аполлон
я бросаю в вагранку что тленно и что гнило.
мне Сизиф значит больше, чем Велес и Аполлон.
дожидаюсь вестей и депеш, озирая постмóртем
своих куцых стишат, добирающихся в серый морг
в формалина эссенции, только сошедшей на торг
эскалупов-писак, знахарей;
всё — плутовство и фортель.
жерновами толку свой мучнистый, раскрошенный мозг —
многолетней тирадой;
харкаю на стол кальвадос:
то ли были кровавые сгустки мной прожитых вёсен,
то ли я уразýмел одно: в гвалте черни стихи,
то бишь дети,
помершие в чреве —
эскиз и кроки,
не каверны отднюдь
в кровь расшатанных, пýрпурных дёсен.
на столе, омрачневшем за несколько лет, кромешнó.
за вуалью ночи Артемидой ты спишь/не спишь, нó
размышляешь о схожести звёзд-криптонитов и арник.
правда, всё умозрительно.
фосфорно-синий эксцесс
этих звёздных толокон мне — пеньем ектиний и месс —
[запомнился]
мне, какому признать, что бытьём я — заросший кустарник
трудновато порой. драпируемый синим ногтём
жёлтый лист я терзаю, опершися хрустким локтём
на орясину жизни, в какой я грошовый стеклярус,
психопат-неофит со следом от очков у глабелл
(в оловянной оправе), в которой я
явный пробел,
потерявший графу и посеявший собственный ярус.
