МАРИНА

Марина сидела в углу вагона, на нижней полке, поджав под себя ноги. Ноги затекли, но вытянуть их было нельзя, потому что рядом, обнявшись, чтобы было теплее, спали еще две женщины. Может быть, спали, а может, просто, дремали, подтянув ноги к животу. «Столыпин» мерно покачивался, колёса стучали на стыках, и Марина в такт им повторяла: «Вот и всё, вот и всё, вот и всё». Всё. Кончена спокойная, размеренная, счастливая жизнь. Мысль о том, что она так долго не увидит детей, приводила её в полуобморочное состояние. О муже она думать не хотела, гнала прочь любые мысли о нём.

А он, как назло, приходил и приходил к ней на свидание в следственный изолятор, приносил передачи, писал письма. Вчера пришёл в последний раз. Принёс тёплые вещи и домашний зелёный пушистый плед, сказал: «Пригодится, дорога длинная, да и …там будет теплее, о нас будешь вспоминать чаще». Как будто она хоть на минуту забывала о них.

Марина отказывалась от свиданий с мужем, но на последнее пошла – предстояла другая, неизвестная жизнь, которой она страшилась и о которой думала, что из неё не возвращаются. Женька сидел по другую сторону двойного стекла, сжимая побелевшими пальцами телефонную трубку. Марина промолчала почти всё свидание. Муж пытался заглянуть ей в глаза, а когда их взгляды встречались, отводил глаза в сторону. В конце свидания Марина сказала: «Береги детей. За них спрошу. Можешь жениться. Развод я тебе дам, но тогда детей отвези к моим родителям». Она видела, как ходили желваки на бледном похудевшем лице мужа. Он приложил ладонь к стеклу, за которым была его жена, и которую он терял. Терял по своей вине. На него смотрели чужие холодные, но такие родные глаза, что он больше не мог сдержаться: «Марина, котёнок, прости меня! Прости ради детей, ради того, что у нас было. Пожалей своих и моих родителей». Она подняла телефонную трубку, которую уже положила и спокойно сказала: «Между нами ничего не было. Это был сон, а сны забываются. Если не убережёшь детей, то я тебя убью. Ты знаешь, что я это смогу…теперь. Прощай, герой–любовник. Живи счастливо, если сможешь. А меня, просто, нет и никогда не было в твоей жизни».

-2-

Поезд остановился на небольшой станции. Конвоиры приняли этап из местного СИЗО. В вагон завели одиннадцать–двенадцать молодых пацанов. Разместили их быстро в соседних отсеках. Спавшие на полках парни потеснились, приняв новых попутчиков. Марина слышала, как скороговоркой заговорили, спрашивая кто и откуда. Быстро, на заученном сленге наводили справки о знакомых. Возникшее оживление и разговоры были пресечены грубым окриком конвоира. Потянуло сигаретным дымком. Несмотря на запрет, ребята закурили, переговариваясь шёпотом. Конвоир несколько раз прошёл по продолу вагона. Для порядка крикнул: «Курить кто-то разрешал?». Она слышала, как за тонкой перегородкой отсека ребята размещались на ночлег. Кто-то надрывно кашлял. Попросили кипятка или горячей воды. Просьба повисла в воздухе. Постепенно всё стихло. Марина ругала себя за то, что не могла уснуть хотя бы на час–полтора. Завидовала попутчицам, которые в таких условиях могли спать, не обращая внимания на холод и тесноту. Встать и размять затекшие ноги не было возможности, потому что над головой был второй ярус, представлявший собой две полки, соединённые между собой настилом. На нём, тоже вповалку, спали девчата. Наверху было значительно теплее, но она отказалась от предложения залезть наверх. В вагоне становилось всё холоднее. По всей видимости, вагон вообще никак не отапливался. Марина попробовала поменять положение, поплотнее закуталась в шаль, подоткнула полы дублёнки и закрыла глаза в надежде хоть немного подремать. Колёса стучали и стучали: «вот и всё, вот и всё, вот и всё…».

-3-

Не хотелось ни о чём думать, но перед глазами вставали и вставали обрывки из того злого вечера и ночи.

В тот вечер Марина возвращалась из командировки. Настроение было отличное, почти праздничное, хоть и приустала немного. С делами удалось справиться быстро, и домой она возвращалась на день раньше. Выйдя из автобуса, зашла в магазин, купила детям сладости и фрукты. В сумке лежали коньки для фигурного катания - купила дочке в подарок. До дома было рукой подать, и она, тихонько улыбаясь, предчувствуя встречу, соображала, с чего начать, когда вернётся домой. Лифт не работал. Поднялась на четвёртый этаж, остановилась у своей двери, отдышалась. Достала из сумки коньки, чтобы сразу обрадовать дочку. Хотела нажать на кнопку звонка, но передумала. Отыскала ключи, открыла дверь и вошла, держа в одной руке сумку, а в другой, белоснежные ботинки с коньками. Дома довольно громко играла музыка. Если никто не вышел встречать, значит, дети у родителей. Марина прошла в гостиную. Горел свет. Музыка лилась из телевизора, на экране которого, шёл какой-то эротический фильм. К дивану был придвинут столик, на котором стояли две чашки с недопитым кофе и бутылка коньяка. Эта бутылка стояла у них в баре уже полгода, муж иногда доставал её и говорил: «Во дела. Коньяк стоит, а выпить не с кем» и ставил обратно на полку.

Из ванной доносился звук льющейся воды, значит, Женька там. Марина присела на диван. Мысли заметались. Откинувшись на спинку, вдруг увидела на подлокотнике плащ, шарф и женскую сумку. Догадка обожгла: «Ну, зачем я приехала на день раньше?». Дверь ванной открылась, и в комнату вошёл Женька с молодой женщиной на руках. Он нёс её в Маринином халате, как носил её, свою жену и так же целовал её в ушко. Марина оторопела. Женька развернулся, чтобы посадить гостью на диван и увидел жену.

Дальше всё было как в дешевых кинофильмах. У неё в голове была только одна мысль, зачем она приехала на день раньше? Девушка была красивая, стройная и очень высокая, почти на голову выше Марины. Её халатик был явно коротковат гостье.

Странно, но никакой злости к ней у Марины не было. Господи, ну не было бы её, была бы другая. Женька сел в кресло, откинул голову на спинку и молчал. Немая сцена. Марина встала и, проходя мимо девушки, сказала: «А Вы не боитесь надевать чужие вещи на голое тело? Так ведь и лишай, какой-нибудь можно подцепить». Девушка округлила глаза, открыла рот и какое–то время стояла, не зная, что ответить. Наконец сказала: «Воспитанные жены хотя бы по телефону звонят, чтобы предупредить о возвращении». Марина подумала: «А ведь она права. Если бы я позвонила мужу, то ничего этого сейчас бы не было. А теперь, что? Что теперь?» Девица, видя, что женщина молчит, продолжила: «Что же ты, Женечка, свою благоверную к дисциплине не приучил?» Засмеялась нервным истерическим смехом. Взяла свои вещи с подлокотника дивана и сказала: «Женя, принеси мне из ванной одежду». Женя сделал движение встать с кресла, но остался сидеть, сжав зубы. Марина повернула голову в его сторону, увидела его растерянный вид и ей стало жаль его. Бедный Женька, что ты наделал? Как теперь ты будешь жить? Ведь ты предал нашу любовь, наш брак венчанный в церкви, наших детей, которых любишь больше жизни. Предал нашу дружбу, нашу заботу друг о друге, нашу тихую ласку. Да много еще всего, что ты предал, милый.

Мысли проносились как молнии, обжигали сердце, мозг. Голова кружилась, пересохло во рту. Руки всё ещё сжимали дочкины коньки. Гостья, одевшись, снова прошла в комнату, села на подлокотник кресла, в котором сидел Женя. «Жаль, а ведь как хорошо всё начиналось. Кофе с коньяком, душ на двоих. Ладно, проводи меня хоть до двери, дорогой". Женька поднялся. «Сядь, пожалуйста, я её сама провожу», спокойно сказала Марина. «Извини, я сам провожу Вику. Мне нужно сказать ей несколько слов». С этими словами он взял девушку за локоть и направился в прихожую. Лучше бы он этого не делал. Марина встала в дверном проёме: «Сядь, я же тебя попросила!» Гостья, видя её состояние, попыталась её оттолкнуть и пройти. Марина замахнулась и ударила Вику металлическим коньком по голове. Удар пришёлся не по голове, а по шее, плашмя, и лезвие конька ранило шею любовницы. Была порезана сонная артерия, и кровь ударила фонтаном. Что случилось дальше, Марина помнила плохо. Она где–то читала, что организм так устроен, что самые тяжелые перегрузки нервной системы стирает из памяти, чтобы человек не лишился рассудка. Женька бросился к телефону, а она присела около бледной Вики и зажала раненную артерию ладонью. Кровотечение немного приостановилось, но всё равно, кровь текла прямо из-под Марининых пальцев на шею, грудь.

Полиция приехала раньше «скорой помощи». Марина вопросительно посмотрела на мужа, тот удивлёно пожал плечами, не поднимая на неё глаза. Приехавшие следом врачи осмотрели раненную девушку и сказали, что жива она только благодаря вовремя оказанной помощи, потому что кровь из сонной артерии вытекает практически, как из водопроводного крана - быстро и под напором. Операция будет несложной, но крови, всё равно, потеряно очень много. Это усложняет дело. Как для самой пострадавшей, так и для напавшей на неё Марины. Потребуется переливание крови. Вика молчала. Только слёзы стекали по уголкам глаз. Когда её положили на носилки, и Женя с санитаром понесли её в машину, она прошептала: «Прости меня, Марина, я не хотела».

Марина пришла в себя только, когда подошедший муж сказал ей: «Надень всё тёплое. Там, говорят, холодно». Вложил в руку пакет с запасными вещами и со всем прочим необходимым в изоляторе. Собрать всё это ему велел молоденький лейтенант, приехавший по сигналу поступившему со станции скорой помощи. Он же и составлял протокол с места преступления, опрашивал Женю, что-то спрашивал у Марины, но она ничего не могла внятно ответить. Девушка, помощница лейтенанта, при виде огромной лужи крови на полу, пребывала в заторможенном состоянии и только наблюдала за происходящим молча.

Когда уводили Марину, Женька стоял бледный и на попытку попрощаться с ней встретил её холодный чужой взгляд. «Ну, ты и ходок. При такой жене заводить любовницу, это, я тебе скажу, большая глупость. А вообще-то это всего лишь очередная банальная лав стори», произнёс напоследок лейтенант.

-4-

Дальше было страшно. Марину везли в полицейской машине, потом допрашивали, снимали отпечатки пальцев, фотографировали, давали что-то подписывать, потом снова везли. Обыскивали, вручили матрас с подушкой, вели по длинному тюремному коридору. Потом вторая половина бессонной ночи, когда она лежала одна в камере, глядя на пыльный плафон, заключенный в металлическую решетку. Оказывается, свет здесь на ночь не гасят. Последующие дни тоже проходили в каком-то нереальном состоянии. Она всё выполняла, что от неё требовали. Получала через маленькое окошко в железной двери еду, которую ей приносили, отдавала назад всё нетронутым. Пила только жиденький тюремный чай. Женщина–надзиратель спрашивала у неё, почему отказывается от еды, не надумала ли начать голодовку. Марина отвечала, что ни о чём таком не думает, просто, не хочется есть. Её осматривал врач. Женщина сочувственно смотрела на неё и убеждала её не отказываться от еды. Иначе, начальство тюрьмы будет вынуждено принимать меры. Марина убедила её, что больше не будет голодать, но сама не могла заставить себя съесть хоть четверть того, что приносили. При мысли о детях она цепенела. Приходила в себя только от того, что начинала громко стонать, а это привлекало внимание надсмотрщиц.

Несколько раз к ней приходил адвокат, которого нанял муж. Марина поняла только, что нет смысла затягивать следствие, что преступление налицо, потерпевшая и свидетель дают одинаковые показания, которые полностью совпадают с признанием самой Марины. Из слов адвоката она поняла, что должна согласиться на суд в, так называемом, «особом порядке», когда нет смысла дольше оставаться в следственном изоляторе. Скорый суд ускорит процесс, в котором она оказалась, то есть, после вынесения приговора, её быстрее отправят в колонию. Она соглашалась, кивала головой, снова что–то подписывала. Однажды адвокат передал ей письмо от Женьки. Она отстранёно посмотрела на свёрнутую в трубочку записку, взяла, развернула и, разорвав, бросила в отхожее место.

Марина понимала, что совсем не спать, это ненормально, и боялась приближающейся ночи. Мысли в голове никак не могли упорядочиться, всё неслось каким-то бешеным потоком. Невыносимая тоска по детям, мысли о больных родителях, для которых то, что произошло с дочерью может обернуться больничной койкой. Жалость к этой непутёвой Вике тоже не давала покоя: « Зачем я её ударила? Ведь виновата не она. Виноват муж, с которым прожили десять лет, который предал её при первом удобном случае». Она понимала, что могла стать убийцей, если бы Вика потеряла больше крови.

Суд состоялся через месяц после того, как её закрыли. Стояла вполоборота к залу, где сидели её родные. Она повернула голову и неотрывно смотрела на маму с отцом, которые изо всех сил старались взглядом, улыбкой ободрить дочь. Рядом с ними сидела мама Женьки, не отнимая от глаз платка. Женя сидел в другом ряду, смотрел на жену, но не смог поймать ни одного её взгляда. Приговор был неожиданно жестким. Не смотря на то, что потерпевшая не предъявляла к ней претензий, указав, что сама спровоцировала нападение, суд признал Марину виновной в причинении тяжких телесных повреждений, которые могли повлечь за собой смерть. Состояние аффекта не было признано. При всех смягчающих обстоятельствах, которых у неё набралось достаточно много, судья вынесла приговор: четыре года исправительной колонии. Марина видела, как мама уткнулась в плечо отца, как в голос заплакала свекровь. Женя встал и подошёл к жене. Она смотрела сквозь него, не чувствуя ни боли, ни жалости к себе. Её, в который уже раз, расстреливала мысль о долгой разлуке с детьми.

-5-

После суда её перевели в камеру на шесть человек. Когда–то она видела фильм, в котором обитательницы камеры жестоко «прописывают» у себя новенькую первоходку. Ей было безразлично. Она злилась на себя за то, что не может реально оценивать обстановку вокруг, что не может так долго выйти из депрессивного состояния. Обитательницы камеры встретили её на редкость дружелюбно. За месяц её заключения, благодаря тюремной почте, все знали, кто она и за что сидит. «Проходи, давай. Чего растерялась-то. Вот твоя шконка. Нижнее место спецом для тебя освободили». Марина опустилась на свою сумку прямо у порога камеры. Впервые за месяц с ней разговаривали нормальным языком, не спрашивая и не допрашивая. Сидела так, оглядывая тесную камеру, прокуренную и сырую. «Ну и долго так сидеть на пороге будешь? Не будь ты вафлей, тебе еще срок мотать-не перемотать. Вливайся, мстительница ты наша», снова сказала женщина, курившая, стоя на скамье, выпуская струи дыма в зарешеченное окно. Марина улыбнулась, наверное, впервые за последний месяц: «Постараюсь влиться».

Адвокат подал кассационную жалобу в вышестоящий суд, решение которого нужно было ожидать двадцать дней. За это время Марина проходила курс «молодого бойца», вернее, молодой зэчки. Училась понимать тюремный жаргон, без которого не обходились даже охранницы. Её учили правилам, которые она должна была неукоснительно выполнять в камере. Уяснила для себя, что передачи, которые ей передавали родные, принадлежат всем сокамерницам. Да она и не была против. Постепенно, незаметно для себя, начала разговаривать, общаться, что-то рассказывать о себе в ответ на рассказы других. Женщины заставили Марину есть тюремную баланду, потому что без горячей пищи в тюрьме можно запросто заболеть туберкулезом. Чай не в счёт.

Её перестали удивлять частые ссоры между сокамерницами, непрерывное курение в «решку», дым от которой расплывался по всей камере. Ежедневная трёхразовая уборка, которая занимала время и отвлекала от мыслей. Её никто не унижал, не оскорблял, но относились к ней как к новичку, смотрели свысока, снисходительно. Незаметно для себя начала использовать в разговоре слова, о которых даже не подозревала раньше. Оказалось, что окошечко в железной двери, через которую передавали еду, передачи, письма, называется "кормушка". Маленькое окно с решеткой, почти у самого потолка – "решка". Стол и скамьи возле него, намертво прибитые к полу – общак. Продукты, передаваемые из дома, тоже забирались на «общак». Душ в холодном продуваемом помещении, один раз в неделю, почему-то назывался баней. Так она жила в ожидании решения суда на кассационную жалобу, поданную ею.

- 6-

Примерно через полмесяца Марина получила письмо от Полины, приятельницы, которая работала вместе с Женей. Письмо было о Вике. Она ведь так и не узнала, кто такая Вика и откуда взялась в их жизни. Полина подробно рассказала о ней, объясняя всё произошедшее.

Вика появилась в их офисе примерно с полгода назад. Красивая, ухоженная, гламурная. Со всеми держалась вежливо, была общительной, не скупилась на комплименты сотрудницам. Вливалась в коллектив, как могла. Женя появлялся в офисе редко, потому что больше бывал на объектах. Вика сразу обратила на него внимание. Высокий, спортивный, красивый парень, как можно было пройти мимо такого. Женщины в отделе, заметив это, объяснили ей, что Евгений Сергеевич давно и глубоко женат, что у них двое детей и красивая жена. "Жена - не стена", смеялась Вика. В неё словно вселился черт. Она закусила удила и никого не слушала. Встречала и провожала его томными, многообещающими взглядами, а не задолго до произошедшего перешла в открытую атаку. Несколько раз просила подвести её до дому, ссылаясь на головную боль и недомогание. Женя не мог отказать ей, тем более, что им было по пути. На работе она открыто говорила, что скоро он сдастся. Женщины спрашивали у неё, зачем это ей, ведь семью он никогда не бросит. Вика отвечала: "Ну, это ещё посмотрим. Даже если и не бросит, то покадрить с таким - одно удовольствие". Постепенно и Женя стал привыкать к новому статусу любовника. Заходил за ней, предлагая подвезти, приносил ей конфеты, шоколадки, иногда цветы. Вика победно оглядывала удивлённых сотрудниц и говорила: "Нет такого бастиона, который бы не рухнул передо мной!" А тут и случай подвернулся с Марининой командировкой. Женя настолько увлёкся Викой, что потерял осторожность и стал приглашать её к себе домой. Полина видела, что дело начинает принимать серьёзный оборот и попробовала с ним поговорить. Женька только отмахнулся от неё, сказав: "Видно будет, не вмешивайся". Ну, а потом произошло то, что произошло.

Выйдя из больницы, Вика показалась на работе только пару раз. Не встретив сочувствия и понимания, она подала заявление на расчёт. Поблагодарила сотрудников за то, что сдали для неё кровь, купила большой торт к чаю. Второй раз пришла за своими вещами, оставленными в рабочем столе. Попрощалась со всеми. Сказала, что очень сожалеет о случившемся и, что не думала, какие последствия вызовет её невинная интрижка.

Полина писала, что Вика уехала в другой город. Как сложились их отношения с Женькой, она не знает. Писала только, что Женя очень изменился. Практически перестал разговаривать с кем бы то ни было а отделе. Больше пропадал на объектах. Полина так же извинялась, что не рассказала Марине об этом раньше -- она надеялась, что любовники одумаются, и что так далеко дело не зайдёт.

Марина прочитала письмо, порвала и выбросила. Снова поймала себя на мысли, что не держит зла на эту дурочку. Она уже и на Женю не держала зла. Наступило почти полное безразличие. Ничто не могло ей затмить боль от разлуки с детьми. Но и с этим начала учиться справляться.

Ближе к истечению этих двадцати дней, её стали готовить к этапу. Рассказывали, как и что нужно делать, очутившись в колонии. От этих разговоров ей становилось иногда страшно, но все в голос уверяли: «на зоне будет легче". С этим и жила. Ответ на её жалобу пришел ровно через двадцать дней. Решение суда не могло не обрадовать Марину, потому что ей понизили срок на полгода.

Теперь всё, что передавалось ей из дома, старшая камеры тщательно просматривала и со знанием дела откладывала всё необходимое Марине для этапа в колонию. Таким образом набралась большая, почти неподъёмная , сумка. Да еще и этот плед пушистый, который в последний день принёс муж. Девчата в камере завистливо на него поглядывали, говорили, что всё равно, его в зоне «отшмонают». Галина, старшая камеры, пресекла: «Не ваше дело. Это ей мужик принёс, а это уже о чём–то говорит. Ждать будет, это уж точно». На следующее утро её и еще одну девчонку разбудили в половине шестого и велели готовиться на этап. Чего готовиться? Готова уже. И снова – конвоиры, обыски, автозак, ледяная платформа, «столыпин».

-7-

Поезд снова остановился. Девчата, в который уже раз, попросили у конвоиров разрешения покурить. Те ответили, что покурят не раньше, чем через час, и голоса снова стихли. Около их отсека остановились двое сопровождающих со стопкой папок и начали перекличку. Назвали всех, кто ехал до конечного пункта следования. Марина уже привыкла к этой постоянной процедуре и приготовилась без запинки назвать статью и срок, но ее фамилию не назвали. Она хотела спросить, почему, но конвоир, опередив ее, сказал: «Криницина Марина Сергеевна, готовься. Через тридцать минут тебе выходить. Ты едешь в колонию, которая находится по пути следования». Марина удивилась, что ее одну высадят где-то отдельно от остальных. Она не понимала, плохо это или хорошо. «Одна так одна. Какая разница», сказала она вполголоса и стала продвигать свои сумки к двери-решетке. За окном была глубокая ночь, часа три или четыре. «Значит, ранним утром я буду на месте». Она понимала, что заканчивается какой-то один этап в её теперешней жизни, и начинается другой. Тревога, жившая в ее душе последнее время, усилилась, но она была рада хотя бы тому, что время шло, а значит, приближается конец ее срока, хоть пока и очень призрачный.

Заканчивался последний зимний месяц. Было двадцать третье февраля. Может быть, поэтому конвоиры были в хорошем настроении и разрешили ребятам передать сигареты для девчонок. Вагон оживился. Девчата стали обсуждать новость, что на следующей станции выходит одна Марина. Ребята, услышав, о чем говорят в женском отсеке, стали успокаивать: «Не трусь, Марина, ты с нами выходишь, мы тебе поможем». Конвоир рассмеялся: «Молчите, помощники, лучше одевайтесь теплее, на дворе тридцать три с ветром. Вот вам и конец зимы». Марина знала, что из «столыпина» ее пересадят в автозак, но до него еще нужно добраться через железнодорожные пути до платформы, где он стоит, а у нее были две большие сумки. Вообще-то почти все вещи и продукты поместились в одну, но домашний плед было жаль бросать в СИЗО, и она его кое-как утолкала в другую большую китайскую клетчатую сумку. Рассчитывать на помощь не приходилось, так как из женщин она выходила одна, а ребят ведут отдельным строем. Натянув поглубже теплую вязаную шапку, завязала на груди мамину пуховую шаль, надела дубленку, рукавицы. Пользу пуховой шали Марина оценила еще в СИЗО, так как камера была очень холодная, и шали заменяли женщинам и теплые кофты и одеяла. Конечно, не у всех они были, но все стремились их иметь, причем разными путями. Кому-то передавали шаль из дома, кто-то выменивал на сигареты и еду, кто-то попросту отбирал у слабых.

Собравшись, молча, присела на край скамьи. Девчата начали прощаться, подбадривать, успокаивать. Марине казалось, что она навсегда запомнит лица всех, кто ехал с ней в этом страшном вагоне той лютой зимней ночью, но пройдет полгода, и она поймет, что в неволе лица случайных людей стираются из памяти, а остаются лишь те, с кем придется пересечься близко.

Высадили ее и еще девятерых парней почти в чистом поле. Платформа, на которой стоял автозак, была метрах в ста. Поезд с прицепленным в хвост, спецвагоном для заключенных, быстро скрылся в морозной ночи. Встречающий их конвой, пересчитал парней, построил попарно. Марине велели встать в конце колонны. Мальчишки оглядывались на нее, сочувственно и подбадривающе улыбались. Начали движение. Проходить нужно было через несколько пар рельсов. Шпалы были занесены снегом, ноги скользили. Сумки оказались неимоверно тяжелыми и громоздкими. Марина заметно приотстала. Ее не торопили. Сзади шел конвоир с собакой, которая с лаем рвалась вперед, в сторону колонны парней. Мороз был сильный, но Марина не ощущала холода. Она старалась не отставать, торопилась, как могла, но сумки не давали ей догнать парней. Усилился ветер, посыпалась колючая крупа, отгородив завесой конвойную машину, стоявшую вдали. Вдруг, один из идущих впереди ребят, согнулся и упал между рельсами. На резкий крик конвоира «подняться», он не встал. Колонна остановилась. Ребята зашумели. Тот, что шел с упавшим в паре, сказал: «Начальник, пацану реально плохо, помощь нужна. Он еще в вагоне приболел». «Прекратить разговоры! Приболел он! Дома будет болеть! Помоги ему подняться!». Собаки рвались с поводков, конвоиры напряглись, приготовили автоматы. Ситуация выходила из-под контроля. Парень лежал, не шевелясь, засыпаемый сверху колючим снегом. Один из конвоя подошел к упавшему и, осмотрев его, крикнул, перекрывая лай собак: «Четверо крайних быстро сюда! Подняли и понесли в машину!» Натасканные на людей овчарки, неистово лаяли, готовые вцепиться в любого. Отрабатывали свой хлеб. Конвоир, шедший позади Марины, вместе с собакой оказался впереди нее. До машины ребят погнали почти бегом, и Марина со своими сумками совсем от них отстала. Потом все они скрылись за пеленой снега. Слышен был лишь лай собак.

Постепенно лай стих и, когда Марина подошла к месту, где стояла машина, оказалось, что все уже уехали. Она осталась на платформе одна. От неожиданности заплакала и опустилась на свой баул. « Господи, они, что с ума посходили! Так не бывает. Неужели так легко можно потерять человека, да еще осужденного? Ну, куда я теперь?» Волоком дотащила свои сумки до одиноко стоящего столба, на котором висела лампочка, раскачивающаяся под жестяным абажуром. Стало совсем холодно, и женщина заплакала в голос. Неожиданно из снежной пелены показалась фигура мужчины. «Что, птичка, забыли тебя? Застыла, небось?». Это был обходчик. Подойдя к ней поближе, достал из кармана маленький термос, отвинтил крышку, налил горячий чай. «Попей, согрейся. Хоть и маловато, зато – горячий». Марина взяла колпачок с чаем, поднесла к застывшим губам, благодарно посмотрела на дядьку. «Ты не тужи, они сейчас вернутся. Начнут всех перекликать, а тебя нету. У них ведь что-то с парнем случилось, вот они и заторопились. Тебя, видно, снегом от них отгородило, похоже, поотстала ты от колонны, да и не мудрено с такими сумками. Здесь подождешь или в милицию вокзальную пойдем? Укрыться бы тебе потеплее чем-нибудь» Марина вспомнила про плед. Обходчик посадил ее на сумку, сверху укутал пушистым пледом. «Ну, теперь не замерзнешь. Пойду их встречу, сиди, никого не бойся».

Просидела она около получаса. Конвой из двух человек, уже без собак, нашел ее на том же месте, занесенную мелкой снежной крупой. «Ты чего, блин, сидишь, кукла? Отстала – кричать надо было! Ну и ночка сегодня, хотя уже утро, двадцать третье февраля».

Марина шагала к машине налегке. Обе сумки несли конвоиры. В машине ее напоили горячим кофе. Спросили: «И чего же тебя, такую красивую, сюда занесло? Видно, любовь». « Предательство», тихо сказала Марина.

Оказывается, тому парню действительно стало плохо. Погрузив ребят в автозак, охранники стали оказывать ему неотложную помощь. Ситуация сложилась неординарная, так как конвой отвечает за жизнь и здоровье осужденных во время этапа. Перекличку сделали уже, подъезжая к мужской колонии. Там же и обнаружили потерю к своему удивлению и стыду. Передав парней в колонию, аллюром вернулись на станцию. Случай, конечно, не рядовой и, можно сказать, единственный. Можно было бы посмеяться, если бы это случилось с кем-нибудь другим, но не с осуждённой. Да, в жизни бывает всякое. Пока спасали жизнь одному, потеряли из виду другую.

После недолгой езды в конвойной машине Марину высадили у огромных ворот женской колонии и передали в руки других охранников. Прощаясь, она улыбнулась, поздравила конвоиров с праздником и шагнула в освещенный проем ворот. Впереди ее ждала новая неизвестная и незнакомая жизнь. Тревога переполняла сердце. Шагая по запорошенной дорожке, она впервые с теплотой вспомнила о муже, ведь это он передал ей в дорогу плед, который согрел ее в морозную зимнюю ночь. «Как будто знал», подумала она. «Дождется?».

---------------------------

Т.С. Новокузнецк 10-2013