Арская дорога. Глава 17. Загон для раскольников
Глава семнадцатая. Загон для раскольников.
Когда основатель российской империи Пётр Великий оставил мир земной, русская эпоха растерялась, поменяла многих правителей, заявляющих о продолжение задуманных им реформ, но на деле не способных проводить их. Однако, движение и инерция, которые были заданы первым императором, гнали Россию вперёд и ни какие внешние и внутренние силы не могли остановить её.
Анна Иоанновна, средняя дочь царя Иоанна 5, вдовствующая герцогиня Курляндская, почти двадцать лет скромно прожившая вдали от родины, забывшая Россию и недоверяющая русскому дворянству и духовенству, была приглашена на российский трон представителями Верховного Тайного Совета с определёнными ограничениями прав, но вскоре разогнала Совет и приняла присягу в качестве самодержавной императрицы.
В день её коронации в Россию прибыл Эрнст Бирон, курляндский любовник и фаворит, будущий всесильный советник императрицы и российский управитель, вскоре получивший чин обер-камергера при новом императорском дворе и титул графа Священной Римской империи.
Вдова - герцогиня, прожив длительное время в относительной скудности и постоянной нехватке денежных средств, став императрицей устремилась в роскошь и развлечения, а роскошная жизнь и веселье требовали денег, поступление которых было ограничено существующими размерами податей, количеством плательщиков, обнищанием и неплатежеспособностью населения российской империи.
Анна Иоанновна не любила заниматься государственными делами: по её решению был восстановлен Правительствующий Сенат и утверждён Кабинет министров, - органы, на которые она передала управление Россией и которые, фактически, возглавлял лютеранин Андрей Остерман. При ней же произошло подчинение Церковного Святейшего Синода Правительствующему Сенату, поставившего управление Русской православной церковью в зависимость от немцев, заседавших в Сенате.
В то же время в Святейшем Синоде стал единолично властвовать архиепископ Феофан Прокопович, главный духовник при императрице: по его доносам многих епископов арестовали, пытали и сослали в дальние монастыри.
Тайная розыскная канцелярия под руководством Андрея Ушакова активно возобновила работу и работала без устали; для всего люда России, в том числе, служителей церкви и нововеров, и староверов, и иноверцев наступили тяжёлые времена.
В этот раз императрица возвращалась с ночного развлечения из спален своих фрейлин. Опять ей сегодня ночью стало скучно, она приказала разыскать Бирона, а сама пошла к спящим служанкам. Ногой с шумом толкнула дверь, оторвала всех ото сна, села посреди комнаты, из-под лобья окинула хмурым взглядом и грубо велела:
-Ну, девки, пойте! Да, громче и веселее.
И все запели, но особо выделялась новенькая, очень молодая и старательная; она впервые участвовала в хоре. Пели до тех пор, пока в дверь комнаты не влетел Бирон. Императрица посмотрела на него, на девок, смущённо прикрывающих открытые места, махнула рукой:
-Довольно.
И обратилась к новенькой:
-Как зовут тебя?
Та смущённо опустила глаза и на щеках заиграли румянцы. Прошептала хриплым голосом:
-Лиза.
Была уже поздняя ночь, когда государыня наконец-то удовлетворённая своей забавой, твёрдо ступала по залу, держась за локоть Бирона, но вдруг остановилась, прижавшись к нему грудью:
-Слушай, мой дорогой, а что это Остерман вытворяет: какими-то загадками говорит, не веселится, смурной, как будто перед пропастью стоит. Завтра вызови ко мне его: выясню всё. Может наказать его?
-Моя милая императрица, наказание ему не поможет. Он о тебе беспокоится и твоей империи печётся. Жизнь свою положит за тебя! Родная моя, завтра утром я тебе всё расскажу: Андрей давно меня просит устроить встречу с тобой, но я всё откладывал, старался не отвлекать тебя от развлечений. Теперь время настало.
- Ну, хорошо, забудем. Пойдём, будешь исполнять своё кобелиное обещание… Не забыл?
Анна Иоанновна весело и шумно засмеялась, погладив Бирона по спине, но вспомнив только что прошедшее развлечение, переключилась на молодую фрейлин:
-Слушай, эта молодая… как её, Лизка. Помнишь, когда у постели стояла, сверкнула перед нами своими ножками, очень даже недурна. И голос неплохой: пела, старалась. Я видела, как ты пялился на неё. Смотри, узнаю что, на дыбу пошлю, милый, - и погрозила ему пальцем.
Утром, нежась в объятьях Бирона, государыня вполуха слушала его монотонный рассказ о Правительствующем Сенате, Кабинете министров, Андрее Остермане, Тайной канцелярии, о скудности населения, об иерархах православной церкви и прятавшихся за рубежом и в лесах раскольниках, не вытерпела:
-Помолчи, да вставать будем. Пора. Остермана пригласи, заслушаем его.
Бирон рассмеялся:
-Он уже с ночи у твоей палаты стоит с докладом.
Вице-канцлер Андрей Иванович Остерман с утра уже уставший, так как всю ночь промучился в размышлениях, как лучше преподнести свой главный вопрос, который просил озвучить государыне его давний знакомый Вилим Иванович де Геннин. Он вместе с Василием Никитичем Татищевым активно развивал сеть крупных казённых железоделательных заводов на Урале, которые обеспечивали Россию чугуном, сталью и медью, но им катастрофически не хватало рабочих рук. И Татищев предложил пополнить заводы рабочей силой, в том числе и города-завода Екатеринбурга, что стоит на берегу реки Исеть, за счёт потаённых и незаписанных раскольников из лесных скитов, которые избегали властей, уклонялись от переписи и уплаты податей. Не отправлять их на каторгу или в монастыри, а содержать на месте, в построенном остроге, и использовать для работ на заводах.
Ждал вызова к императрице и думал: «За последние пять лет по нашим запискам и предложениям государыня уже неоднократно принимала карательные меры против раскольников. Она же всем староверам Поволжья манифестом повелела добровольно переходить в новую церковь, а в Речи Посполитой несколько наших полков, разорили в Ветке старообрядческие поселения и увели в Россию сорок тысяч человек, пополнили населением Сибирь и Забайкалье. Дай Бог, и остроги при казённых заводах пройдут на пользу государыне».
Через некоторое время после этой встречи вице-канцлер передал своему помощнику для отправки на казённые заводы распоряжение императрицы, которое гласило:
«…Необращающихся к церковному соединению раскольников содержать на казенных заводах под крепким караулом, сделав для того особливые дворы с высоким тыном, и употреблять к горным работам…».
В ту летнюю ночь, Назар Игнатьевич, сидя в тиши в Логуново, рассказывал Степану Петровичу и его сыну, отроку Осипу об испытаниях, выпавших на долю раскольников речки Шайтанки.
«… Не прошёл и месяц с того момента, когда Бирон, по указанию императрицы приказал выловить раскольников окрест Екатеринска, как к нам прибежал из Москвы гонец с этой вестью. Мы стали готовиться к самым худшим событиям и все наши старые записки, книги и переписку прятать от посторонних глаз: сложили их в землю и закопали.
Известно нам давно было о захвате единоверцев с Ветки и переселении в Сибирь, так как в скитах было несколько человек, от туда сбежавших; они и запись показали, которая гласила, что «…в лето 7243 (1735) по именному повелению императрицы Анны Иоанновны, господин полковник Ияков Григорьевич Сытин, взем с собою 5 полков войска, и окружив отовсюду Ветку, и сущая места окрест ея, и обрете обоего полу до четыредесяти тысящь. Обозрев же, скиты и монастыри и пустыни и сотворили горестное и плачевное переселение обитавшим тамо…». А властей мы уже давно перестали бояться. Так что недолго обсуждали случившееся и решили, что от государей-императоров будет нам ещё много испытаний. Прятаться надо в России по дальним местам или уходить за пределы её…
А потом случилось то, что случилось: пришли солдаты и казаки, сбили в Шайтанке нас в кучу и повели в Екатеринск. Уж осень была, по холоду из лесной чаши в деревянную тюрьму ввели за тын, как в загон для скота. Смотрим, за обитым железными полосами частоколом, да за окованными воротами с калитками стоит десяток больших и крепких изб со смежными сенями, две караулки с будками для часовых и глухая стена, разделившая Тын пополам. Вода с трёх сторон окружает, а вдоль воды трёхметровый тын из древ заостренных.
Завели нас на одну половину, а на другую половину стариц и девиц, что выловили и с нами привели. Поставили посреди площадки, посчитали ещё раз, а потом распределять начали по здоровью и возрасту. Сколько я не говорил, чтоб Арсения отпустили, но меня не слышали. А он молодой и рад, что вместе со мной остаётся. Заковали ноги в кандалы и в избы загнали…».
Перевёл дыхание Назар Игнатьевич и продолжил:
«…Сначала на завод пытались водить и к работе приучать, да поняли, что мало толку будет от нас. А потом два старца по пути ушли, как сквозь землю провалились! А здесь ещё две девицы с караульными познакомились, стали в побег сбивать их, да жёны прознали и начальству доложили. После этого начали нас за Тыном работой загружать: старицы и девицы ткали холст и шитьём занимались, а мы – деревянную посуду, вёдра, кадки и бочки мастерили. Но работали не больно хорошо, здоровьем многие уже были слабы, от работы и от мира людского отвыкли. Так, только время проводили, поочерёдно тайком молились и смерти ждали. Уж и первые могилы появились.
Вскоре прознали люди, что старцы и старицы в Тыну заречном у воды содержатся и стали к нам приходить ото всюду за словом негромким, но праведным или за советом, узелки с едой приносить. Подкармливали. А что кормить, если свободы нет!
Весна пришла. Тут и напали на Арсеньку тоска и печаль на пару; я его пытаюсь делом и молитвой отвлечь и оживить, рассказываю и пугаю грехом великим. Только вижу, что угасает его свеча день ото дня. Как-то вечером стал увещевать его после молитвы общей, а он мне и говорит: «Ты дяденька Назар, прости меня. Не могу я жить здесь, умру скоро. В груди уж который день огонь горит, сердце сжигает. Не могу за тыном жить, в лес хочу, на волю. Там помереть».
Стали советоваться со старцами и решили Арсения на волю вывести. Были у меня две монетки медные, заговоренные на крайний случай…».
Примолк старец, глаза тряпицей вытер, замолчал надолго. После паузы обратился с рассказом к Осипу: «Такой же вьюноша по возрасту и сложению, как и ты… Улыбчивый, ласковый и уважительный был, хоть и сиротой рос, приёмышем. Одним вечером решил я увести Арсеньку из Тына. Как темнеть начало сняли мы кандалы, закинули за спины котомки, которые нам старцы собрали и пошли к будкам. Иду, а за моей спиной шаг в шаг Арсений; караульные посмотрели на нас удивлённо, а я протянул им по монетке и попросил отпустить. Они и отпустили. Первые дни много прошли, пока силы да задор был. Люди добрые помогали. Всё волновался Арсений: не хватятся ли нас, не догонят ли? Я его успокаивал, дорогу осторожно выбирал. Весна в разгаре, солнце теплом пригревает; думал, что обойдёт Арсения смерть стороной. А он кажный день слабел. До городка Кунгура дошёл. Там и схоронил его…».
Сейчас, перед уходом из родного починка, Осип сидел на скамье у старого амбара и почему-то вспоминал этот ночной рассказ старца. Задумался: «К чему я это всё вспоминаю, ведь больше десяти лет минуло? Тяти уж не стало, наверное и старца господь прибрал. Сам уж давно хозяйствую, двойную подать плачу за веру свою. Двух сыновей поднимаю, Игнатия да Ивана, что жена - красавица родила!»
Поднялся со скамьи, осмотрелся. И показалось, что не было пролетевшего десятка лет: всё тот же амбар, таже скамья возле него; наступающая с низины, вместе с сыростью и речным туманом, ночная темнота… Но нет уже его собеседников: тяти и дяденьки Назара.
Заторопился в избу, разделся и прижался, обжигаясь, к сонной жене своей, Марии, которая ласково и доверчиво раскрылась ему навстречу.
