После того случая она стала замечать в нём некоторые изменения. Трудно сказать, какие именно. Что-то неуловимое, но в то же время существенное. Он отдалился. Не от неё, нет, а от всего, с ними происходящего, как бы выпал из потока жизни. Его реакции, чувства, эмоции стали слабее, их будто приглушили. В нём ощущалась какая-то внутренняя работа, проявлявшаяся иногда мгновениями задумчивой отрешенности. Занимаясь домашними делами, он вдруг останавливался и минуту другую оставался неподвижным, сосредоточенно всматриваясь во что-то потустороннее. Если она спрашивала его, о чём он задумался, муж, вздрогнув, оборачивался к ней с удивленным взглядом и, помедлив, отвечал, что, мол, так, ни о чём. Позже, спустя некоторое время эти мгновения ступора прошли, но ощущение его отстраненности от жизни осталось.

 

Парадокс заключался в том, что это его общее отчуждение сопровождалось заметным усилением внимания и к ней, и ко всем окружающим. Если это был лёгкий трёп в компании или обмен фразами по поводу обычных текущих дел, он оставался слегка рассеянным и обращенным внутрь себя. Но стоило обратиться к нему с чем-то серьёзным, и он тут же становился не просто «весь внимание», он окутывал собеседника облаком тепла, заботы и сочувствия, располагая к непроизвольному доверию и откровенности. Эта недавно появившаяся интимная доверительность его бесед тет-а-тет, насколько ей было известно, не обсуждалась среди их друзей и знакомых, но на всех общих встречах и застольях теперь не было случая, чтобы кто-то из компании не уединялся с ним на кухне, на балконе, на лестничной площадке и не вёл напряженных, откровенных, возможно, исповедальных бесед. Алкоголь добавлял эмоций и откровенности, иногда до слёз, обильных женских или скупых мужских, но к столу «пациенты» возвращались умиротворенные с посветлевшими лицами.

 

Характерно, что говорил в основном обратившийся, а он, молча, склонив голову, слушал, в паузах, поднимая на собеседника глаза, делал краткие замечания. Если задавали вопрос, он задумчиво кивал, коротко размышлял, гляди вниз, и неспешно отвечал, без давления и назидательности, предлагая совет не в виде безоговорочной рекомендации, но как альтернативу алгоритмов с очевидными для собеседника логическими следствиями и выбором оптимальных решений. Она уже по собственному опыту знала эту его новую манеру вести диалог, а кое-что, не составлявшее тайны, он ей потом, после таких разговоров пересказывал дома на кухне или в постели. И ещё, его советы по большей части касались не образа действий в затруднительных ситуациях и напряженных отношениях, хотя и это тоже, но главное, перемене отношения к проблеме или конфликту и противнику самого вопрошающего. Другой подмеченный ей момент: он часто сам исподволь, одним-двумя словами наводил её или другого собеседника на больную или важную для него тему.

 

Поначалу ей даже были интересны эти новые нюансы их жизни, но когда «консультации» друзей и знакомых получили постоянный статус с тенденцией к расширению, она обнаружила в себе тонкую ревность со всплесками раздражения: кто-то, кроме неё, предъявлял права на принадлежавшего ей мужчину, его время, внимание и заботу. Осознав своё недовольство и проанализировав его причины, она почувствовала некоторый интеллектуальный стыд за свои обывательские, мелкособственнические переживания, но полностью от них избавиться, к своему удивлению, не смогла. Впрочем, их внешние проявления она практически полностью контролировала, и в симфонии их отношений не возникло ни одного диссонанса, не прозвучало ни одной фальшивой ноты.

 

Между тем его религиозность, не имевшая прежде конкретных очертаний и носившая весьма плюралистический характер, вдруг обрела вполне определенную направленность, объектом которой стал исихазм с его практикой трезвения (контроля помыслов), уединения и умно-сердечной безвидной молитвы, изгоняющей чувственные образы и ограничивающей даже рациональное мышление сугубо насущными потребностями ради готовности и открытости ума к божественным озарениям и созерцаниям. Это духовно-нравственное очищение, как он ей объяснял, не приводит само по себе к видению Бога, но лишь является подготовкой и обязательным условием излияния Божественного Света в ум подвижника, которое остаётся, как известно, исключительно даром благодати.

 

Она относилась к происходящим в нём изменениям, едва, впрочем, заметным, так же, как и ко всем прошлым его увлечениям, среди которых большое место занимали восточная философия и сопутствующие духовные практики. Но если прежде он часами «отсутствовал», медитируя в углу за диваном в позе лотоса или физически пропадал на тренировках по восточным единоборствам, а ночами погружался в чтение древних эзотерических трактатов знаменитых йогов, буддистов и даосов, то теперь он внешне оставался почти обычным «среднестатистическим» молодым мужчиной без экстремальных «духовных» запросов или порочных страстей, ведущим вполне себе мещанский и потребительский, но здоровый образ жизни, включающий занятия спортом, умеренно гурманский стол, умеренное увлечение TV, кино и книгами, и вообще, умеренность стала главной его характеристикой. Однако от неё не укрылось, что вся его внешняя деятельность теперь стала сопровождаться интенсивной внутренней работой, проявлявшейся во взгляде его карих глаз, ставших ещё больше и печальнее, ещё теплее и проницательнее, в мягком, обволакивающем тембре и пониженной громкости его голоса, в манере речи, неспешной, приглашающей к откровенной беседе, в мимике, утратившей излишнюю живость и подвижность, в позах и движениях, ставших много сдержаннее, мягче и, как бы это сказать, скромнее, целомудреннее что ли. Но это последнее можно было отнести и ко всему его поведению. Случались, конечно, и всплески эмоций, лихорадочного возбуждения, какой-то безудержной и беспричинной весёлости, которые, однако, становились всё реже и короче, и которых он стал явно стыдиться.

 

Из других наблюдений: он стал предугадывать её желания и очень чутко реагировать на её недовольство. Он и раньше легко шёл на компромисс, а теперь он заранее предусматривал самомалейшую конфликтную ситуации и устранял её возможные причины. С усердием исполнял любые домашние дела, кроме тех, к которым она его категорически не подпускала, таким как стирка и поддержание порядка в бельевых и платяных шкафах. Часть работы по кухне она ему уступила, отдав на откуп мытьё посуды и приготовление некоторых мясных и азиатских блюд. С закупками продуктов тоже произошло чудо, теперь он никогда не путал сорта и производителя нужных колбас и сыров, молока и хлеба, тщательно выбирал фрукты и овощи, не допуская попадания подпорченных или невзрачных экземпляров в свою корзину, ничего не забывал из надиктованного ей списка без шпаргалки или дополнительных звонков. И это было немного странно, чуть-чуть пугало невозможным для смертных, ангельским совершенством.

 

Она точно знала, когда это началось, что послужило точкой отсчёта и причиной инициации нового человека в её прежнем муже. И это тоже не могло не порождать хотя бы тени скрытого, мистического ужаса. Это было то пятиминутное погружение на морское дно и пребывание под давлением десятиметровой толщи воды без воздуха с потерей сознания. Что-то там произошло, чего он и сам не ощутил или забыл, когда пришёл в себя, устремился к поверхности и всплыл, избежав страшной смерти, уже почти целиком завладевшей его телом. «Объяли меня воды до души моей…» – вдруг вспомнились ей древние слова иудейского царя и пророка. По спине пробежали мурашки и она конвульсивно передернула плечами. Сделав три глубоких вдоха и трижды произнеся мантру «Всё нормально, всё нормально, всё нормально», она задвинула пугавшие её мысли и воспоминания в самый дальний угол сознания и привалила их насущными заботами о предстоящем ужине. «Исполнение привычных ежедневных бытовых ритуалов – очень действенный психологический инструмент» – подумала она и приступила к делу.