Tomás de Iriarte. El mono y el titiritero. Томас де Ириарте. Обезьяна и артист.
Sin claridad no hay obra buena.
El fidedigno padre Valdecebro,
que en discurrir historias de animales
se calentó el celebro,
pintándolos con pelos y señales;
que, en estilo encumbrado y elocuente,
del unicornio cuenta maravillas,
y el ave fénix cree a pie juntillas,
(no tengo bien presente
si es en el libro octavo u en el nono),
refiere el caso de un famoso mono.
Éste, pues, que era diestro
en mil habilidades, y servía
a un gran titiritero, quiso un día,
mientras estaba ausente su maestro,
convidar diferentes animales,
de aquellos más amigos,
a que fuesen testigos
de todas sus monadas principales.
Empezó por hacer la mortecina;
después, bailó en la cuerda a la arlequina,
con el salto mortal y la campana;
luego, el despeñadero,
la espatarrada, vueltas de carnero,
y al fin el ejercicio a la prusiana.
De estas y de otras gracias hizo alarde.
Mas lo mejor faltaba todavía,
pues, imitando lo que su amo hacía,
ofrecerles pensó, porque la tarde
completa fuese y la función amena,
de la linterna mágica una escena.
Luego que la atención del auditorio
con un preparatorio
exordio concilió, según es uso,
detrás de aquella máquina se puso;
y durante el manejo
de los vidrios pintados,
fáciles de mover a todos lados,
las diversas figuras
iba explicando con locuaz despejo.
Estaba el cuarto a oscuras,
cual se requiere en casos semejantes;
y aunque los circunstantes
observaban atentos,
ninguno ver podía los portentos
que con tanta parola y grave tono
les anunciaba el ingenioso mono.
Todos se confundían, sospechando
que aquello era burlarse de la gente.
Estaba el mono ya corrido, cuando
entró maese Pedro de repente,
e informado del lance, entre severo
y risueño, le dijo: «¡Majadero!,
¿de qué sirve tu charla sempiterna,
si tienes apagada la linterna?»
Perdonadme, sutiles y altas Musas,
las que hacéis vanidad de ser confusas:
¿os puedo yo decir con mejor modo
que sin la claridad os falta todo?
Без ясных мыслей нет хороших дел.
Падре Вальдесебро, друг наш верный,
Сказывая о животных басни
Румян был от веселья и усердья,
Рисуя нам их облик и повадки;
Высоким и красноречивым штилем
Вещал о чудесах единорога
И с птицей Феникс подружил немного
(Уже не помню, где то сохранилось
Се книга то ль восьмая, то ль девятая)
Ещё нам рассказал об обезьяне.
Поскольку та была весьма способной
В делах премногих, то служила
У одного паяца; как-то возомнила,
Что может и не хуже всё исполнить:
И позвала она зверей,
Своих знакомых и друзей,
Чтоб те свидетелями стали
Её успехов небывалых.
Вначале мёртвой притворилась,
Потом плясала с Арлекином,
Звенели, кувыркаясь, бубенцами;
Потом, опасности не чуя,
Стояла на руках, на пальчиках танцуя,
С муштрою прусской в окончании.
Уменьями всякими она похвасталась.
Но лучшее на после оставила,
Поэтому, подражая хозяину,
Решила предложить, вечор-то уж поздний,
Завершить его исполнением приятным
Волшебного фонаря сцены таинственной.
После того, как внимание зрителей
Отвлекли подготовительными
Речами и играми по обыкновению
За тою машиной встал новый гений;
И в процессе перемены
Разрисованных стекляшек
Легко отправивших воображенье наше,
В другие страны к образами другим,
Она рассказывала откровенно.
То было в комнатушке затенЕнной,
Как требуется в случаях подобных;
И хоть достопочтеннейшая публика
Смотрела со вниманием премногим,
Никто не смог того увидеть чуда-то,
О чем солидно (многословно слишком)
Вещала им затейница-мартышка.
Уж все смутилися, подозревая,
Что то обман, придуманный людьми.
Сама уж обезьяна растерялась,
Но мастер тут пришёл, откуда не возьмись,
Поняв всё вмиг, со взглядом строгим,
Оскалившись, промолвил он: "Убогая!
К чему ведёшь ты речи многословны,
Когда фонарь стоит твой незажженный?"
Простят же меня высшие и трепетные музы,
Что могут и тщеславного легко сконфузить:
Могу ль сказать я так, чтоб лучше не бывало:
Коль ясности нет в деле - всё пропало.
