Мохер Бакланыч Непригодный, осуждённный обществом мажордомов работать в словоломнях, провёл там три вечности.

Его отправили по эстафетному этапу, закованного в кандалы равнодушия, на дряхлом осле презрения, в сопровождении книжных дел мастера, а через каждые сто метров газетных передовиц заново крестили, купая в помоях славы.

Он пришёл последним в забеге, хотя считался фаворитом экс-королевы тайного голосования по внутренностям небесных поэм.

 

Немедля по прибытии демон-искуситель выдернул гусиное перо из хвоста его гордости и напутствовал:

- Вот тебе глагол и долби, Мохер, долби!

И он долбил гранит спрессованных абзацев, давал уголёк рассыпчатых строк абсолюта, обогащал руду девственных листов наносных законов чистописания, только мелкая пыль букв поднималась над горными болотами словесных отбросов.

 

А через три вечности он вернулся,

хотя никто через такой срок не возвращался.

 

Забытая легенда извозчиков макулатуры,

Кавалер подвязанной челюсти.

 

Теперь речь Мохера была настолько прозрачной, что никто не видел его в упор, кроме таких же чистых в своих фонемах полнословов.

Они узнавали друг друга по тайным татуировкам на разбитом лбу, по явным наколкам на желчном пузыре.

 

Вместе спускались в подвал потеряных олимпийцев, вспоминали тех, кого покрыл пепел внезапно извергнувшейся чести, засосали трясины здравой бессмыслицы, зыбучие пески случайной совести.

 

С презрением наблюдая мелькание обнажённых секунд на сцене третьеразрядного бытия, они пили горький нектар эпитетов, а когда заканчивалась даже мелочь, не гнушались мутной сивухой метафор.

 

И нагрузив души по самые отдушины, внезапно замолкали,

Но эхо междометий ещё долго носилось по опустевшим кувшинам законченных новелл.

И в этой тишине Мохер ясно понимал, что если тебе и повезло уйти из словоломен,

То словоломни всё равно никогда из тебя не уйдут

Ни по эту сторону мысли

Ни по ту.