Портрет
Рассказ тот, о котором речь пойдет,
Случился в мелкой пыльной мастерской.
Но мы начнем все с предыстории.
Там жил художник,
От рожденья бедный, словно мышь.
Тот был невзрачен - испачканные руки,
Лицо, которого коснулись
Лет прошедших борозды морщин,
Небритый подбородок,
Жизни тяготы, отраженные в серых глазах,
И матерью еще подаренная,
На вырост, клетчатая пыльная рубаха.
Тесна она ему была, но он мирился,
Ведь денег нет уже давно
На что-то, кроме питья с едой.
Вот так и жил, пока однажды
На базаре, где он трясущейся рукой
И тихим гласом зазывал купить
Пейзажные картины, не появилась
Дама с кавалером; те шли рука к руке.
Она сжимала бледною ладонью веер
И трепыхала им - подергивались
От ветра создаваемого задорные каштановые кудри,
Упрятанные под шляпкою с пером.
Она была красива; будь он моложе,
Восторг бы испытал от женской красоты,
Которая бахвалилась тончайшей бледной кожей,
И зеленью задорных глаз,
Которые сейчас слегка скучающе смотрели
На продавцов крикливых,
Что предлагали всем навязчиво товар.
Но вот сверкнула в глазе искра -
Она увидела его картины. Остановилась. Потянула
Настойчиво рукав супруга своего.
Капризное "хочу свою картину"
Ударило, как пуля, тоном приказным.
Спутник ее, нос морща,
На старого художника взглянул презренно,
Не скрывая отвращенья к его
Столь потрепанному виду. И произнес -
Дорогая, так ли сильно надо тебе?
Посмотри на него - он грязен и беден,
И я крайне уверен, у него прячутся
В одежде клопы. Может, сыщем тебе
Достойного мастера, чьи картины взор услаждают,
И не стыдно на которого даже глядеть?
Нет, я хочу! Идем сюда!
Ничего не поделать - вздыхает смиренно
Мужчина, поправляя цилиндр,
И косясь с отвращеньем неменьшим,
Подходит все-таки ближе; та дама
Неотступно шагает за ним, приподнимая пышную юбку рукой.
Эй ты, нищий художка - плюется словами,
Сверху вниз глядя на чужое лицо -
Нарисуй-ка нам портрет сей прекрасной леди,
Да не вздумай халтурить и портить
Ее красоту, иначе не поздоровится, знай!
Дама молодая лишь внимает их разговору.
Художник же устало вздыхает.
Ему не впервой - то богачи,
Уверенные в своем превосходстве, деньгами навеянном,
Спорить с ними хорошей вещью не было,
И он, мозолистой ладонью воздух
Рассекая, велит - садится дама пусть сюда.
Вот чистый крепкий стул, он подойдет.
Угодник дамский фыркает свирепо -
На этот стул? Кто знает, сколько здесь пересидело
Людей различных! А ты сажаешь сюда же леди!
Но та нетерпеливо дергает рукав,
Подобно маленькой, капризной девочке.
Довольно спорить, я хочу! Пускай рисует, сяду я.
Не принимая новых возражений,
Плюхнуться спешит, к ногам, обутым
В дорогие туфли, подтягивая яркие подолы юбки.
И руки складывает на коленях, позу принимая,
Да улыбается - все, как и надо.
С кряхтеньем тащит старый мастер
Из недр своей палатки мольберт тяжелый.
Раскладывает; краски расставляет.
С нетерпеньем дама ерзает ногой,
Супруг ее же нервно хмыкает в сторонке,
Но больше не влезает - все, как она сказала,
Сей подкаблучник не перечит ей,
Не желая больше слышать ее скандальный тон.
Вот он уже рисует.
Руки умелые выводят линии
Лица, слегка прикрытого расшитой шляпкой,
С отблеском тени кудрей темных,
И симпатичность рук, веер сжимающих,
Что прикорнули на прикрытых юбкою тонких коленях.
Желаемое получив, она не притворяется,
Натягивая на лицо широкую и нежную улыбку,
Достойную быть лишь у благородных леди.
Проходит время. Вот и картина.
Художник устало вытирает
Испачканные красками руки, пот со лба,
И забирает с жизнью потертого мольберта
Чужой портрет. Глядящая оттуда дева
Почти живое воплощенье Афродиты -
Подчеркнутые ярко-зеленые глаза,
Изгиб губ пухлых, необветренных,
Да ямочки игривой выраженность
На левой девичьей щеке.
Вручает он трясущейся рукой портрет девице,
Да вот как раз стрясается тут казус.
В приступе волненья
Художник старый роняет новую картину.
Не вытерпев небрежного столь обращения,
Скульнула рама жалобно негромким треском,
В одном из уголков целой быть перестав.
Ахает негромко дама, ногу отдернув,
Молчит опасно кавалер ее;
Беду предчувствуя, сгибает
Художник спину, словно прячась,
И расплата себя не заставляет ждать.
Позор и мерзость! Ты заплатишь
За то, что время нам потратил и своею
Грязною рукой испортил леди моей
То, что для нее было сотворено!
Не жить тебе спокойно!
И те уходят - мужчина, благородный
Внешне, уводит леди, уверяя,
Что можно не кривить в расстройстве губы -
Нищий тот художник
Без сомнений пожалеет о неловкости своей!
Вечер, после ночь.
Прошло три дня с досадного момента,
И вот к художнику, уже
Домой вернувшемуся, в дверь стучат настойчиво
И громко; даже требовательно.
Вот-вот слетит с петель, а потому спешит он
Отворить, и вваливаются люди.
Трое; они одеты вполне сносно,
На головах двоих шляпы красуются,
Третий же лысиной сверкает, да косится
Малюсенькими глазками на
Пыльные холсты и рамы, цокает довольно -
Эй ты, художник! Дело есть.
Намедни оскорбил ты даму
Господина одного, и до сих пор та
В чувствах расстроенных. Пора платить!
И как я погляжу, здесь у тебя
Погром да паразиты - как смеешь ты
Высовывать товар свой в люди,
Где ходят господа благородные?
Подает он знак; мигом все поняв, сопротивляется
Художник, но трое против одного - не дело.
С брезгливостью швыряют все его картины
На пол, ногами топчут и смеются.
Смотри, это собака? Нет, горбун! А тут ребенок!
Ты смеешь рисовать грязною рукою
Очаровательных детей? Какой позор!
Никто не слушает его поспешных тихих оправданий,
Участь печальная постигает и чашку,
Последний подарок умершей жены; на это в ответ
Из горла его вырывается крик взъяренный
И бьет он слабо ладонью по толстой щеке,
Все силы собрав. Но их недостаточно.
Только палит злобы огонь на лице
Толстяка, оскорбленного таким обращеньем.
Как ты смеешь, собака бездомная?!
Взять его, ату! Покажите ему его место!
Прилетает ему и по ребрам, и всюду,
Заставляя согнуться, руками голову прикрыв.
Молчит он угрюмо, не поддаваясь боли пинков.
И в конце концов они устают делать это.
Довольно, мы его наказали. Господа будут рады,
Уходим. Оставьте, место ему здесь, на полу.
Гогочут они, дверь оставляя распахнутой
И художника - лежать средь погрома.
Только через полчаса к нему приковыляет
Седая старуха, с робкой боязнью спускаясь
По паре ступенек вниз, в его мастерскую.
Все еще лежит тот недвижно, но дышит,
Смотрит устало и качает, прося уходить.
Слушается та, но оглядывается напоследок
С печалью в глазах на случившееся.
Переползает он с трудом на кровать,
Скрипучую, разгоняя любопытных
Тараканов, и ложась боком; больно ему.
Вроде бы лучше потом становится,
Даже встает, ходит, но боль все равно остается,
Тускло звенит в груди глубоко.
Тихий кашель, с которым художник собирает
Остатки порванных картин и остро торчащие
Куски истерзанных рам - в глазах его ничего, ни эмоции.
Заходит старушка с скромным обедом. Едят.
Становится только больнее, но он лишь
Улыбается устало своей благодетельнице.
Не беспокойся, дорогая, и не такое бывало,
Я просто нарисую все эти картины заново.
И покашливает скромно в кулак, спрятать стараясь,
Как пальцев изгиб кровью красит.
Ночью ему снова хуже; он стонет в бреду,
Рукою сжимая болящую грудь, там, где
Тяжелый сапог усердно пинал, словно стараясь
Выколотить и душу, и сердце. Больно ему, больно.
В бреду он помнит - в мелкой
Пыльной мастерской жизнь проходила.
Тут был еще его отец, детина бородатый, крепкий,
И тем было удивительней глядеть,
Как сия крепкая рука столь нежно
Рисует тонкие образы пейзажей и людей.
Порхает, как перо, по грубой старой бумаге.
В моменты те он проникся желаньем
Тоже творить, за отцом повторял
С блеском в глазах выводя на полотнах
Горы, деревья и дам прекрасных на лавочках.
Мечтою было творить так, чтоб мир весь знал.
Быть как великие Микеланджело да Пикассо.
Грезил он в своем бреду; мнилось,
Как он стоит, одетый и обутый
В ему дарованные одежды дорогие,
И люди хлопают ему, пока выводит он
Кистями дорогими короля портрет.
Ночь, пыль, мастерская скромная -
В себя приходит к ночи он. Ему вдруг
Так легко невероятно, и уползает боль
С шипеньем прочь. С губ утирает кровь,
Вставая так легко, словно окунулся
В пору юности своей.
Гнется спина, как будто снова ему двадцать.
Ловя момент прилива радости и свежести,
Хватает кисти он и уцелевший холст;
Рисует и рисует.
То, что в бреду узрел - себя, рисующего
Королевскую фигуру, свою мечту несбывшуюся.
Быть может, не потеряно еще ничего?
Творит почти полночи. Успевает
Луна подняться ввысь и грациозно вниз упасть,
К горизонту, полному неодинаковых
Фигур чужих домов.
К рассвету, стоит только солнца лучам
Вцепиться, позволяя ему ползти наверх на небо,
Окончена работа. Отступив, художник улыбается,
Любуясь шедевром жизни всей своей.
Сплелись там воедино - он сам,
Все эти люди, одетые богато,
Убранство зала тронного, украшенного
Люстрою тяжелой и красным ковром,
И король, что сидит, рукою подперев
Сокрытый маленькой бородкой подбородок.
Ждет он, когда будет закончено.
Глядят величественно темные глаза.
Картину оставляя, прилег художник -
Поспать бы все же надо... силы нужны.
Глаза он прикрывает, лучась торжеством.
И засыпает, надолго и крепко, подложив
Руку, от кисти уставшую, под голову.
Ему хорошо.
И уже не познает боли страданий.
Только старушка однажды зайдет
В уже опустевшее, ненужное жилище.
