Ванька-атеист

Поседевшая мать тихо зажгла свечу перед иконами, и губы ее быстро зашевелились.

Я стою рядом и повторяю за ней: "Господи помилуй, Господи помилуй, Господи помилуй, раба божьего твоего Иоана"

Сердце сжимается от боли, когда я думаю, что мой брат на войне. А может, он ранен или уже убит? Ведь уже четырнадцать месяцев, как нет никаких вестей.

После молитвы я спрашиваю:

— Мам, а Бог нас точно слышит? Ведь наш Ванька - атеист. Разве Бог помогает тем, кто в него не верит?

— Бог любит всех и терпеливо ждёт нашего покаяние и веры в Него!

 

... через неделю я оказалась в больнице с воспалением лёгких. Глядя в окно на голые деревья и первый пушистый снежок, который слегка прикрыл стылую землю, я думала о том, какая погода сейчас в Абхазии. Там, где сейчас воюет мой брат. Наверное, там всё же потеплее, чем у нас.

— Юлька, там к тебе пришли, - крикнул мальчишка из соседнее палаты и убежал.

Я не поверила. Ко мне никто не приходил. Мама тоже болела и не могла прийти. Но всё же я неспешно вышла в коридор.

Никого, кроме высокого стройного священника с рыжеватой бородой в длинной черной рясе, не было. В руках он держал большую сетку мандаринов. Я остановилась, боясь подойти ближе. Первая мысль: "Что-то случилось с мамой?" Сердце с бешеной силой заколотилось, и страх сковал всё тело. В моем вопрошающем взгляде хрустальными каплями застыл вопрос.

— Юлька, пигалица, ну ты чего не узнала меня? — как-то вдруг задорно забасил священник и, словно чёрный ворон, раскинул руки в стороны, как два крыла.

О, этот озорной взгляд серо-зеленых глаз, эта улыбка во весь рот...как я могла не узнать?! Ну конечно же!

— Ванька! Живой! — заорала я на всю больницу и с разбегу кинулась и в его объятия.

Как в детстве, я прыгнула со всей дури на него верхом, обхватив ногами талию. Мандарины посыпались на пол. Мы закружились. Я рыдала в голос от счастья и одновременно лупила его кулаками. То всхлипывая, то смеясь, постоянно повторяла:

—Как ты мог?! Как ты мог?!

Эта повторяющаяся фраза сочетала в себе одновременно потоки ярости, обиды, возмущения и горечи. Ещё бы, ведь Ванька назло всем ушёл добровольцем, как только услышал о Грузино-Абхазском конфликте. Ему едва исполнилось тогда восемнадцать лет, а мне - восемь. Целый год мы оставались в неведении, мама верила и ждала, а я, если честно - не верила. Я боялась, что никогда больше не увижу брата.

Тут же эти бурлящие потоки обиды и гнева сменили ласковые волны нежности, любви и ликования:

— Живой, дурачок! Боже мой, ты живой! — я теребила его за пружинистую бороду и прижималась лбом к его лбу.

Живой... и вот он — здоровяка брат, здесь, в эту минуту, кружит меня, как пушинку, смеётся и пытается успокоить:

— Да живой я, живой! Ну что ты, пигалица, ну хватит! Бороду отрвёшь ведь!

Через некоторое время он опустил меня на пол, мы стали собирать мандарины.

 

И тут я увидела, что мы не одни. В коридор выбежали больные, медсестры и врачи. И все они улыбались и плакали. Кто-то перешёптывался, кто-то пытался у нас что-то спросить и понять, что же тут все таки произошло, врач торжественно, что-то говорил, но я никого не слушала. Для меня в этот момент не было никого, кроме брата.

Собирая мандарины, я вдруг спросила:

— Ванька, а почему ты в рясе? Ты же атеист.

В коридоре воцарилась тишина. Все, затаив дыхание, ждали ответа.

— А я теперь, Юленька, отец Илларион. Встретился лицом к лицу с костлявой и понял ВСЁ! Если бы не ваши с матерью молитвы, не собирали бы сейчас с тобой мандарины! Кстати, — сделал он паузу, подняв указательный палец вверх, — из Абхазии специально для тебя вёз!