Медуза
«И задал некто, один из вельмож,
вопрос: из сестёр почему же волосы
только одной перемешаны змеями были?»
Публий Овидий «Метаморфозы» книга IV.
Гора казалась ей спасеньем,
Как будто не в своём уме
Она, объятая смятеньем,
Бежала в храм, что на холме.
Вот он виднеется вдали там,
Велик, надёжен и знаком.
По мраморным холодным плитам
Она ступала босяком.
Внезапно резкий птичий клёкот,
Раздавшись высоко над ней,
Её внимание отвлёк от
Цели, что всего важней.
От самой судьбоносной цели.
И если в горле крик немой,
О чём же думать, об отце ли?
О сёстрах, что зовут домой?
Вокруг действительность иная –
Она одна, совсем одна,
Сбегает, внешность проклиная
Прекрасную, что ей дана:
И губы ярче, чем малина,
И кудри – дымные клубы,
Тонов редчайших турмалина
Глаза, что также голубы.
А крик всё громче и наглее,
И ночь в тревоге замерла.
Уже мерещится во мгле ей
Прикосновение крыла.
Казалось, зло в обличье птицы
Готово в трепетную плоть
Когтями острыми вцепиться,
Гранит способными вспороть.
Но отзвук дальних песнопений,
Пришедший с моря, дал ей сил,
Когда крутой пролёт ступеней
Её к вершине возносил.
И пусть смертельная усталость
Железных тяжелей оков,
Ей до спасения осталось
Каких-то несколько шагов.
Пусть в холод и её бросая,
Сам мрак полуночный продрог,
Но вот нога её босая
Нашла спасительный порог.
Скорее в храм, куда враги не
Смогут никогда пройти!
Припавшая к ногам богини
Она молила: «Защити»!
Она молила, вообще не
Заслужив судьбы такой!
И мрак уютных помещений
Как будто обещал покой.
Как заверение защиты,
Как отклик на её мольбы.
Но времени ковры расшиты
Уж всеми нитями судьбы.
Когда бы каменное ухо
Не каменный имело слух,
И небо не было бы глухо,
И мрак полночный не был глух,
Тогда рассветный час весенний
Вернул бы жизнь надежде, но
Несчастной обрести спасенье
В ту ночь, увы, не суждено.
Мгновенья призрачного счастья
Текут, как талая вода.
Ещё чуть-чуть – они умчатся,
И не останется следа.
В незапертом проёме арки
Врага попробуй, различи,
Когда так невозможно ярки
Созвездий острые лучи,
Которые обрисовали
Кого-то скрытого в тени –
Ночная мышь, орёл, сова ли?
Откройся, хищник, не тяни!
В своих желаниях отчаян,
Идти готовый напролом,
Он просто был одной из чаек,
Но ей привиделся орлом.
И был неистов, как орёл, он,
Но, будь хоть чайка, хоть орёл,
Он, весь объятый ореолом,
Вид человеческий обрёл.
Сначала лёгкий, словно воздух,
С водой стал находить родство.
От тающих метаморфоз вдруг
Его скрутилось существо,
Слилось, подёрнулось кругами,
Как рябь дождя в сезон весны,
И крылья сделались руками,
Могучими, как две сосны.
Из птичьих лап возникли ноги
Прямее мраморных колонн,
Он был велик, и лишь немногим
В борьбе смог уступить бы он.
Но как измерить силу эту
И похоть древнего самца
По одному лишь силуэту,
Почти лишённому лица?
Пусть темень храма окаянна,
Но не узнает разум ли
Его – Владыку Океана
И колебателя Земли?
Иной воскликнет: «Повезло же,
Стоит, красив и обнажён,
Желанный муж на брачном ложе
Для сотен человечьих жён…»
Но ей до ужаса противны
И ледяные муравьи,
И нити липкой паутины
Его безжалостной любви,
И гибельный мороз по коже,
Как будто из морских глубин,
И что всё это непохоже,
Как если любишь и любим.
Не слыша жалобного стона,
Глухих желаний проводник,
Задрав подол её хитона,
Он к ней всей сущностью приник.
Она ж податливее теста
Под натиском мужских начал,
И слабого её протеста
Он попросту не замечал.
Придавленная им лежала,
За честь не в силах постоять,
И словно острие кинжала
В неё вошло по рукоять.
Она, пронзённая насквозь им,
Упав под властью монстра ниц,
Без всякой пользы билась оземь,
Его пытаясь отстранить.
Теперь лишь гибели желая,
Она – невинная роса,
Была как дичь ещё живая
В зубах натасканного пса.
Порывы не сдержав лихие,
Как скат, что в сухости белёс,
Он тяготел к родной стихии,
Сцеловывая капли слёз.
Трофей подобный взять слабо ли
Хозяину солёных вод?
И наполнялся криком боли
Пустого храма тёмный свод.
И были руки торопливы,
Как челюсти у двух акул,
И губы листьями крапивы
Впивались в бледность нежных скул.
«О, как жестоки эти губы,
Как мускулы его тверды,
Не пожелала и врагу бы
Столь унизительной беды!
С мужчиной сильным нету слада,
Когда он похотью влеком.
И равнодушная Паллада
Взирает там, под потолком.
С мужчиной сильным нету слада,
Рабыня ты или княжна,
Когда известная услада –
Она лишь для него важна.
Теперь же скорбь моя бездонна,
И это всё твоя вина,
Что на расправу Посейдона
Без жалости я отдана.
А я, ведь я была невинна,
Так свято молодость храня,
Но ты, жестокая Афина,
В несчастье бросила меня.
Под грузом этой тяжкой ночи
Насилу вырвалась сюда
Я пред твои святые очи,
Желая правого суда.
Но коль стена стоит так прочно,
Пробить смогу ли силой лба?
И я б ушла, сбежала прочь, но
Пред насильником слаба.
А ты ж научена войною,
То, как же можешь быть немой,
Как можешь прятать надо мною
Свой лик за выжженною тьмой?
Когда насильник так порочно
Нарушил храмовую тишь,
Лишь ты одна могла помочь, но
Что же ты теперь молчишь?
Боями не закалена я,
Но воины в разгар боёв
К тебе взывают, заклиная,
Беспомощнее воробьёв.
Когда покой и сон похищен,
К тебе опять взываю я,
Вот так же пред напором хищным,
Беспомощнее воробья.
В огне военного горнила
Ты сберегала города,
Меня одну не сохранила,
Когда ко мне пришла беда.
Уже устала умолять я!
О вы, носители бород,
Пусть тяжесть моего проклятья
Падёт на весь ваш мерзкий род!
Ваш путь проторен на крови, на
Всём, что связано с войной!
Я думала, что ты, Афина,
Богиня мудрости иной.
И я молила: «Помоги мне!
Одной быть трудно на войне!» –
Так будь же проклята, богиня,
И ты со всеми наравне.
Ведь я просила о защите
В неравной тягостной борьбе,
Но вы нечестно суд вершите,
И глухи к трепетной мольбе!
О, как же злы вы, наши боги!
И миром правит ложь идей,
Что вы внушаете в итоге,
Гоня нас, словно лошадей.
Когда б ты просто захотела,
Твоя незримая броня
Объяла б душу мне и тело,
Меня от гибели храня.
И разве может быть причина,
Чтоб отказать мне в той броне,
Чтоб больше ни один мужчина
Не смог приблизиться ко мне?!
Забыться б сном, как жаль, трезва я!
Не в силах продолжать торги,
К тебе в последний раз взывая,
Молю, Богиня, помоги»!
И звуком речи той надменной
Дробилась в храме тишина,
Когда внезапной переменой
Та речь была завершена.
Когда сильнейший из божеств, он
Изменчивый, как шторм и штиль,
Но, занятый своим блаженством,
Подвоха в ней не ощутил.
Пред ним она была нагая,
Как если б кошку он остриг,
А он, блаженства достигая,
Издал вдруг новый, странный вскрик.
И что случилось, посмотри-ка!
Не тратьте слёз, богов моля.
И бог кричит, но после вскрика
Огнём не брызнула земля.
Да, да, и гром с небес не грянул,
Огнём не брызнула земля,
Но сам насильник вдруг отпрянул,
Как будто перед ним змея
Внезапно показала жало,
Вдруг выпрыгнув из темноты.
Гримасой страха искажало
Его суровые черты.
Лицо какой свирепой злобы
Увидеть должен взор его,
Чтоб это напугать смогло бы
Морских чудовищ божество,
Чтоб он из тысячи обличий,
Гоня свою решимость прочь,
Трусливо выбрал облик птичий,
И вылетел из храма в ночь?
Казалось, трон его упрочен
Несметной силою веков,
Но вылетел из храма прочь он,
Как мелкий вор, и был таков.
И в спину ускользнувшей твари
Её глаза глядели б зря –
Он растворился в кинова́ри,
Которую зажгла заря.
Её глаза, на самом деле,
Полны укора и стыда,
Уже и вовсе не глядели
Обидчику вослед, туда,
Где время близилось к восходу,
Где, тяжелее валуна,
Катилась к своему исходу
Немилосердная луна.
Туда, где с облачных подушек
Взирали тысячи миров,
Но взгляд блестящих звёздных душ их
Смотрел безжалостно-суров.
Была она почти немая.
Он смог легко разбить её.
Уж ничего не понимая,
Она свалилась в забытьё.
Что делать дальше, коль уже та
Судьба предрешена давно?
Такого мрачного сюжета
Не слыхивал никто, равно
Как лира ни одна не пела,
Равно как ни один поэт
Не сказывал о горстке пепла,
В которой жизни больше нет.
И в разуме опустошённом
Не стало мысли ни одной,
Как будто вздулась капюшоном
Волна, и смыло всё волной.
И чувств великого избытка
Уж не осталось после сна,
И словно не кончалась пытка,
И грудь душе была тесна.
И словно ласки не кончались,
Безжалостные, как тиски.
И помыслы её качались
В волнах непрошенной тоски.
О, как нахлынувшее утро
Она тогда перенесла?
И время двигалось, как будто
С трудом сдвигаешь ты осла.
«Текучей буду, как река я…» –
И, так и не раскрыв глаза,
Она мечтала, но, сверкая,
В глазах плясала лишь гроза.
Ужасна пусть чужая похоть,
И боль пускай ещё остра,
Пускай она разбита, но хоть
Надежда есть у ней с утра.
Она лежит. От боли острой
В глазах сверкает искр рой.
Не видеть, чтоб той бури пёстрой,
Глаза усталые раскрой.
Не видеть, чтоб метеориты
Во тьме закрытых век, они
Чтоб не сверкали, отвори ты
Свой взор, и веки разомкни.
Пусть легче не смотреть, не скрою,
Пусть страхи выстроились в ряд,
Но с каждой новою искрою
Они лишь яростней горят.
Лишь взгляд их усмиряет ярость –
Открытый взгляд смиряет прыть.
Но существо её боялось
Глаза печальные раскрыть.
Лишившись помыслов и слов, но
Крупицу силы обретя,
Она глаза раскрыла, словно
Новорождённое дитя.
Она приподнялась, присела,
Спиной к скульптуре прислонясь,
И солнце яркое лысело,
Лучи свои роняя в грязь.
Виски растёрла, запустила
Все пальцы в волосы свои,
И что-то вдруг там заскользило
Холодное, как плоть змеи.
И кто-то вдруг там зашипел. «Ой!» –
Она отдёрнула ладонь.
Своей рукою снежно-белой
Опасность близкую не тронь!
Её тончайшая десница
Отдёрнулась, как от огня.
Всё это неужели снится
Ей, бедной, на пороге дня?
Тогда её пробрал мороз. Вся
В ужасе, раскрывши рот,
Она кричала, и разнёсся
Тот крик аж до морских широт.
В испуге выбежав из храма,
Массивный миновав карниз,
Она нетвёрдым шагом прямо
Сбежала по ступеням вниз.
Её пронзала боль тупая,
Стоял какой-то гул в ушах,
Но всё ж по мрамору ступая,
Она свой ускоряла шаг,
Идя туда, где зелень рощи
Ажурный создавала свод,
Где пережить, наверно, проще
Всю боль свалившихся невзгод,
И где озёрное зерцало,
Связуя множество ключей,
В тени таинственно мерцало
Сквозь золото косых лучей.
А всё-таки какая жалость,
Что так воды правдива гладь,
Что всё, как есть, в ней отражалось
Не в силах зрителю солгать.
Взглянуть в лицо своё не смея,
Едва лишь приоткрыв глаза,
Она увидела, что змеи
Извилистые, как лоза,
Теперь ей голову венчали,
Сменив обилие волос,
И лишь движенья отличали
Тех змей от неподвижных лоз.
О, как же глав змеиных много
Способна злоба отрастить,
Они, как щупы осьминога,
Добычу жаждали схватить.
В какой пугающей короне
Придётся встретить ей конец!
Конечно же её не тронет
Никто, увидев сей венец.
Когда такая гадость свита,
Уже чужой не страшен гнёт –
Её чешуйчатая свита
Врага любого отпугнёт.
Те змеи были перевиты
В один немыслимый клубок,
Чудовищны и ядовиты.
О, как же страх её глубок!
О, как же напряглись все жилы,
О, как же воля нетверда!
Но, впрочем, змеи с нею жили,
Не причиняя ей вреда.
Вот истинная божья милость:
Где чёрная копна волос
В недавнем времени дымилась,
Семейство гадов развелось.
И слёз обиды горькой полны,
Что были словно бирюза,
Как летние морские волны,
Переменились и глаза.
Во влажном мареве солёном
Тот взор изменчивым вдруг стал:
То по-змеиному зелёным,
То хладно-серым, словно сталь.
Покрыт был слоем странных плёнок
Тот взор, от слёз почти слепой.
И вдруг какой-то оленёнок
Пришел к ручью на водопой.
И в легковерии несложном
Готовый верить хоть врагу
Он встал на противоположном
Травой заросшем брегу.
И, с нею встретившись глазами,
Увидев в них и боль, и гнев,
Зверёк попятился и замер,
Навеки здесь окаменев.
Недвижная скульптура стала
Взирать из гущи камыша,
И в страхе вдруг затрепетала
Её разбитая душа.
Репейника ли, камыша ли –
Те кущи не сокроют зла.
Они обзору не мешали.
Узрев, она всё поняла.
Как будто северная стужа
Её овеяла в тот миг,
Таким был неподдельный ужас,
Который в душу к ней проник.
И где теперь тот облик нимфы,
Затерян в сумрачных мирах?
Всё то, что свято мы храним, вы,
Боги, обратите в прах.
Легчайшим дуновеньем ветра
Тот прах с ладони можно сдуть.
Неужто перемена эта –
Её теперешняя суть?
Белей известняка и мела,
Дрожа, как тонкая трава,
Она уверовать не смела,
Она была едва жива.
От многочисленных увечий,
Сегодня нанесённых ей,
Потерян облик человечий,
Что был морской зари светлей.
И та значительная сила,
Которой нету в ней самой,
Которую она просила,
Вдруг стала для неё тюрьмой,
Вдруг стала тягостной обузой,
Но в прошлое закрыта дверь.
Ещё вчера была Медузой…
Вчера… А кто она теперь?
