— Таська! Оторвись от романов, гони корову на луг —

крикнула бабка из форточки в яблоневый сад.

— Сама гони! — огрызнулась в обратную Тая.

Бабка разгневалась, плюнула по ноги: «Дрянь-то какая!»,

Провздыхала, пропыхтела, прочихвостила Таськину мать…

Всё равно полы самой намывать — плюнула дважды.

 

Таське неважно. С рождения — страшная, в шоболах.

Отец в селе оставил. Сам-то в столице — поди, развлекается:

бетон при заводе замешивает, припеваючи.

А дочь — страдалица в избе с удобствами во дворе. Не припоёшь!

О матери вспомнить нечего, но бабка обмолвилась — была…

 

— Простите, я травы-то пожру хоть какой-нибудь, а? —

послышалось недовольство коровье, жаргонное.

 

— Таська! Останешься без хлеба. Останешься без книг —

бабка стращала, лупила в окно, не жалея руку…

Девка захлопнула Драйзера — Драйзер убился лицом.

Он не считался ни хамом, ни сволочью, ни подлецом,

но, потирая на лбу [фигурально] синяк,

шелестел [прозаически]: «Сука!»

 

— Чёрт бы побрал весь наш род! — причитала дурная, ждала…

Бабка с крестом: замолить не пыталась — всё каялась, бедная.

Таська терзала себя. Не мечтала. Не знала подруг.

Таська корову вела на болотистый пойменный луг —

пусть хоть она, без условностей всех, отдохнёт-отобедает.

 

Яблоки спели, желтели — налиться, налились, да сгнили…

Запах крапивы с полынью: по воздуху горечь нависла.

Бабка не холила сад: не дарила тепло, не просила тепла,

бабке наскучила жизнь, потому и другим ничего не дала.

Сад, словно девочка в жалком тряпье, одичал, но не высох.