своём горе людей. А деятельность священников больше похожа на бизнес, чем на священнослужение. Я в церкви видела демонстрацию лицемерия и цинизма, исходящую от священнослужителей. От них, в моменты исполнения ими священнодействия, веет холодом, равнодушием, и плохо скрываемой злобой в адрес прихожан. Я не понимаю, как ты мог увлечься религией?
— Пожалуй, это не так, это не увлечение религией. Мой интерес к этой книге вырос из жажды знания, выражаясь нескромно — жажды Истины. И это интерес не к религии, но к Истине. Я думаю, что так называемые «вечные вопросы» всегда интересовали большинство людей. Разве тебе не хочется понимать, зачем мы здесь, почему умираем, что такое жизнь, как она построена и кем и каким образом управляется? Разве не хочется понимать это, чтобы верить в бессмертие души. Разве ощущение собственного бессмертия не живёт в нас постоянно?
— Рядом с тобой у меня нет вопросов, ни временных, ни вечных. И поэтому я боюсь, мне страшно, что эти вопросы тебя у меня отнимут, — она старалась говорить шутливо, но вышло тревожно. Но разве кто-то ответил на эти «вечные вопросы»? Если они «вечные», значит, — ответа нет! Зачем же тогда утруждаться? Давай закроем эту «толстую книгу», ведь мир не исчезнет и истина тоже, — она говорила шутливо и весело… Библия была без напряжения закрыта.
Она с особенной ироничной интонацией назвала книгу «толстой», в этой ироничности были одновременно попытка самозащиты и настойчиво скрываемый страх. Отношения длились более двадцати лет. Отношения явной и тайной взаимности. В мир сокровенного никто не допускался ею. С детства усвоенный принцип «не солги» был для неё слишком важен, его нельзя было не замечать или изъять из утвердившихся правил поведения в мире. Каждая встреча для неё была борьбой с нравственным шаблоном. Он понимал, что для неё их встречи означают предательство семейных отношений. Отмена же этих встреч для неё означала предательство любви. И два предательства случились именно с ней, не допускавшей даже мысли, что она может кого-то предать! Так случилось, что она стала женой другого человека, совсем не близкого, нелюбимого. Она смирилась, хоть и не понимала, как такое могло произойти. Но она не могла себя обмануть, предательство было совершено не им, не её любимым. Предательство случилось с нею. Теперь она совершала второе предательство. Но странная радость освещала это, так называемое ею, предательство семейного счастья. Нет, в этом не было злорадства. Естественная радость встреч с любимым превосходила все внутренние противоречия, порождаемые нравственными рекомендациями заблудившегося человечества.
«Толстая книга» была спрятана в сумку.
— Как хорошо, что тебе не нужно растолковывать мою нелюбовь к божественным откровениям далёкого прошлого.
Он услышал и понял: «далёкого прошлого» прозвучало особенно, с интонацией самозащиты и утаённой боли. Ему никаких особых усилий для прощения не потребовалось. Он даже не мог вспомнить, как случилось прощение… просто случилась встреча через много лет. Им снова было безумно хорошо вдвоём. В нём прощения не было. И предательства семейных отношений своей семьи он не ощутил. Любовь вмещала всё и всё превосходила, открывала другие законы, точнее, превосходила всё, что можно было назвать законом. И не было у него оснований признаться себе в нелюбви к семье. Это был другой мир в пространстве его души. Не такой, как все другие миры он казался ему лучшим из миров. Только она. Адрес был прочен. Они встречались в электричке. Два огромных сияющих мира встречались в электричке. Никто никому ничего не должен. Может быть, это и есть инобытие по имени Блаженство?!
— Хорошо, ты хочешь говорить о недалёком прошлом… не так ли? — cмягчил он её тревожное волнение.
— Спроси меня о чём-нибудь! Я люблю, когда ты задаёшь смешные вопросы ничего непомнящего. Мне непонятно, как ты можешь так много не помнить. Или ты шутишь в мою честь, или у тебя что-то с головой… — сказала она иронично и нежно.
— Помнишь ли ты нашу летнюю ночь на лодке?
— Было две ночи на реке, но тебе какая приятнее?
— Только две ночи? И всё?!
— Да, две. Другие ты просто помнить не можешь.
— Почему ты так думаешь?
— Не я так думаю, а ты так создан! Не возражай, ты можешь помнить не более двух ночей на реке!
— Это не много. Сможешь рассказать мне о первой? Случилось ли тогда что-то важное..?
— Ничего особенного не случилось. Но важным было всё!
— Может быть, я обидел тебя грубостью?
— Прошло много лет, но та ночь на реке, которую мы помним как первую, стала ночью рождения моего доверия. С той ночи я доверяю тебе абсолютно.
— Ты вспоминаешь часто о ней? Расскажи подробнее, я ведь не помню деталей.
— Вспоминаю часто… пожалуй, ежедневно, просто это не ушло… вспоминать даже не нужно. Эта ночь всегда во мне. По небольшой тихой реке мы плыли по течению. Ты устроил в лодке из сена постель, я могла лечь… мы могли лечь, но сначала сидели рядом, потом я пыталась уснуть у тебя на коленях. Нам было тепло. Июльская ночь была тепла. Очень ясная луна и густой туман… Такой густой, что было видно метров на сорок или даже меньше. И ты не обидел меня грубостью, ты был внимателен и нежен! Нас несло течение. Мне казалось, что ты меня понимаешь совершенно без слов. Мы не говорили. Может быть, тогда состоялся первый обострённый диалог ощущений. Мне казалось, что ты понимаешь интонацию каждого моего дыхания. Теперь я думаю, что такие ночи называются счастьем. Разве ты не помнишь тот непроницаемый туман?
— Я действительно это помню. А ещё помню ощущение прикосновений. Это было так волнующе-ново. И сырая свежесть твоих волос. И запахи скошенных трав и подсохшего сена, и влажная свежесть реки, и прохлада тонкой маленькой ладошки… очень тёплой была вода. Нас тихо несло течение, я иногда отталкивался веслом от берега, к середине реки, одной рукой… Мне казалось, что ты спала… я боялся тебя разбудить. А ты, правда, спала на моих коленях..?
— Нет… я была счастлива. Но тогда этому не было названья. Я эту ночь люблю… но ты не можешь помнить детали… Это так приятно — быть гидом прошедших лет забывчивого мужчины. Но давай отдохнем от прекрасного близкого, — сказала она иронично и насмешливо, — и поразмышляем о прекрасном далёком, размышлять будем вместе, но слушать буду я. Вчера в новостях по телевизору говорили про картину Малевича «Чёрный квадрат», я вот думаю, как великое искусство художника уместилось в этот чёрный квадрат. Это ж может сделать любой ребёнок…
—Ребёнок способен сделать больше. Он может не поверить и высказать это простодушно и прямо. Но вот с человечеством немного иначе. Что же гениального в «Чёрном квадрате»? На мой взгляд, — это новое платье короля, только король в данном случае — толпа. Гениален ли «андерсеновский» замысел этой картины? Замысел важен, хотя не нов, без него просто нет произведения. Я часто убеждался, что одну и ту же мысль могут высказать независимо многие люди, живущие далеко территориально. Как такое случается тоже важный вопрос. Иногда приходилось удивляться, как люди совсем не образованные, не подготовленные, высказывают мысли, которые потом приходилось обнаруживать в растиражированных текстах. Возможно, существует космическая программа управления жизнью на Земле, к которой могут подключаться некоторые одарённые люди. Хочется понять опыт пророков и предсказателей, обладающих особой привилегией получать сведения из неземных источников. Или, насколько наша жизнь предначертана и на что можно рассчитывать… веря в собственные силы.
— Ты ещё хочешь на что-то рассчитывать, а вот мой опыт жизни говорит, что рассчитывать не что.
— Что это я слышу?! Раньше не ты упрекала меня в безнадёжном пессимизме. Разве у нас совсем нет выбора?
— У меня, как оказалось, — нет. Выражаясь твоим языком, космическая программа привязала меня к тебе, так что у меня не осталось выбора. Вот только выбрала я когда-то совсем не то, или у меня уже тогда не было выбора. И это всё твоя программа! — сказала она, с нарочито игривой насмешкой произнося слово «твоя».
Она рассказывала ему о том, как случайно вышла замуж, но рассказывала не всё, потому что полная правда ей казалась чудовищно нелепой и оскорбительной для него. Ведь она до замужества была уверена, что она — уже его жена. Она рассказывала ему мысленно много раз и иной, правдивый вариант и чувствовала, что так становится немного легче. Её выбор (на её языке это означало, что выбора не было) стал судьбой. Свадьба, ребёнок и счастье, семейное счастье, только без любви. Даже ребёнка своего она полюбила не сразу. Долго она ощущала дочь свою маленькую чужой и далёкой. Но любовь материнская пришла и стала укреплением и контрастом её женского чувства, которое не умирало. Он чувствовал, что её рассказ содержит выгодную оправдывающую её неточность. Он понимал, что эта неточность необходима для неё, а значит и для него тоже. Это понимание исключало любой мотив обвинения, ибо понимание рождалось из чувства, которое не вмещалось в слово. На языке зрелости это можно бы назвать — смирением, но это было бы тоже немного неточно.
Электричка подходила к конечной станции. Они выходили вместе с потоком людей. План их встречи продолжал осуществляться. Сначала — дела насущной необходимости; потом они встречались снова и посвящали остаток дня друг другу. Это случалось по-разному: иногда был парк, иногда кафе со странным названием (нет, название следует утаить от тебя, любезный читатель), в котором им обоим было особенно уютно беседовать. Бывали музеи и выставки, иногда традиционное кино или бар. Совершенно не имело значение место, в котором совершалось таинство взаимопонимания и полноты их «совместной» жизни. Они были счастливы везде, если были вдвоём. Их встречи случались один раз в месяц, иногда это происходило по случайно создавшейся благоприятной возможности.
II
У них не было первой брачной ночи.
У них была сентябрьская ночь в стогу. Они приехали на лодке ночевать на берег реки. Густой туман придавал особое очарование лунности. Юные, переполненные желанием, они свои желания превзошли. Он — потому что она так хотела. Она — потому что таков был её внутренне обусловленный принцип. Ему её нравственная строгость казалась качеством врождённым. Эту ночь они вспоминали не часто, и если вспоминали, то на языке сокровенных аллегорий, понятных только им. Позже она всё-таки сожалела не раз, что вышла замуж из благодарности. Но эта сокровенная её трагедия не может быть рассказана, ибо она даже себе не позволяла смаковать эту спрятанную щемящую юную боль. В день своего восемнадцатилетия ею было получено поздравление, которое запомнилось на всю жизнью. Утром, в окне своей комнаты на пятом этаже, она прочитала признание, написанное на воздушных шарах. Шары, подобранные под цвет её глаз подняли темно-бардовую розу. После этого у неё появилась привычка в день своего рождения сразу после пробуждения смотреть в окно. Шаров больше не было, но неизменно радостью наполнялось сердце. И каждый раз ей не удавалось сдерживать вдруг набежавшие невольные слёзы.
Однажды в электричке они возвращались домой. Пребывание вместе давало им силы не чувствовать усталости. Вдруг напомнила она с лукавой усмешкой:
— Ты обещал мне сказку. Разве не помнишь?
— Точнее, обещал я не сказку, а размышление о сказке.
— Ты, что?.. хочешь окунуться в детство?
Многие сказки полезны и для взрослых. Я перечитывал сказку «Конёк-горбунок», и мне показалось любопытным одно место. Вот, кажется, так звучит:
У крестьянина три сына.
Старший умный был детина,
Средний был и так и сяк,
Младший вовсе был дурак. Пожалуй, это символическая лестница восхождения к Богу… — Так, понятно,— сказала она насмешливо, — Бог, значит, ещё больший дурак, чем Иван-дурак!
— Это своеобразная лестница восхождения от самонадеянного ума человеческого к доверию воле Божьей. Тот, кто обрёл в сердце своём Дух Божий, может пройти через этот мир, символически изображенный горячим котлом, пройти и не свариться в нём. Тот, кто не пользуется самоуверенным умом гордеца, но всегда в напряжённых и ответственных ситуациях ждёт тонкого знака свыше. Вот и получается, что путь нисхождения к глупости, читаемый на первом плане, является путём восхождения к мудрости. Это созвучно с призывом Иисуса «будьте, как дети…»
— Ты что же думаешь, что в сказке это может понять ребёнок.
— Не ребёнок, но обладающий абсолютным доверием ребёнка…
Они замолчали, что-то обдумывая про себя, возможно, подыскивая тему для продолжения диалога. Ей очень хотелось положить голову ему на плечо, но за двадцать лет встреч, она этого не сделала, потому что понимала, что нельзя предать тайну, эта слабость могла быть кем-то замечена, мог ехать кто-то из знакомых мужа. Она терпимо и даже с уважением относилась к мужу. Он был трудолюбив, заботлив, настойчив в достижении своих амбиций. Имел хороший бизнес и гордился тем, что прекрасно обеспечивает свою семью. Но цветы, которые он дарил, никогда ничем не пахли, они скоро и печально увядали в вазах, ничем не наполняя её сердце. Было видно, что он равнодушен и не понимает, что для неё цветок — живое создание, что с ним можно говорить, что его можно любить, как Божье творение. Она была наблюдательна и понимала, что всё, что он дарит, он дарит почти механически. В его подарках отсутствовала аура настоящего чувства, это было внимание самовлюблённого себялюбца. Его размышление всегда ограничивалось выводом о том, что выгодно и целесообразно, а что приведёт лишь к убыткам. Они вместе не ездили в электричке. В машине не было возможности заснуть у него на плече. Это маленькое желание в ней оставалось неисполненным. Только любимому, с которым она двадцать лет встречалась в электричке, возможно было так смотреть в глаза, как никому другому. Для неё это были особенные глаза. Они научились разговаривать глазами, спрашивать и отвечать, иронично улыбаться и шутить, молчать сосредоточенно и расслабленно погружаться в поток ощущения духовного единства. За двадцать лет случилось много разных встреч. Первую близость они пережили, без разочарования, глубоко ощутив различие семейного брачного счастья и счастья настоящего, не заверенного штампом в паспорте. Он понимал, что она не сможет развестись, что для неё семейный долг значит слишком много, что для него в этих редких встречах сохраняется возможность не убить красоту жизни души бытовой ограниченностью никуда не ведущей суеты. Но всё было не важным не существенным, потому что во время встреч он переживал такую сердечную полноту нежности, такой настоящий, такой живой не лгущий поток наполнения жизнью, что всё обыденное исчезало за пределами этого потока. В начале их встреч в электричке она боялась своей совести, мучительно переживала свою неверность мужу, пока не пришло к ней понимание, что Любовь, живущая в её сердце, превосходит совесть, вмещает состояние превосходящее «медь звенящую» нравственного закона.
Я б не хотел, любезный читатель, огорчать тебя печальной правдой их разлуки. Мы эту правду вычтем из концовки повествования и утаим.
2005-2010
